Граница

Глава 2

Иоганн Фукс шел быстро, чтобы поскорей добраться до города, но дорога уходила выше в горы, сужалась, а потом резко вильнула в лес и раздвоилась. На перекрестке рядом с большим замшелым камнем вместо указателя лежал овечий помет, и Иоганн усмехнулся, когда понял, что его одурачили. Впрочем, он не сердился. Его самого звали вовсе не Иоганн Фукс, и то письмо, которое он сунул в нос патрулю, было всего лишь долговой распиской одного знатного человека. За долгом он в эти края и приехал, после того, как должник поспешно скрылся из Вены, наобещав с три короба и оставив всех в дураках. Пристойных документов у Иоганна тоже не было, только затрепанная бумажка из Линца, в которой говорилось, что предъявитель сего, по имени Иоганн Фуксмайстер, пожертвовал на благотворительные нужды два гульдена, а посему является человеком достойным и заслуживающим доверия.

У камня он остановился и почесал подбородок. Идти назад не хотелось, чтобы не стать потехой скучающему патрулю. С другой стороны – если есть дорога, то она куда-нибудь да приведет и, скорее всего, к людям. Здесь их было целых две, расхоженных, грязных, засыпанных еловыми иголками, потому можно было считать себя баловнем судьбы.

Иоганн присел на камень и обулся, чтобы ненароком не наступить на какого-нибудь лесного гада. Здесь, под мрачной сенью деревьев жара отступила, и откуда-то тянуло свежестью и сыростью – то ли недалеко было болото, то ли река. Лисица еще раз посмотрел по сторонам, достал из кармана кюлот потертый венский хеллер, подбросил его и поймал в полете, загадав, что если выпадет надпись – то придется идти направо, корона – налево. Он разжал ладонь. Медная монета лежала надписью кверху – «1 хеллер 1768», и тот, кто ее чеканил, кажется, был пьян, если судить по наклону букв и цифр. Иоганн взглянул в лесную глушь, куда зазывала судьба, и усмехнулся: что ж, ничего не поделаешь, а вернуться назад всегда можно успеть.

Дорогу кто-то расчищал, и время от времени на ней попадались непросохшие лужи. Овечий помет больше не встречался, и Лисица решил, что деревня осталась в другой стороне. Это тоже было неплохо, разве что стоило оставаться настороже, слушать птиц и лес, чтобы не застали врасплох грабители. Пусть эти места гордо назывались Границей, и солдат здесь было как грязи, разбойники ему на пути попадались. К счастью, в отличие от Вены и окрестностей, здешние не блистали ни умом, ни храбростью – главным было не перепутать, с кем можно вести разговоры, а кого надо сразу бить на упреждение. Пару раз Лисица попадал в переплет на местных дорогах, но все же не жалел, что не наскреб денег на почтовую карету.

Впереди послышался шум реки, и путь сузился, превратившись в тропинку. Лисица еще раз усмехнулся и покачал головой – глупо было лезть на рожон в неизвестном месте и слушать кого не след. Он прошел по нахоженной тропе, которая спускалась к быстрой реке, заключенной между камней, к песчаной отмели. На песке виднелся заветренный след от ведра, и забытое железное колечко блестело на солнце; похоже, местные частенько ходили сюда за водой. В горах, наверное, не так-то просто вырыть колодец.

Лисица поднял поцарапанное кольцо. Ему бы оно не налезло и на мизинец, значит, потеряла его девица-растяпа. Можно продать его в городе, но дадут за него немного, и Лисица взвесил его на руке. Хеллера три, не больше.

Река уходила вниз, пенясь меж камней, и, скорее всего, где-то там, вдалеке, был город. Берега ее заросли густым лесом, и попытаться сократить по ним путь значило добавить себе труда. Лисица спрятал кольцо за пазуху, рядом с серебряным крестом, умылся холодной и чистой водой с привкусом снега, и в голове чуть прояснилось. Если бы след не оставили так давно, то можно было б подождать ту, кто придет за водой, и, если не узнать дороги до города, то хоть поесть по-человечески. Но местные не говорили по-немецки и легко могли принять его за отверженного или преступника; тогда разговор обещал быть коротким. Истина была не так далеко. Разбойником по законам Империи Лисица не был, но ни дома, ни даже гражданства у него не было, и только удача да нахальство помогли ему прожить в этих краях больше четырех лет и не разу ни быть арестованным за бродяжничество.

Никакая красавица не торопилась возвращаться за потерянным кольцом, и Лисица с сожалением вернулся назад. Птицы тревожно загомонили в ветвях, когда он только-только поднялся к широкой дороге, и по правую руку недовольно затрещала сорока. Впереди, на тропинке никого не было, но Лисице показалось, что в полутьме леса маячит светлая фигура. Он остановился, и человек в лесу тоже замер – к животу он прижимал нечто серое, меховое, и это что-то пыталось вырваться.

Они меряли друг друга взглядом; незнакомец был худ, невысок, черен и бородат. Одет он был не по-здешнему, в светлые одежды, в которых, должно быть, по лесу ходить было неудобно, и за поясом у него был заткнут кинжал. Тот, что стоял в лесу, медленно начал отступать назад, крепко удерживая пойманного зайца за уши.

- Стой, - Лисица говорил медленно, но властно. Кто это мог быть? Влах вне закона? Эти тоже одевались чудно, в меховые шапки, жилеты и турецкие штаны. – Я не причиню тебе вреда.

Незнакомец остановился у дерева, исподлобья разглядывая Лисицу. Медленно и неторопливо Лисица достал из сумки кусок лепешки и показал чужаку. Лицо у того дрогнуло: похоже, человеческого хлеба он не ел очень давно. Тщательно подбирая слова, чужак, запинаясь, что-то спросил, но этот птичий язык Лисица не знал и пожал плечами.

- Не понимаю, - признался он. – Иди сюда.

За спиной у чужака шумел лес, и, кажется, чернявый был здесь один-одинешенек, если не считать зайца. Лисица поднял лепешку выше, затем завернул ее в платок и положил на землю.

- Бери, - он отступил на шаг. Незнакомец недоверчиво взглянул на него, а затем неожиданно приложил пальцы ко лбу, поклонился в пояс и замер, точно ждал ответа. Лисица тоже поклонился – больше в шутку, чем серьезно, но незнакомец неуверенно улыбнулся и посветлел лицом. Он опять задал вопрос, показывая всей ладонью на хлеб, но Лисица лишь пожал плечами.

- Это твое, - пояснил он.

Чужак протянул ему зайца. Несчастный зверь обреченно застыл, и только ноздри его широко раздувались от волнения. Лисица покачал головой, хотя от жареной зайчатины он бы не отказался, и тогда незнакомец прижал свободную руку к сердцу и сделал жест следовать за ним в лес. Вблизи было видно, что он еще очень молод, младше самого Лисицы года на два или три, и сбит с толку. Взгляд у него, впрочем, был чистый и честный, как у дикого оленя, и Лисица решил, что ему, кажется, можно верить: ведь не станет же злодей обитать в лесу, нарядившись в белоснежные одежды. Любопытство подгоняло разузнать, кто этот человек и отчего прячется в лесу в одиночестве – в конце концов, дело и деньги подождут, да и город не исчезнет. Незнакомец направился вглубь леса, изредка оборачиваясь, и Лисица пошел по его следам, поглядывая куда ступает, чтобы ненароком не запнуться и не проваливаться в яму.

Шли они недолго, и пару раз останавливались, пока чернявый проверял какие-то ведомые только ему знаки. Лисица поглядывал на солнце и запоминал приметы, чтобы вернуться назад, если что, но забеспокоиться не успел – они вышли к обрыву над рекой, и чернявый ловко, точно горная коза, вскарабкался по валунам наверх, мягко ступая в своих сафьяновых турецких сапогах. Лисица осторожно последовал за ним, стараясь не глядеть вниз, где ревела вода, и впервые за долгое время показался себе неуклюжим. Взору его открылась поляна, на которой был устроен очаг, искусно накрытый шалашиком из ветвей и лапника, чтобы дым не поднимался вверх. Место под корнями дерева, вырванного ветром, похоже, служило незнакомцу спальней – он натянул над ней плотного льну, из которого шились непромокаемые гамаши, и постелил вниз лапника, на котором лежала маленькая подушечка, вышитая искусной женской рукой. Часть узора стерлась от времени, но, видно было, что корпели над ним не час и не день.

Лисица взглянул на незнакомца. Тот смущенно обвел рукой свое обиталище, в котором кое-как пытался навести уют, и указал гостю сесть на вытертую местами меховую подстилку. Он обронил что-то извиняющимся тоном и вытащил из-за пояса кинжал с костяной ручкой, изогнутый на манер ятагана. Лисица напрягся, готовый защищаться, но незнакомец лишь полоснул зайцу по горлу и разделал тушку, чтобы насадить мясо на оструганные заранее деревянные палочки. Он разжег костер, после чего споро завернул косточки и внутренности в шкуру и отодвинул узелок подальше.

Лисица потер большим пальцем подстилку и незаметно поднес его к носу. Запахло лошадиным потом, значит, когда-то эта подстилка была чепраком. Лошади здесь взяться было негде, а, значит, незнакомец продал ее, или пропил, или потерял. Может быть, это была не его лошадь и теперь он боялся вернуться к хозяину? Лисица взглянул на незнакомца, пока тот тщательно ополаскивал руки в небольшой пиале, но черноволосый поднял глаза, кротко улыбнулся и пожал плечами.

Он поставил мясо на огонь и сел рядом – не по-европейски, но по-османски, скрестив ноги. У Лисицы не осталось сомнений, что этот человек пришел с той стороны гор, зато накопились вопросы. Он достал из сумки соль и протянул ее осману, развернув тряпицу. Осман испуганно взглянул на нее, и тогда Лисица ткнул в нее пальцем и облизал, чтобы успокоить хозяина – мало ли, он решил, что это яд? – а затем сделал вид, что посыпает ей мясо. Турок облегченно заулыбался и не стал протестовать, когда Лисица и в самом деле посолил мясо.

- Как тебя зовут? – прервал молчание Лисица. Осман растерянно глядел на него, сморщив лоб, будто умный пес, и тогда Лисица приложил себе кулак к груди и раздельно произнес:

- Я – Лисица. А ты - …?

Осман нахмурился, а затем просиял и вскочил. Он указал куда-то вдаль, и незнакомая речь полилась из него ручьем. Он говорил, жестикулировал и менялся в лице – от горя к надежде. Вся эта пантомима наверняка что-то значила, но все, что Лисица мог из нее понять, это лишь повторенное несколько раз слово «осман» или «усман», но об этом он догадался и так.

- Ничего себе ты разговорчивый, - покачал он головой, после того, как турок прижал руку к сердцу, опять поклонился и сел, внимательно глядя на него. – Значит, осман, верно?

Турок помедлил и кивнул.

- Вот и буду звать тебя Османом, - заключил Лисица. – Как же ты сюда попал, Осман, а? Можешь не отвечать, я не пойму… - он оглянулся, раздумывая, как же найти общий язык с чужеземцем, и приметил заготовленный для костра хворост. - А вот нарисовать можно.

Он взял одну из ветвей и начертил на земле человечка, а потом указал на Османа. Тот в священном ужасе следил за его движениями и замахал руками, когда понял, что Лисица имеет в виду. Он горячо и с волнением заговорил, указывая на небо, а потом тщательно затоптал рисунок, с укоризной приговаривая что-то.

- Ты упал с неба, Осман? – уточнил Лисица и тоже ткнул пальцем в небо. Осман закивал и горячо заговорил, подняв лицо к облакам. Лисица поднял одну бровь. Невольно вспомнилась восточная сказка о мореходе, которого принесла огромная птица, но, кажется, ни один ученый ничего и никогда не говорил о птицах, на которых можно было бы летать. Может быть, турок сошел с ума и убежал от людей в лес? Но на безумца, которых в Вене показывали за деньги, он похож не был. Да и бежать ему от своих далековато. Не человек, а загадка.

Лисица разложил свои небогатые припасы на земле – остатки хлеба, две луковицы, вяленое мясо, и турок замолчал, провожая взглядом припасы, а потом поклонился вновь. Он взял краюшку позавчерашнего каравая и разломил ее на две половины. Одну из них он положил перед Лисицей, свою же часть взял в ладонь и строго заговорил, прикасаясь то к сердцу, то ко лбу. Ясно было одно, он творил какой-то чужеземный обычай, и на всякий случай Лисица кивнул.

- И ты будь здоров, - сказал он. – У нас на севере говорят, будто куском хлеба можно добыть себе друга. Что ж, надеюсь, поговорка не соврет и на этот раз.