Граница

Глава 27

Весь следующий день Диджле прилежно шил мешочки, ровно такого размера, чтобы было удобно держать в руке и бить ими врага. Он исколол себе все пальцы, но к утру назначенного дня набитые камнями и деньгами мешки стояли на столе, плотные, толстые, как ухоженные поросята у кормушки. Названный брат одобрительно кивнул, когда их увидел, и к вечеру, когда все дела были закончены, велел осману собираться на встречу с вымогателем. Сам он оделся неприметно, в темное, пояснив, что хоть его и знают в лицо, все же лучше будет, если как можно меньше людей смогут заинтересоваться его делами и увидеть вместе с шантажистом. Кофейня – не кабак, и люди туда ходят достойные и состоятельные: играть в шахматы или карты, вести беседы без любопытного женского ушка, заключать договора и просто отдыхать, наслаждаясь блаженным бездельем.

В темной кофейне на первом этаже было жарко натоплено и душно; людской гомон поднимался к потолку, но в отличие от кабака здесь никто не горланил песен, не затевал драк и не пытался опрокидывать столы, если что-то становилось поперек горла. Одна из двух служанок возилась с тряпкой, вытирая винную блевотину в углу, вторая разносила кофе в маленьких чашечках и кокетничала с компанией приезжих гефрайторов, игравших в карты. Знакомых Йохан на свое счастье не заметил и прошел сразу к хозяину, озабоченно вытиравшему руки грязноватой тряпкой. Диджле поплелся за ним, стараясь сохранять серьезное выражение лица и не сильно хмуриться, - хотя он не одобрял ни запах местного кофе, ни развязных служанок.

Хозяин угодливо раскланялся, узнав барона фон Фризендорфа, и его быстрый взгляд скользнул к поясу Диджле, который не расставался со своим кинжалом. Йохан заметил движение его глаз, но успокаивать хозяина не стал, небрежно обронив, что его должны ждать. Хозяин еще раз поклонился и почтительно сказал, что для барона заказана одна из комнат наверху, при этом он так многозначительно подмигнул, словно желал удачи на свидании. Он подробно пояснил, какая именно, и предложил слугу или служанку в провожатые, но Йохан покачал головой. Лишние свидетели могли только помешать.

Комнат для сдачи в кофейне было всего четыре – с претензией на роскошь и вкус, которая, увы, так и осталась лишь претензией: мебели, изготовленной местным краснодеревщиком, не хватало изящества, с темных деревянных панелей никто и никогда не смывал копоти и воска, картины, которыми хозяин очень гордился, были куплены у влаха-богомаза, потому, в основном, представляли собой весьма странные и тревожные портреты в византийском плоском стиле. Йохан направился совсем не к той двери, за которой их должен был ждать шантажист, и Диджле безропотно последовал за ним. До назначенного времени оставалось еще полчаса.

Йохан сделал Диджле знак оставаться на месте, в самой узкой части коридора, и осман покорно застыл, сжимая рукоять оружия. Он старался глядеть и назад, и вперед, чтобы не пропустить негодяя, если тот еще не явился, и даже не вздрогнул, когда названный брат распахнул чужую дверь.

Милующаяся парочка даже не заметила, что у них появился свидетель. Йохан медленно отступил назад, не говоря ни слова – ни любовник, ни любовница ничуть не напоминали шантажиста, и больше интересовались изучением друг друга, чем внешним миром. Он вовремя закрыл за собой дверь, не спугнув возлюбленных.

Перед второй комнатой Йохан помедлил, прислушиваясь вначале к звукам разговора, которые доносились из-за двери. Речь здесь шла о любовных приключениях, перемежаясь хохотом и стуком кружек о стол, и главными героинями были неприступная баронесса Катоне и крепостная цыганка, полюбовница капитана, которую он выкупил у хозяина только после долгих угроз. От непристойных слов в адрес баронессы Йохан сжал кулак, но заставил себя успокоиться. Заходить внутрь он не стал – мало было похоже на то, что здесь гнездятся вымогатели: ни один шантажист не устроил бы попойки перед делом.

От накопившейся злости на болтунов он распахнул третью дверь так резко и так широко, что склонившиеся над столом люди оцепенели, уставившись на него. Одним из них был князь Вяземский, бледный и накрашенный, как кукла, и на его лице вместо привычной дружелюбной улыбки появилась гримаса – то ли страха, то ли боли.

- Простите, князь, - Йохан приложил руку к сердцу. – Я ошибся дверью.

Вяземский облизнул тонкие яркие губы и холодно кивнул. Он был растерян и застигнут врасплох. Его немолодой слуга, набычившись, враждебно глядел на Йохана; он сгреб бумагу со стола и теперь мял ее в кулаке. Казалось, что они вели здесь конфидентный разговор, как равные, а вовсе не как хозяин и слуга, и на деревянном столе стояли четыре пивные кружки. Йохан поклонился и шагнул назад, в коридор, притворяя за собой дверь. Диджле стоял на прежнем месте, замерев и превратившись в слух. На его смуглом лбу блестел пот – в коридоре стояла темная плотная духота от жарко натопленных печей, - но позы осман не сменил, повинуясь приказу. Вымогатель еще не появлялся.

О перепуганном русском князе стоило подумать. Само по себе его присутствие в кофейне не означало ничего; мало ли кого заносит отдохнуть, выпить кофе без суеты и побеседовать со старым знакомым без женщин? Но его страх был красноречив, и, скорее всего, князь занимался темными делами: заговорами, подложными именьями, возможно, контрабандой, и нельзя было отрицать его причастности к шантажисту.

Йохан вернулся к Диджле и шепнул тому спускаться вниз и следить за лестницей. Как только из его комнаты выйдет вымогатель, осман должен был осторожно следовать за ним и при любой опасности бежать. Диджле молча кивнул. Йохан забрал у него мешочки с поддельными деньгами, удостоверился, что тот понял его распоряжение дословно, и зашел в комнату, назначенную для встречи.

Здесь пахло затхлым бельем, которое забыли просушить на солнце, и первым делом Йохан расставил мешочки на столе и распахнул окно, чтобы морозный воздух расшевелил духоту, от которой клонило в сон. За окном росло раскидистое дерево, в тени которого летом порой расставляли столы; сейчас оно недружелюбно чернело на белом снегу, мозолило глаза, словно голодный нищий в ободранных лохмотьях перед господским подъездом.

Дверь скрипнула, Йохан обернулся и увидел, как давешний вымогатель тихо шагнул на середину комнаты, сжимая под мышкой шляпу. Он был закутан в плащ и зябко ежился под холодным ветром из окна, словно никак не мог согреться.

- Вы принесли их? – хрипло спросил он. Глаза у незнакомца болезненно блестели.

- Разумеется, - небрежно ответил Йохан. – Все деньги на столе.

Вымогатель уставился на мешочки.

- Почему так много? – недоверчиво спросил он.

- Большая сумма. Слишком тяжела для одного мешка.

Незнакомец медленно кивнул и положил потертую треуголку на стол. Садиться он не стал и взял в руки плотно набитый мешочек с деньгами, распустил завязки и достал оттуда золотой гульден. Пока его пальцы в дырявых перчатках шарили внутри, Йохан наблюдал за его лицом: если вымогатель наткнется на камни, то дело обернется плохо. Монету незнакомец рассматривал внимательно, щупал ее, пробовал на зуб, и Йохан не удержался съязвить:

- Видите в первый раз? Или хотите возместить свой трусливый побег по кочкам?

- На вашем месте я бы не был так смел, - процедил тот сквозь зубы и опустил руку с монетой. Во взгляде у него застыла ненависть. – Вам велено убираться восвояси, барон. иначе ваши делишки выйдут наружу. Бегите прочь, заметая следы лисьим хвостом, а то окажетесь на виселице.

- Благодарю за совет, - заметил Йохан, невольно дернувшись при упоминании своего старого прозвища. – Но кто же так нахален, что забирает деньги и одновременно пытается принудить повиноваться ему?

Незнакомец оглушительно чихнул и высморкался в шарф, опершись рукой на доски стола, рядом с горящей свечой. Он был совсем болен, и на его покрасневшем лбу выступила испарина.

- Не твое дело, мальчишка, - прошипел он. – Ты здесь как бельмо на глазу.

Вымогатель положил на стол солдатский подсумок серого льна о трех деревянных пуговицах и смел в него все мешочки. Этот приземистый смуглый человек в коричневом парике мерещился Йохану смутно знакомым, но память подводила его. Он молча скрестил руки на груди. Хотелось вытряхнуть из негодяя все, что тот знал, но глупо охотиться на зайца, если вышел на волка.

- У тебя есть три дня, - добавил тот, закинув подсумок через плечо. Последний мешочек сиротливо остался стоять на столе, раскрыв свой зев. – После этого пеняй на себя.

Он торопливо затянул шнурок и отправил мешочек за пазуху.

- Уверен, ты первым встретишь меня в аду, - негромко возразил Йохан. - Помрешь от рук собственных дружков.

- Не стращай, - он по-волчьи вздернул верхнюю губу, и шрам на щеке резко покраснел. – Позаботься о своей шкуре.

Медленно ступая, не поворачиваясь к Йохану спиной, вымогатель попятился к двери, скрываясь в тенях. Когда он исчез за дверью, и выветрился даже запах мокрой псины, которым вонял его плащ, Йохан почувствовал, что его спина почти заледенела от ветра. Он взялся за створку окна, чтобы закрыть его и собраться с мыслями. Диджле давно окреп и легко справится с человеком, которого трясет в лихорадке. Но если его заведут в логово, подобное тому, в котором он провел несколько недель? Достанет ли ему ума, чтобы не попасть в беду и не выдать себя? Этого Йохан не знал; несмотря на весь свой горький опыт, порой осман отличался наивностью.

Дерево заскрипело под ветром, и сквозь этот шум Йохан услышал, как в соседней комнате, где оставался князь Вяземский, рядом со стеной, упала кружка, слуга Андрея Павловича негромко чертыхнулся, и еще тише заговорил князь. Они точно прислушивались к чему-то, и у Йохана закололо в пальцах; он должен был знать, что происходит в соседней комнате.

Он тихо вышел, стараясь не греметь сапогами, и спустился по лестнице. Диджле угрюмо сидел в углу над чашкой кофе, лицом к давешнему вымогателю, который неожиданно решил угоститься вином и теперь жадно пил его, проливая мимо рта. Это радовало: коль так, то Йохан еще успеет вернуться к осману. Под удивленным взглядом хозяина он повернул не в зал, а на кухню, откуда выносили еду, и столкнулся с глазастой служанкой, которая тут же взвизгнула и кокетливо взглянула на неожиданное препятствие из-под гладкого чепчика. Йохан дал ей монетку и приложил палец к губам. Девица вороватым жестом спрятала ее в карман под юбкой и сделала книксен.

Он быстро миновал жаркую кухню, похожую на некую разновидность ада: у вертела скучающий повар следил за тем, как подрумянивается поросенок с яблоком во рту, из печи, в которой ухватом шуровал поваренок, вырывался огонь, и яркие искры падали на каменный пол, угасая в полете. На столе выстроились марципановые пирожные с апельсиновой долькой, и совсем мелкий мальчишка старательно украшал их масляным кремом и цукатами под надзором кондитера. Он открыл рот, когда увидел Йохана, и с деревянной ложки в его руках упал целый ком крема; кондитер, как злобный коршун, вцепился ему в плечо и отвесил ему подзатыльник, лицо мальчишки сморщилось в комок – он готовился зареветь. Йохан вышел во двор, где пахло подгнившей кислой капустой из бочки и обошел дом, направляясь прямо к черному дереву.

Ветер бил в лицо, и, как назло, с неба посыпался мелкий колючий снежок, забивавшийся за шиворот. Кора дерева еще не успела покрыться наледью, и Йохан облегченно вздохнул. Нижний сук был от земли высоко, но не было времени размышлять или делать ременные петли: Йохан загнал в древесину засапожный крепкий нож и, используя его, как подножку, залез наверх так, чтобы заглянуть в окно князя. Дерево угрожающе заскрипело, но выдержало, и Йохан, опасаясь лишний раз дышать, осторожно уселся на ветке, морщась от холодного ветра.

Его взяло крепкое разочарование, когда он увидел, что за столом в одиночестве сидит князь, но из темноты вынырнул слуга, без шляпы и без парика, потирающий ухо. В руке он держал кружку. Властным жестом он показал Вяземскому какой-то знак, и Андрей Павлович нехотя повиновался. Он слез с насиженного места, взял кружку со стола и неожиданно опустился на колени, скрывшись в полумраке. Что значила эта пантомима, Йохан понять не мог – кружка была пуста, и вино со стола исчезло. Не могли же они лакать вино с полу? Но тогда и кружка ни к чему.

Через полчаса его начала бить дрожь от холода и неподвижности, но слезать он не слезал. Князь и его слуга дважды поменялись, все так же не выпуская из рук кружек, но, в конце концов, слуга махнул рукой и, судя по жестам, приказал князю сидеть тут. Андрей Павлович казался еще более неживым, чем обычно, благодаря неяркому свету свечи и краске для лица, покорно кивнул и сжал губы. Про себя Йохан поклялся, что еще пять минут, и он вернется в тепло, потому что с каждым мгновением сидеть становилось все неудобней, и ветка холодила зад даже сквозь шерстяные кюлоты и подштанники. Когда он, наконец, решился слезть, с трудом разгибая руки, дверь в глубине комнаты отворилась, и в проеме появился слуга, за которым следовал человек, закутанный в плащ, и Йохан узнал вымогателя.

Ситуация становилась все интересней. Князь Вяземский вел себя покорно и тихо, совсем неподобающе своему высокому титулу, словно его кто-то заколдовал; он достал из-под стола вино, самолично разлил его и то и дело дотрагивался до рукава вымогателя интимным жестом. Слуга сидел рядом с ними, потирая ладони. Он сгорбился и мрачно глядел на шантажиста исподлобья. Йохан заерзал на ветке, дожидаясь, когда вымогатель достанет деньги, но тот медлил; вместо того, он резко заговорил, разрубая воздух ребром ладони. Вяземский угодливо подлил ему вина, которое тот пить не стал, а слуга так и не поменял позы. Слова князя заставили упрямца смягчиться, и он неохотно стянул с себя подсумок и осторожно положил его на стол.

Йохан кубарем скатился с дерева, вынул нож и поднял упавшую треуголку. Мороз сковал движения, и когда Лисица ворвался в теплую кофейню, ошеломив посетителей своей внезапностью, щеки и пальцы защипало до боли. Диджле здесь уже не было, только кофе стыл в чашке у того места, где он сидел полчаса назад, и с беспощадной очевидностью Йохан понял: осман повиновался его приказу и пошел следом за вымогателем. Оставалось только надеяться, что у него хватило ума не лезть за ним в комнату. Лисица оттолкнул зазевавшегося солдата, который оказался у него на пути, отдавил ногу слуге и бросился наверх. Позади послышался треск дерева, смех и невнятные ругательства, но оборачиваться он не стал: не до того сейчас было.

Дверь в комнату Вяземского была закрыта, и нигде не было и признака присутствия османа. Йохан покрутился по коридору, точно пес, потерявший след, но, не найдя Диджле ни в одном из темных закоулков, рванулся к заветной двери, навалившись на нее всем телом. Поддалась она на удивление легко, и не ожидавший подобного Йохан оказался прямо позади чьей-то спины и свалил незнакомца на пол. Звякнуло железо, и нож выпал у него из рук. Это оказался слуга князя, и он забарахтался, как большая темная гусеница, пытаясь перевернуться навзничь. Оскаленный Диджле прижался к стене, выставив перед собой свой длинный кинжал, но в руке у его противника-вымогателя блестела шпага, и только неожиданное появление Йохана спасло османа от увечий.

- Ах, это вы, барон! – непринужденно заговорил Андрей Павлович, словно они случайно встретились на конной прогулке. – Ваш слуга совершенный дикарь! Только вообразите, я отдыхал за бокалом вина и сочинял элегию моей прекрасной даме, Элоизе и Лесбии в одном лице, вызвав к себе продавца стихов, и вдруг врывается ваш осман. Он размахивал ножом и обвинял меня в ужасных вещах. Это невообразимо, n’est ce pas? – он насмешливо взглянул на Йохана и добавил: - Впрочем, я смотрю, он набрался сих дурных манер от хозяина.

- Этот человек, да, - от волнения Диджле заговорил на ломаном немецком, но ножа не опустил, - пытается обмести хозяина моего. Денег взял. И ты, лживые уста, суть сердце гадости, что задумано!

- Я все знаю, князь, - заметил Йохан.

- Не понимаю, о чем вы говорите, - мягко сказал Андрей Павлович. – Вы пьяны.

Подсумок валялся на полу, и один мешочек порвался. Из него высыпалось золото и камни. Андрей Павлович поймал взгляд Йохана, обращенный туда, но лишь ласково заулыбался.

- Если он взял у вас деньги, вы можете забрать их, барон, - добавил он. Слуга наконец поднялся и набычился, но говорить не торопился.

- Пусть ваш поэт опустит шпагу, - сказал Йохан. На лестнице послышался шум, и почти неосознанным жестом он прикрыл дверь, не желая лишних свидетелей.

Вымогатель медлил, но благосклонный кивок Вяземского заставил его повиноваться, и он досадливо бросил оружие на пол и громко чихнул. Если бы Йохан собственными глазами не видел, как эти трое дружно сидят за столом, он бы поверил в невиновность Андрея Павловича.

- Пусть и дикарь опустит нож, - велел Вяземский. Нарисованный румянец на его щеках потемнел. – Сей благородный торговец защищал меня от посягательств вашего слуги, – он тяжело вздохнул и продолжил, изысканно сложив пальцы в щепотку. - Мне бы не хотелось, чтобы мое имя поминали в связи с беспорядками и резней. Я же не грабитель, не убийца и не наемник, хотя поговаривают, что среди местной знати можно найти такого человека… Если бы я знал, кто это, - добавил он почти весело, - я бы немедленно рассказал местным властям. Не всех разбойников они повесили.

Диджле тревожно переводил взгляд с Йохана на князя, не понимая толком, о чем толкует Андрей Павлович, но кинжал все-таки опустил. Йохан сделал ему жест подойти ближе, и он повиновался, стараясь не поворачиваться спиной ни к вымогателю, ни к слуге.

- Не всех, это верно, - согласился Йохан. – Что уж говорить о беглых крепостных, которые пытаются выдавать себя за знать и накладывают на лицо толстый слой краски? Говорят, в этот город приехал шантажист, который мастерски умеет писать не только своим почерком. Думаю, властям будет интересно узнать и об этом.

- И все же грабителями и самозванцами они интересуются больше, - обманчиво мягко возразил Вяземский. – Наверняка есть люди, которые могли бы засвидетельствовать о приключениях человека вне закона.

- Как и о приключениях вымогателя, который наверняка прикрывается ложным титулом.

Они мерялись взглядом, и ни Йохан, ни Андрей Павлович не отводили глаз друг от друга. Вяземский знал о прошлом Лисицы, это было ясно, как день, но и слова о шантажисте его насторожили, и теперь он мягко ходил по краю, зорко всматриваясь, где у барона слабое место.

- Этот человек, господин… - подал голос Диджле и ткнул пальцем в сторону вымогателя.

- А, да… - спохватился Йохан. – Мы забираем его.

Шантажист сделал угрожающий шаг вперед, но Андрей Павлович остановил его властным жестом.

- Нет, - сказал он просто.

- Разве вы не на стороне закона?

- Именно потому я говорю вам - нет. Возможно, эти деньги принадлежат вам, здесь я не буду спорить. Но человеку, который столь бесцеремонно врывается в чужие комнаты, я не могу доверять чужую жизнь. Может быть, вы за углом зарежете беднягу. Ваш необузданный нрав… - он неодобрительно покачал головой.

- Это выглядит немного иначе, - протянул Йохан, - но спорить я не буду.

Он кивнул Диджле забрать подсумок и рассыпавшееся золото, и осман, подозрительно поглядывая на врагов, проворно схватил его и ссыпал туда деньги.

- Я не забуду вашего визита, барон, - проговорил Вяземский. В его голосе слышалась отдаленная угроза. Он встал, и слуга захромал к нему.

- Лучше подумайте о себе, - посоветовал Йохан, и Андрей Павлович саркастически улыбнулся. Йохан поднял нож с пола, заметив, как присутствующие напряглись, и кивком велел Диджле выходить.

- До новой встречи, барон.

- С большей охотой я услышал бы от вас: «Прощайте».

Вяземский промолчал, и они покинули его темное логово, провожаемые неодобрительными взглядами. Внизу Йохан расплатился с хозяином, кинул два крейцера оскорбленному солдату, который все еще рвался в бой, как неправедно пострадавший, и вышел на улицу. С минуту он неподвижно стоял, вдыхая свежий холодный воздух, пока Диджле не начал ежиться от мороза. Осман выглядел раздосадованным, обиженным, сбитым с толку, но держал рот на замке крепко, и только желваки выделялись на смуглом лице.

- К реке, - негромко скомандовал Йохан. Диджле удивленно взглянул на него, но опять ничего не сказал и лишь повиновался приказу. От холода он прятал руки в рукава своего скромного темного камзола, по-дикарски препоясанный кушаком, из-за которого торчала рукоять кинжала.

На душе у Йохана было тускло. План, столь замечательный в уме, обернулся на деле разочарованием, словно сам Бог препятствовал его свершению. Может, и верно говорят, что одному не сделать ничего путного? В чем-то князь Вяземский был прав. Раскройся правда, и Йохан предстанет самозванцем, грабителем и наемником, и все, кто пил за его здоровье, дружно от него отвернутся, как случилось с Уивером, и будут твердить, будто давно подозревали неладное.

Они дошли до реки и по протоптанной прачками тропинке спустились к самому берегу, где виднелась темная полоса воды. Здесь Йохан снял с плеча Диджле проклятый подсумок и взвесил его в руке.

- Не выбрасывай денег, брат, - подал голос Диджле. Если он заговорил, значит – простил. – Старики говорят, тот, кто отдает их ветру, пойдет по миру.

Йохан усмехнулся.

- Надо выбросить камни.

Прозвучало двусмысленно, но Диджле не понял скрытой подоплеки и расстегнул пуговицы на подсумке. Он деловито ссыпал золото к себе в карман, складывая горку из камней, точно маленький курган.

- Почему ты отпустил его? – внезапно спросил осман, не поднимая головы от работы. Из его рта шел белый пар.

- Нас было двое против троих. Даже если бы мы победили их в драке, за нами началась бы охота.

- Но ведь это тот человек, с которым ты играл в карты! Он заставил своих людей избить тебя, меня бросил в пещеру. Он заслуживает смерти. Ни один справедливый суд не сможет его оправдать.

Йохан долго молчал, прежде чем ответить. Он не узнал в вымогателе того влаха, который когда-то дал ему насмешливый совет не лезть на рожон, и теперь к печали и усталости прибавилась еще и досада. Куда ни кинь взгляд, везде он отставал на шаг от недругов и неприятелей. Главарь разбойников был связан с Вяземским; еще один штрих к светскому портрету князя.

- Я не признал его.

Диджле тяжело вздохнул.

- Но даже если было бы наоборот, - продолжил Йохан, - что мы могли сделать? Барон фон Фризендорф не встречался с разбойниками, осман, служивший у господина фон Бокка сокольничим, бесследно пропал. Выдать его гренцерам – выдать себя. И как знать, чего бы наговорил им князь Вяземский про нас!

- Не надо было уезжать. Не надо было возвращаться под иной личиной, - буркнул Диджле. – Это все оттого, что ты опозорил честную девицу. Тебе надо было остаться с ней и жениться, как подобает мужу благородному.

- Я женюсь на ней, - вяло возразил Йохан.

- Женись сейчас!

- Тогда она попадет в беду. Чем дальше она от меня сейчас, тем лучше для нее.

- Она уже в беде, - Диджле запальчиво уронил камень, и горка развалилась. – Ты медлишь недостойно мужчины! Моя сестра выбрала смерть позору, и, если ты погубишь эту хорошую девушку, клянусь, я не прощу тебя и отрекусь от нашего братства.

Снег садился на брови и ресницы, таял и стекал по щекам. Йохан поморщился. Он провел ладонью по лицу и натянул перчатку. Вокруг было темно и тихо, ни ветерка, ни скрипа дерева, и каждое слово словно угасало в мутной снежной пелене.

Поражение. Так можно было полностью описать все чувства и мысли, которые захватили Йохана. Пройссен пропал бесследно, Цепной Пес по-прежнему занимался темными делами, разбойники ходили на свободе, Вяземский угрожал разоблачением – падать дальше некуда. Нестерпимо захотелось увидеть Анну-Марию и обнять ее, почувствовать теплое податливое тело в своих руках, прикоснуться к ее нежной шее, услышать ее заботливый голос. Бедная девица, должно быть, взаправду мучилась, но разве не станет она мучиться еще больше, если свяжет свою судьбу с наемником и грабителем? Бродить по городам и весям с ребенком на руках, странствовать без передыху по Империи, стирать, готовить, спать на еловых ветках, вести жизнь бедную и трудную – разве этого она заслуживает? Нежная кожа быстро темнеет под солнцем, платья и туфли изнашиваются в дороге, а характер неизменно портится, ибо нет помощи ни от родных, ни от друзей.

Вместо образа Анны-Марии Йохан опять увидел лицо баронессы Катоне. Вот кому не приходилось терпеть ни тягот, ни лишений! Изнеженная, избалованная женщина, такая же, как весь прогнивший и лицемерный свет, мающийся от скуки и не знающий, куда еще потратить денег, чтобы ублажить свое любопытство.

- Прости, если я был слишком резок, - уже тише добавил Диджле. – Я знаю, ты – хороший человек, брат. Но если бы ты был правоверным и вел жизнь благонравную, ты б не запутался. Дорога перед тобой лежала бы прямая – жениться на хорошей девице, унаследовать дело ее отца, раз он благоволил к тебе, а дальше быть почтенным господином! Нет жизни почетней!

Йохан невесело рассмеялся и неожиданно обнял османа за плечи.

- У меня есть собственный непорочный дикарь! Свой Пятница и свой Простодушный. Похоже, что умные мира сего не так уж были неправы, когда искали чистоты и верности среди людей далеких от цивилизации!

- Пятница – это день, - обиженно возразил Диджле. По его лицу было видно, что он недоумевал перемене в настроении названного брата. – И я отнюдь не простодушен и дик. Это здесь дикарь на дикаре, хоть и кичатся платьем и манерами.

- Я думаю, мы скоро уедем, - уже серьезно ответил Йохан, пропустив мимо ушей его слова. – Если только снег не перекроет дорогу. Ты прав. Что думать о деньгах, если верней будет заработать их в другом месте? А о справедливости и подавно думать не приходится…

- А Анна-Мария?

- Я поговорю с ней.

Это обещание не успокоило Диджле, но он все-таки замолчал. Когда он закончил выгребать деньги и сложил мешочки, Йохан повесил подсумок на сук дерева, пояснив, что глупо таскать приметную вещь с собой. Замерзший осман не возражал и только просиял, когда Йохан добавил, что пора идти домой к Шенбергу.

После того, как они отогрелись, выпили горячего кофе и поужинали в компании любезных хозяев, Диджле долго копался в своем сундучке, где хранил дорогие сердцу вещи; он долго стоял на коленях над расшитой сестринской подушечкой, поглаживая ее пальцами, пока Йохан отвечал на письма, пришедшие за время их отсутствия. Осман вытащил из сундука деньги в суконном мешке, подошел к названному брату и с поклоном положил их к его ногам.

- Это мое жалование, брат, - торжественно сказал он, сбиваясь и путаясь в немецком языке. – Ты был так добр, что щедро осыпал меня деньгами за мою ничтожную помощь. Я взял отсюда немного, чтобы помочь несчастной сиротке, но все остальное хочу вручить тебе. Если ты боишься, что тебе не хватит золота и серебра, чтобы начать новую жизнь в другом месте, то я нижайше прошу принять тебя эти монеты.

- А разве ты не поедешь со мной? – Йохан нарушил церемониал дарения, и Диджле огорчился.

- Как я могу ехать в те грешные земли? – ответил он уклончиво, и Йохан улыбнулся. – Я позабочусь об англичанине, чтобы облегчить ему последние дни перед казнью. Не пропаду, брат.

Диджле покорно склонил стриженую голову. Йохан задумчиво глядел на его макушку и оттопыренные уши; трудно придется осману здесь в одиночестве. Хоть Диджле был искренен, но он умолчал о главной причине, что удерживала его здесь – служаночка, в которую он был влюблен без памяти; настолько, что всякий раз не смел оставаться с ней наедине и почти не говорил с ней, полагая, что недостойно безродному мужу чернить девичью честь.

- Я очень польщен, - сказал Йохан. – Ни один король, император или султан не мог бы одарить меня больше, и в своем благородстве ты поднялся наравне с ними. Пусть пока деньги лежат у тебя. До нужной поры.

Диджле покраснел от удовольствия и даже не стал настаивать, чтобы названный брат принял подарок. Йохан был тронут его поступком, но пользоваться такой широтой души казалось кощунством. В пути не так трудно раздобыть денег, гораздо легче, чем заработать их, сидя на одном месте. Осману они пригодились бы больше.