Из Тени (Dragon Age)

Глава 40. Идеальное свидание

Небольшая комната погрузилась в сумрак вечера за окном, и только тёплый свет от огня камина разгонял эту тьму, хотя и вяло. Два сновидца расположились перед камином в уютных мягких креслах. Пока между ними стояла тишина, но тяжёлой они её не назовут. Каждый уже привык к обществу другого, поэтому посчитал бы даже молчание приятным времяпровождением.

Солас пришёл на встречу с очевидным желанием поделиться новыми своими интересными измышлениями, но пока молчал, чтобы вопреки позволению бесструктурной Тени для начала полностью структурировать свой полёт мыслей, и Безумец терпеливо ожидал слов от… хорошего знакомого. Тем более в дремлющем мире можно забыть про спешку и суету мира реального. Довольствуясь теплотой камина и наблюдая за игрой пламени, магистру был просто приятен покой этой маленькой комнаты с книжными шкафами, проекции старой, никогда уже не осуществимой его мечты. Особенно контраст ощутим на фоне событий недремлющего мира, которые вскоре начнут набирать обороты, идти к кульминации и точке невозврата для него самого.

Обычно эльф не любил размениваться на небольшие места, скромные в своём убранстве. Пользуясь милостью Тени, он никогда не упускал возможности воссоздать что-то грандиозное, хорошо ему знакомое из старой жизни, тем более когда мог разделить красоту мира былого со своим собеседником. Но сегодня Солас оказался захвачен своими догадками, что у него даже не нашлось времени на, буквально, конструирование окружающего мира.

И всё же хромой маг заранее смог узнать, что было в голове эльфа: в один момент Тень ухватилась за мысли остроухого и воссоздала их. Как итог вскоре комната изменилась: камин и удобные кресла остались — всё же остальное начало напоминать читальный зал орлесианского дворца, а на самом эльфе привычно мешковатая одежда сменилась на парадную, в которую он был одет на недавнем балу. Наблюдая за этими изменениями, Безумец точно мог сказать, что причиной столь бурных мыслей эльфа стало что-то произошедшее во время их пребывания в Зимнем Дворце.

Вскоре и сам Солас, наконец, его об это известил.

— Твоя беседа с Быком во время недавнего бала натолкнула меня на некоторые выводы касательного того, что с тобой могло произойти в Тени. Но для начала мне нужно кое-то что проверить. Удовлетворишь моё любопытство? — вольготно откинувшись в кресле, заговорил Солас и глянул на своего собеседника.

Безумец ему, конечно же, кивнул. Измышлениями знатока Тени он бы не стал пренебрегать, особенно столь интересными.

— Хорошо. Тогда переведи фразы, которые я тебе озвучу, — получив согласие, Солас продолжил. — «Shok ebasit hissra. Meraad astaarit, meraad itwasit, aban aqun. Maraas shokra. Anaan esaam Qun».

Услышав слова на чужом шипящем языке, отталкивающие в том числе ужасным произношением эльфа, Безумец должен был испытать лишь непонимание, как и бывает с человеком, наткнувшимся на языковой барьер, однако вместо этого осознание сказанного само собой всплыло в его голове.

— «Борьба — иллюзия. Прилив начинается и заканчивается, но море — неизменно. Не с чем бороться. Победа в Кун», — не сразу, но ответил магистр буквально дословно.

Удовлетворённый таким ответом эльф кивнул.

— Молитва за умерших — выдержка из Кун, — дал объяснение Солас, посеял зерно сомнений в голове своего собеседника, но пока не дал ему развиться, а продолжил. — «Atrast tunsha».

Безумец сильно помедлил с ответом: перевод иноязычной фразы на этот раз не выстроился в его голове осмысленным предложением, но и полностью неизвестным он сказанное тоже не мог назвать. Перевод и понимание будто эхом звучали в его подсознании. Он чувствовал, что ответ знает, чувствовал его, но никак не мог до него добраться — эхо чужих голосов оказалось недостижимо и, ещё более удивительно, непостижимо.

— Звучит знакомо: по звучанию похоже на «атраст нал тунш», что произносят гномы на прощание. Однако насколько эти фразы родственны и как переводятся, не могу сказать, — озадаченно ответил сновидец.

— «Пусть ты всегда сможешь найти свой путь в темноте» — формальное прощание у гномов, в этом ты прав. Только «аtrast nal tunsha» является древней формой «atrast tunsha» и давно вышла из обихода гномов.

Судя по виду, эльф удовлетворил своё любопытство сполна, тогда как человек всё сильнее впадал в задумчивость.

— Для тебя естественен и понятен язык народа, о котором тебе ничего не могло быть известно: кунари появились в Тедасе всего триста лет назад. Но при этом ты не только не знаешь об изменениях в языке гномов, которые произошли за время твоего отсутствия, а даже не можешь перевести их фразы, которые они употребляли ещё в твоё время, — подытожил Солас их небольшой эксперимент.

— И у тебя есть… объяснения этому?

— Главное отличие гномов ото всех других народов Тедаса заключается в их оторванности от Тени. Как мне кажется, она и ответ. Точнее её влияние на тебя.

В момент пробуждения в новом мире Безумец почувствовал неестественность в том, что он понял произнесённые Искательницей слова на торговом языке, и даже полное отсутствие памяти не стало тому помехой. Такое понимание пришло к нему из подсознания, он словно интуитивно почувствовал значение сказанного, вспомнил что-то забытое, но никогда им не запоминаемое. То же чувство пришло, когда он постарался ответить тюремщице: его мысли сами сложились в нужные слова. Хоть мужчина и мог назвать себя полиглотом, потому что в превосходстве владел тевинтерским и эльфийским языками, а также по мере возможностей изучал их более старые диалекты, чтобы уметь читать древние тексты в оригинале, но, разумеется, это не даёт ему способности сходу понимать чужие языки, что и происходит после его возвращения из Тени.

За время, проведённое в новом мире, сновидец уже привык к этой неестественности, не обращал на неё внимания, даже когда слышал разговоры кунари, однако сегодня Солас заставил его вернуться к очередной неправильности его нынешней природы, из-за чего маг оказался растерян. Буквально даже сейчас они разговаривали на торговом языке, который в данный период истории Тедаса является мировым, но которого никогда не существовало в Древнем Тевинтере. Но стоило магистру вновь задуматься, то вместо ответов его сознание начало проваливаться в постижимую Бездну. Отсюда, которое никогда не сможет объять человеческий разум, и приходят знания, ему не принадлежащие, но в нём находившиеся и им использованные.

И чем больше разумом хотелось противиться этой тьме, паниковать от её аморфной природы, тем сильнее она поглощала. В один момент появилась тошнота, головокружение, будто земля начала уходить из-под ног, а координация в родном теле, таком реальном, но при этом ужасно скованном в своей реальности, нарушилась. Даже Тень не могла не отобразить неожиданное смятение в мыслях сомниари — и двух собеседников тут же окружила тьма, непроглядная, бездонная. И только камин продолжал гореть, тьме не поддаваясь, подобно сознанию мага.

Солас совершенно спокойно наблюдал за всеми метаморфозами, даже когда Бездна разверзлась и под ногами, а они словно остались парить в нигде. Отшельник верил в профессионализм своего знакомого, поэтому и не спешил его возвращать в сознание, а просто молча ожидал. Такое состояние шока было ожидаемо, ведь сейчас сознание жителя недремлющего мира, мыслящее чёткими образами, законами и закономерностями, как никогда близко столкнулось с бессмысленностью Тени. Буквально, ведь Тень была в его теле — так считал эльф.

— Исходя из твоих ощущений, которые единственные тебе запомнились во время заточения в Тени, и сегодняшних наблюдений, можно сказать, что ты не был изолирован от неё, а оказался в самом буйстве её природы, — продолжил Солас, когда магистр стал приходить в себя, а окружение — выныривать из тьмы. — Тень повлияла на тебя, и это очевидно. Первое, что мы видим, это понимание на подсознательном уровне чуждых тебе языков. Сложно сказать, слышал ли ты во время своего заточения голоса из мира реального или тебе передался «смысл» слов спящих, сновидцев или демонов, охотно наблюдавших за миром из-за Завесы. При этом, хотя гномы отрезаны от Тени, какие-то отголоски попали сюда благодаря носителям гномьего языка из других народов, поэтому их язык тебе кажется отдалённо знакомым, но смысл так и остался непостижим — даже Тени он неизвестен.

— Я помню… как чуждая магия сливалась со мной. Безболезненно, но ощущение опасности никогда не покидало, — нехотя заговорил Безумец о болезненных воспоминаниях, по отвратности которые может превзойти только произошедшее в Черном городе, ведь при попытках хоть что-то об этом вспомнить мужчина неизменно лишь погружался в пустоту. — Ранее ты делал предположения, что все мои ощущения — лишь иллюзия слишком медленно умирающего разума.

— Делал, — согласился Солас. — Ты же смог выжить, пробыв долгое время под прямым воздействием магии Тени. Конечно, это не могло длиться вечность, и однажды бы твоё тело просто растворилось бесследно, как любая осмысленная сущность мира реального, попавшая в Тень, однако больше тысячелетия оказалось недостаточно, чтобы ты потерял себя. Разумеется, попытки это осознать даже у меня вызвали скепсис, однако сейчас я наблюдаю последствия собственными глазами. На самом деле это проявилось ещё при нашей первой встрече, когда ты закрыл разрыв. Как я и заметил тогда: твоё тело почти не отторгало прошедшую через Якорь магию. По крайней мере не так, как должно. И также не я один отмечал, что от тебя в каком-то смысле «пахнет» магией.

Безумец, конечно, помнил этот момент. А также помнил, что и он отметил необычную лёгкость, с которой эльф соприкасается с Тенью…

— Один слабый демон праздности не так давно при встрече принял меня за себе подобного: такое же существо Тени, — заодно сновидец вспомнил и о странном разговоре, произошедшем в Тени во время поисков похищенного сына магистра Вирена.

Столь странное заявление демона мужчину тогда озадачило, и он предположил, что магию Якоря Праздность из-за юности и слабости принял за эманацию своего подобия. Сейчас же магистр сторонился именно озвученного эльфом предположения о том, что маг так неестественно ощущается другими магическими сущностями не из-за Якоря, а своего тысячелетнего пребывания в Тени. В свою очередь теперь и Солас, услышав новые подробности, с ещё большим порывом поспешил продолжить раскрывать поразительную для пытливого ума мысль.

— Также потерявший оболочку Якорь вполне воспринимает твою природу как собственную. За весь вечер во время бала он ни разу даже не вспыхнул, хотя, по моим предположениям, должен уж возвращаться в нестабильное состояние, в котором он пребывал в первые дни после Конклава. Разумеется, это только отсрочка: в тебе лишь отголосок магии Тени, но это даёт нам драгоценное время, чтобы разобраться с Корифеем.

От упоминания одновременно и балласта, и полезного инструмента Безумец непроизвольно сжал руку, а тело, спящее в реальности, кажется, почувствовало зуд. Помимо того, что озвучил эльф, мужчина ещё мог бы сказать, что метка не только мирно спит, но при этом постепенно расползается по его телу, и шокировать собеседника такой невозможностью, однако промолчал из-за остатка былого жадного желания хранить эту тайну. Да, впрочем, и смысла сейчас не было, потому что в любом случае соседство с Якорем никогда не перерастёт в симбиоз: тело человека по природе своей неспособно выдержать инородную природу магии Тени. Если бы не действия Корифея во время Конклава, магистр однажды бы просто растворился в её пучинах, так и не осознав собственной смерти.

— И теперь, как по мне, о самом интересном: о скверне. Ты знаешь, почему культ использования и потребления драконьей крови берёт своё начало из глубокой древности? — воодушевлённо спросил Солас. Размышления о том, что произошло с его знакомым в Тени, его по-настоящему увлекали.

— Многим народам известно, что в драконьей крови содержится магия в огромном количестве. И даже в древние времена, когда образования людей в Тедасе были исключительно племенными, в их крови искали силу, путь к долголетию или создание магией крови самых сильных заклинаний. В более приближенные к современным времена едва ли хотя бы в одном поколении обходилось без очередного магистра, устраивавшего всё с теми же целями охоту на священных животных воле Звёздного Синода вопреки.

— Верно, — кивнул Волк. — А недавно в наших руках оказались исследования Стражей времён Первого Мора, в которых опытным путём было выяснено, что драконы имеют повышенную устойчивость к скверне: лишь очень сильное поражение становится для них фатальным.

Сновидец в очередной раз мог убедиться, с каким ужасным кошмаром боролись граждане Империи два столетия, раз даже в отчаянии они додумались вылавливать драконов живыми и на них ставить опыты. И вряд ли для этого были использованы дрейки. Архидемон на вид подобен высшим драконицам, значит, их и ловили, а может и вовсе — великих дракониц.

— И ты думаешь: эта устойчивость достигается благодаря магии в их крови?

— Это первое, что может прийти на ум. Многими замечено, что скверна словно противоположна Тени, действительно чужеродна. Порождения тьмы даже не могут использовать магию, которая доступна магам. Можно предположить, что происходит, когда две разные по природе сущности: скверна и магия, берущая своё начало из-за Завесы, встречаются в одной крови.

— Противостояние.

— Именно! Какое-то время магия благодаря своему большему количеству способна сдержать дальнейшее развитие скверны, возможно, каким-то образом её нейтрализует. Но когда скверны становится слишком много, в вурдалака обращается даже дракон.

— По-твоему, это происходит и со мной, — понял хромой маг, зачем собеседник вспомнил о драконах.

— Ты поражён скверной и достаточно сильно, раз можешь ощущать и других её носителей, однако до сих пор её наличие проявилось лишь внешне: в белизне кожи и радужки глаз. За полтора года ничего не изменилось, что совсем несвойственно обычным вурдалакам.

От сравнения себя с вурдалаком Безумцу стало не по себе, и он даже вздрогнул, уже зная, что происходит с теми несчастными, которых скверна не убила из милости, а довела до состояния на пороге безумия и вечной боли. Мужчине ради собственного спокойствия хотелось считать себя Серым Стражем: их сопротивление к скверне также завязано на магии, на магическом ритуале. Но скорее был прав именно Солас, потому что Стражи после Посвящения не превращаются в ходячий труп, а вот хромой маг на вид им и является.

Магистр от подобного разговора помимо ответов, интересных размышлений, стал чувствовать себя некомфортно. Если они окажутся правы, то именно пребывание в Тени оттянуло участь, которая постигла всех жрецов Синода. Сейчас Якорь в этом даже помогает — увеличивает концентрацию магии в его крови, сдерживая скверну. И от понимания, что собственное тело по сути ему и не принадлежит, став скоплением черти чего, сновидцу становилось не по себе. Не давала успокоения мысль, что хоть поныне ничего ужасного с ним не происходит, но всё может измениться в любую минуту — и он ничего не сможет сделать, оказавшись уже пленником собственного тела.

И мужчину не так страшила смерть или «растворение», как выразился Солас, в Тени, а то, что в любой момент скверна может одержать верх в долгом противостоянии.

Тяжёлый вдох позволил Безумцу одолеть панические мысли. Они бессмысленны. Если скверна победит, то он уже ничего не сможет сделать, и нет смысла для паники. До той же поры всё в его руках. В буквальном смысле: Якорь на его руке и всё ещё способен спасти мир от Бреши.

Солас с интересом наблюдал за происходящим. В Тени всё проще, и даже буря эмоций, что царила какое-то время в голове одного сновидца, заставляла окружение ходить рябью, поэтому второй сновидец мог вполне догадаться, о чём были эти тревожные мысли. Но вновь он не был разочарован в своём собеседнике, ведь рябь вскоре прошла.

И в погоне за ответами Волк, наверное, и сам не догадывался, насколько он был в этом искренен. Раньше бы он искал способ, как можно больше узнать о своём теневом собеседнике, потому что считал, что когда-нибудь обязательно станет ему врагом. Однако сейчас бог обмана действительно лишь горел желанием добраться до истины, постигнуть ещё одну сторону природы Тени нового мира и просто понять, что же там, за тринадцать веков, произошло с его… хорошим знакомым.

— Но не следует считать, что во всём заслуга только Тени. То, что с тобой произошло, я когда-то назвал невозможным и не отказываюсь от своих слов. Ни один житель недремлющего мира не сможет выжить по ту сторону Завесы, потому что наши тела к магии того мира просто не приспособлены, однако ты это сделал. Значит, твоя кровь по каким-то причинам оказалась отлична от крови большинства других магов, а первичной магии в ней оказалось достаточно, что Тень тебя не сожгла, а посчитала частью себя, поэтому её магия даже стала сливаться с твоей.

Обозначив вопрос, названный отшельник глянул на тевинтерца, потому что ответ мог дать только он. Зная это, Безумец всё равно какое-то время молчал. У него была лишь догадка, однако ему не хотелось её озвучивать из привычки, потому что любой магистр, который не может похвастаться чистокровностью, будет ценой жизни скрывать подробности своего позорного происхождения, способного разом стать потерей статуса и влияния как его самого, так и всей его семьи. Однако, немного поразмыслив, мужчина пришёл к выводу, что мнение аристократии сейчас его уже не заботит, а обрывать их интересные рассуждения своим молчанием ему не хотелось.

— Возможно, причина в моём смешанном происхождении и передавшемся по крови отголоске магии древних элвен.

Услышанная правда о статусе бастарда Соласа ничуть не удивила. Он уже заметил, что люди (в том числе аристократы, которые во все времена на словах готовы удушиться за чистоту крови и верность своим супругам, а на деле поголовно имеют какие-нибудь интрижки на стороне) довольно-таки падки на представителей других рас, особенно эльфов. Эльфы, в отличие от слишком низких и коренастых гномов или слишком здоровенных да и ещё рогатых кунари, во многом похожи на людей, не отталкивают чрезмерной чужеродностью, при этом имеют внешние расовые отличия, которые и являются манящей экзотикой.

У Волка давно такой вывод напрашивался…

Как вдруг названный отшельник ошалело глянул на своего собеседника, пытаясь понять: а почему, собственно, такой вывод напрашивается? Вычислить по внешнему виду эльфокрового совсем нетривиальная задача, можно сказать даже невозможная. Тогда почему, смотря на хромого мага, ему хочется его таковым назвать?

Сложно сказать, что не так. Может, почти отсутствие изгиба переносицы носа, чрезмерный наклон глаз и диаметр радужки больше обычного, форма лица острая и треугольная, или плечи уже, чем у других мужчин его роста. Также на лице мага не росли волосы, что свойственно эльфам, но почти несвойственно человеческим мужчинам, тем более тевинтерцам, у которых есть целая культура по уходу за бородами. Всё это не достоверные эльфийские признаки, потому что эльфы, как и люди, по таким мелочам во внешности очень различаются, однако в совокупности увиденное складывалось в какую-то совсем странную картину. А так быть не должно.

В их мире полукровки внешне ничем неотличимы от людей: нет ни единого физического признака, способного точно указать на наполовину эльфийское происхождение. Возможно, только кровь более приближена к эльфийской по наличию магии. Но Солас не был так уверен даже в этом признаке, поскольку в его время никому до людей дела не было, а ныне он не нашёл каких-то задокументированных исследований анатомии полукровок. Да и современные эльфы стали уже ближе к людям, чем к своим древним предшественникам: магии элвен не рассмотришь даже в них, что уж говорить об эльфокровых.

Значит, видимая глазом полукровость хромого мага совсем не норма, а редчайший дефект, в котором сам маг не мог быть повинен, и ответ стоит искать у его предков. Солас предположил, что в этом повинна мутация, перешедшая по наследству от недалёкого (во всех смыслах) предка, злоупотреблявшего лириумом, зависимость от которого среди магистров была самым настоящим бичом Древнего Тевинтера, выродившим не один род сильнейших сновидцев.

Мутация, как он вскоре узнает, действительно, имела место быть, но по иной, ещё более поразительной, причине.

— Но дело не только в твоём происхождении. Иначе бы все эльфокровые заметно отличались от остальных. Отголосок магии элвен в твоей крови, несомненно, стал подспорьем, однако точно должно быть что-то ещё, что сильнее смешения изменило кровь. Возможно, даже искусственное воздействие, — рассуждал эльф, пытаясь подтолкнуть собеседника, в какой стороне ему стоит искать ответ. И судя по скорому озарённому лицу магистра, у него получилось найти.

— Искусственное, ты прав, — кивнул Безумец. Несмотря на то, что эта тайна его происхождения точно должна была уйти с ним в могилу, магистр был готов её озвучить, поддавшись простоте Тени и дружескому настрою встреч двух сновидцев. — Почти всю жизнь мой отец был одержим идеей изучить наследственность магического дара, доказать, что это закономерность, а не милость Древних Богов. Рождение сыновей с позорной для семьи потомственных сомниари магической силой заставило его перейти от идей к весьма конкретной цели: получить результат, ребёнка с той силой дара, которая угодна ему, а не Богам. Он потратил годы на эксперименты, едва ли считая, над сколькими рабынями проводил опыты до и после того, как решался с ними возлечь.

— Что он делал с женщинами?

— Точно мне неизвестно — лишь косвенно, с его собственных слов. Однозначно, сначала он был осторожен и сдержан, но я более чем уверен, что после череды неудач он решился на самые опасные магические воздействия на плод на протяжении всего его развития в утробе: использование магии крови и лириума. Одновременно. Это объясняет, почему, к примеру, магия моей матери была страшно изуродована: будучи сильным магом по рождению она абсолютно не контролировала свой дар. Также около трёх лет хватило, чтобы молодой и здоровый раттус оказался в недееспособном, предсмертном состоянии.

Солас слушал внимательно, с интересом, но постепенно его безмятежного лица всё больше касалось удивление. Его не могло не поражать то, на какое безрассудство решился тевинтерец. Как правильно отметил Безумец, смешанное воздействие магией крови и лириумом на живой организм — это безумие. Наверное, начавшиеся после такого мутации унесли жизни неисчисляемого количества несчастных жертв амбиций магистра. Но ещё больше Волка поразило, что из этого безумства всё же смог выйти толк.

И «толк» не только выжил, но и вырос, оказался на единственном в своём роде судьбоносном ритуале, вместе со жрецами ушёл в Тень, там остался, снова невозможно выжил, а теперь вот сидел перед Волком, хотя ещё тринадцать веков назад должен был кануть в лету как человек, чья жизнь скоротечна.

Это казалось настолько невозможным без каких-то просто феерически удачно сложившихся обстоятельств, что в итоге Солас даже рассмеялся, когда глянул на тот самый живой невозможный результат чужих непомерных амбиций.

— И почему у меня такое навязчивое чувство, что тебя в этой истории и вовсе быть не должно?

— Не должно, — Безумец поддержал задор собеседника, усмехнувшись. — Но я оказался единственным удачливым, кто смог выжить.

— Вот, значит, чем твой отец руководствовался в выборе имени, — догадался знаток Тени, ссылаясь на значение имени хромого мага.

— Долго он не думал, — заметил магистр. Если Соласа раскрытие секрета раззадорило, то вот для Безумца стало лишь очередным напоминанием, что его родное имя всегда было лишь кличкой. Что первым пришло на ум, так отец его и назвал, да ещё с такой лёгкостью, как будто именовал подобранного щенка, а не сына.

— Зато его выбор оказался весьма прорицаемым: спустя много лет ты снова оказался единственным, кто смог выжить в Тени, — усмехнулся названный отшельник.

На это Безумцу только и осталось согласиться. Пусть лорд-магистр этого и не планировал, но он предрёк, что удача будет по пятам следовать за его сыном.

Дальнейший поиск ответов не продолжился, потому что Солас посчитал их найденными — откровение тевинтерца действительно объясняет многое. Пусть они никогда не узнают, что же именно делал амбициозный лорд-магистр, и на что конкретно это повлияло, но, очевидно, те манипуляции, которые были над магом совершены ещё даже до его рождения, не могли пройти без последствий. Мутация, из-за которой при чёрных, истинно тевинтерских, волосах его кожа и глаза были светлыми, или сильнейшая мутация, которая нехило так отклонила от нормы: физически проявила его эльфокровое происхождение, являлись лишь одними из множества этих последствий. И это только морфология — Волк даже не брался гадать, как именно была «изуродована» его кровь да и какие в общем произошли изменения в физиологии, что даже демон не распознал в нём человека, а Тень восприняла его частью себя. Медленно убивала, да, но это скорее происходило само собой, потому что даже искажённым он всё равно оставался существом чужой природы, но целенаправленно не пыталась его изжить. А через её магию ему, в свою очередь, передавались образы мира реального, проходящие через Завесу. Возможно, поэтому мужчине после возвращения было намного легче принимать произошедшие в мире изменения за время его отсутствия. Не разумом, потому что разум спал и ничего не запомнил, а подсознанием, откуда приходит в том числе понимание чужих языков. В отличие от Корифея, который от увиденного и влияния скверны до безумия помешался на идее, способной уничтожить мир.

От взбудораженности сделанными выводами эльф даже не мог усидеть спокойно на месте. Тень подхватывала его хаотичные мысли и воспроизводила окружение столь же беспорядочным.

— Несколько жаль, что твой отец скрыл свои исследования. Они бы могли приблизить нас к пониманию наследственности магического дара.

— Если бы эти исследования смогли пережить гнёт религий, каждая из которых магию считает проявлением той или иной воли богов, то они бы породили последователей. Селекция магов, традиционно проводимая веками в Империи, ещё больше бы обострилась, а эксперименты стали бы масштабнее, — Безумец не разделил той же воодушевлённости.

Может, потому что он сам был частью этого эксперимента, может, не забывал, что прежде, чем появился первый и единственный результат, было загублено сколь угодно большое количество жизней женщин — пусть и рабынь — и даже ещё не успевших родиться детей, но так или иначе хромой сновидец на этот раз не спешил чествовать научный подход и не считал, что результат стоил того. Лучше пусть мир и дальше будет верить, что союзу двух сильных магов с большей вероятностью эванурисы, Древние Боги, Создатель — и кто-то бы там ни был ещё — подарят столь же одарённого ребёнка, чем будет искать закономерность этому. А может, этой закономерности на самом деле не существует, и гарантированное рождение новой одарённой жизни всегда будет требовать смерти, не только матери, но и тех, кого пустят на свойства в ритуале магии крови.

Снова Тень начала возвращаться к былому покою, маленькой темной читальной комнате, потому что остроухий сновидец, осаждённый собеседником, вскоре пришёл к тем же мыслям.

Хватит мирам и одного такого ломающего его правила мага.

— Подобная правда как-либо коснётся наших встреч? — однажды в наступившей тишине маленькой комнаты раздался тихий голос Безумца.

Мужчина был не уверен, чувствовал смятение, потому что не знал, что делать с открывшейся правдой. За всю его жизнь лишь один человек достоверно знал правду о его происхождении, да и тот вечно твердил, что этот секрет должен навсегда оставаться таковым.

— Никак. Ты воспитывался человеком, им и остаёшься, — с неожиданной для себя искренностью и лёгкостью ответил Солас, не испытывая ни грамма неприязни.

Не из-за происхождений однажды в Тени встретились два мага, с тех пор проведя несчитанное множество встреч. И срыв очередного флёра секретности придавал лишь большей искренности действа, доступного только им двоим, единственным сновидцам, восхищённым красотами Тени и магии.

Одновременно древний элвен поймал себя на мысли, что хотел бы получить то же принятие от человека, дружественные беседы с которым уже давно стали важнее желания избежать преждевременного раскрытия правды о своём происхождении…

Сегодня прекрасная, солнечная погода держалась с утра — самое то для неспешных прогулок и любований достопримечательностями центра современного мира — Вал Руайо, столицы Орлея. Настрою этой погоды поддалось немало горожан и гостей города — и главный рынок Бель Марш, и без того никогда не бывающий пустым, уже сейчас был полон народу. Бель Марш по праву можно считать районом города, который олицетворяет весь Вал Руайо. Рынок был огромен и роскошен: он исполнен в мраморе, улочки покрывала идеальная своим видом и качеством кладки плитка, вычищенная до зеркального блеска, цветные фасады высоких каменных или изящных деревянных строений украшены вычурной лепниной. Воздух полнился ароматами из сотен магазинов и прилавков и криками зазывающих торговцев. Именно здесь можно увидеть большое количество знатных горожан, расхаживающих между прилавков или спешащих на светский раут, и сполна лицезреть орлесианскую моду во всем её помпезном проявлении: наряды, обувь и маски, очень часто выходящие за грань здравого смысла.

Вместе с тем, как и любое другое публичное место, площади Бель Марш несли опасность — Лелиане об этом напоминать не нужно. Поэтому, вернувшись в город на один день не как Левая рука, а как такой же любопытный гость города, она не спешила забыться среди прилавков никогда не спящего рынка, а предпочла наслаждаться ежедневной суетой Вал Руайо, гигантского и прекраснейшего города, издалека. И дожидаться своего компаньона на сегодняшний день она предпочла у входа в район.

Эта небольшая площадь была своеобразным перекрёстком дорог. Если пойти дальше, пройти через большую стальную арку, покрытую золотом, можно оказаться на торговых улочках. Если подняться по большой каменной лестнице, которую охраняют две золотые статуи львов, стоявшие, разинув пасть, у её подножья, и продолжить свой путь, то однажды можно оказаться под огромными стенами Великого Собора — резиденции Верховной Жрицы. Если пройти через мост, тянувшийся через глубокий канал, то постепенно окажешься всё ниже, уже в районах победнее. Ну а если завернуть за угол, то можно скрыться в серых (потому что дома красят только с лицевой стороны) переулках Бель Марш и рисковать нарваться на неприятности ещё больше, чем будучи среди толпы на рынке.

Лелиана, едва тут оказавшись, сразу заприметила все эти дороги, даже небольшая металлическая лестница — спуск в канал — не смогла укрыться от её взора, однако перед ней не стоял мучительный выбор, как перед другими гуляющими: куда бы направиться сначала, учитывая, что хотелось посмотреть как можно больше. И пока, будучи на обговорённом месте встречи, женщина только терпеливо ожидала.

Когда площадь получила профессиональную оценку барда, а безопасное место было выбрана, Канцлер наконец-то позволила себе отвлечься и взглянуть на окружение с исследовательским любопытством. Чего только стоила статуя Андрасте, возвышающаяся на пересечении всех дорог, — загляденье. Золотая женская фигура была идеальна в своих пропорциях и виде, слишком идеальна для обычного человека, что даже неестественно. Ещё больше её «нечеловечность» подчёркивала маска на лице — или это была не маска, а лицо, но которое творец сделал абсолютно плоским, лишённым мимики и эмоций, — а также огромная шипастая конструкция в волосах, что символизировала солнце. Женщина стояла среди металлических языков пламени, а её грудь пронзил меч мужа-предателя. Очевидно, что вдохновением для этой статуи послужила сцена смерти Пророчицы, описываемая в Песнях.

И отмечая это, Лелиана обратила внимание, как практичны были её мысли, во многом лишённые наития, душевного подъёма от вида величественной статуи. Просто искусно сделанная работа — и ничего более. Видимо, вот такой рациональный хлад в мыслях приходит, когда покидает вера. А то, что вера её покидает, она была уже уверена и смиренно это принимала. Бал в Зимнем Дворце окончательно её подтолкнул к этому. Ведь опять Корифею сошёл бы с рук страшнейший теракт, опять Создатель не думал и вмешиваться, опять все оказались спасены только благодаря профессионализму Совета, а не божественной милости, и опять внёс вклад в их победу древний тевинтерский магистр, который вроде бы, по словам Церкви, порочен и проклят Создателем за свой грех, а на деле пользы принёс больше, чем молитвы этому самому Создателю.

А вспомнив о странном человеке, который, кто бы мог подумать полтора года назад, смог завладеть мыслями беспристрастного барда, Соловей не могла не вернуться к их не менее странной договорённости.

Сегодняшняя её роль гостьи города, позволяющая отвлекаться на любование окружением, вместе с тем заставляла Канцлера испытывать тревожность. Стоять на улице города в официальном костюме, хорошем для прогулок, но не подходящем для привычек профессионального убийцы, и понимать, что в дальнейшем она по этим улочкам будет гулять, а не красться, чтобы выследить очередного неугодного Её Святейшеству — даже она сама не догадывалась, насколько теперь это будет для неё чужеродно. Для прогулки и любования нужно хотя бы расслабиться, а как это может себе позволить Левая Рука, от которой требуется каждую секунду быть готовой к атаке?

В один момент вся эта неприкрытая взволнованность готова была выплеснуться гневом на того, кто вынудил её оказаться в столь противоестественном для себя положении. Но как это обычно и бывает — излишняя эмоциональность была Канцлером подавлена ещё даже до того, как она бы могла проявиться внешне. Ведь не сновидец же виноват в том, что она сделала себя бездушным оружием Верховной Жрицы, из-за чего теперь даже нужный любому человеку отдых кажется ей чем-то неестественным. Наоборот, мага хотелось похвалить за столь проницательную идею: даже если что-то пойдёт не так, то она всё равно полезно отвлеклась, когда продумывала, какой организовать их сегодняшнюю прогулку. С улыбкой Лелиана подумала, что узнай Жозефина об этой встрече, точно бы порадовалась, что её подруга не забыла ещё, что такое отдых. И чтобы сегодняшний день действительно стал похож на отдых, а не на постоянное параноидальное оглядывание по сторонам, Канцлер решила всё же позвать на, ожидаемо, личную встречу постороннего шпиона.

Шартер, Черный Олень, — известная шпионка-наёмница и фармазон, которая смогла вовсю раскрыть свой талант к шпионажу под покровительством Инквизиции и Тайного Канцлера в частности и на данный момент является одной из самых доверенных агентов. Именно её Лелиана предпочла сегодня взять в качестве стороннего наблюдателя за ситуацией. Шартер, будучи городской эльфийкой, лучше других подходила для этого задания, и лишь Соловей могла её найти среди других неприметных сородичей-слуг, которые уже с утра суетливо носятся по улицам.

Лелиана предполагала, что тевинтерцу не понравится её очередное своеволие, однако она и не думала оправдываться перед ним. Женщина предпочла пренебречь желаниями, чтобы об их не совсем правильных отношениях никто не узнал и чтобы никто не влезал в личную встречу двух людей, в угоду безопасности как своей, так и магистра. И к другому мнению она не прислушается.

И как вовремя Лелиана узнала о приближении зачинщика всех её размышлений: услышала знакомые нетвёрдые шаги, а также неотъемлемый стук тростью. Нет, маг не опоздал. Это она пришла на место встречи по привычке слишком рано, из-за чего в томном ожидании начала погружаться в излишнюю тревожную рефлексию, а вот он как всегда точен и пунктуален.

Сегодняшняя встреча отличалась от привычных: магистр не остановился на приличном расстоянии от неё, не произнёс формальное приветствие, чтобы сообщить ей о своём прибытии. Сообщать он не видел смысла, потому что знал, что ещё раньше она сама услышала его, и вместо формальности придумал что-то другое. В ожидании узнать эту задумку Лелиана не стала оборачиваться, делая вид в своей якобы неосведомлённости. И как итог маг остановился лишь тогда, когда оказался совсем близко к партнёрше по сегодняшней прогулке. Близость, когда он буквально уже обнимал её, не приличествуется, а так молчаливо подходить к тренированному барду — не менее неразумное решение, однако маг и добивался этой неоднозначности.

Лелиана давно отметила, что сновидец хорошо разбирается в людях, может чувствовать их настроение. Безумец всегда точно угадывает, перед кем надо предстать самым типичным тевинтерским магистром, пугать своей могущественной магией, перед кем ссутулиться, хромать наиболее нелепо, чтобы предстать глуповатым, неопасным магом-учёным и потешить эго оппонента, усыпив его бдительность, а перед кем стоит всю наигранность свести в шутку. Шутки — это весьма действенный инструмент общения с равным себе собеседником, способный разбавить его ожидание и сделать это наиболее безопасно для себя самого. Прямо как сейчас — Канцлеру бы стоило возмутиться таким неприличным поведением, но понимание, что он сделал это умышленно ради забавы, не давало разозлиться. С формальностями и наигранностью она встречается каждый день, поэтому такая игривая вольность стала для неё хоть каким-то разнообразием.

И уж тем более ей не захотелось тратить время на разборки, когда лишь на один день она позволила себе отвлечься от насущных проблем, поэтому Лелиана сама отклонилась назад и откинула голову ему на плечо, так и не удостоив его гневным взглядом, который он вполне ожидал за свою выходку и над которым мог посмеяться. Но когда близость стала по-настоящему… тесной, мужчина не растерялся и обнял, чтобы насладиться разрушенной границей между ними двумя. Они даже забыли, что изначально это была лишь забава.

Соловей прикрыла глаза, улыбнулась, положила на его прохладные руки свои. Невпечатляющая комплекция хромого мага, когда он лишь ростом её превосходил, не позволяла ощутить в нём защиту, нерушимый барьер от враждебного мира, но Канцлеру этого и не требовалось: она и сама прекрасно способна себя защитить. Это когда-то юной растерянной сестре Церкви нужен был кто-то вроде Айдана, способного подтолкнуть её встретиться со своими страхами лицом к лицу, но также позволяющего просто спрятаться за его спиной и надеяться, что он и сам решит все их проблемы. Но необходимость в том прошла как раз тогда, когда мужчина, решающий как её проблемы, так и проблемы всего мира, был вынужден заплатить своей жизнью. И сейчас Соловью намного важнее было ощутить близость родственной души, того, кто видел и относился к ней, как к человеку, более того — женщине и даже леди, — а не как к бездушному оружию Церкви. Ну а взамен она видела человека в нём, а не просто грешное порождение тьмы, как диктует Песнь.

— Хочу заметить, леди Лелиана, что вы чудесно выглядите, в том числе потому что отказались от атрибутики ужасающего канцлера.

Это был всего лишь формальный комплимент, который ему стоило произнести, а ей — благодарственно кивнуть. Но даже в такой формальности Безумец смог передать искренность и наблюдательность: сегодняшний костюм Лелианы действительно ничем не выдавал её ремесло, тем более потому что она даже позволила себе надеть сапоги на небольшом каблучке.

— Зато вы остаётесь неизменны в своём тевинтерском образе, магистр Фауст, — отметила в ответ Соловей. Хоть сновидец по её просьбе и явился без плаща, но свою черную мантию переодеть так и не соизволил.

— Тем не менее стоимость моего одеяния куда больше соответствует помпезности Вал Руайо, — с ухмылкой парировал мужчина.

И Лелиана не спорила: из-за магически обработанной на меньшую изнашиваемость тевинтерской ткани мантия магистра действительно стоила намного больше её костюма, поэтому его бедняком нельзя назвать. И уж тем более он не изменял своей чистоплотной и опрятной натуре. Изначально у женщины, собственно, и не было вопросов к его одежде, скорее её просто позабавило, что даже для прогулки по орлейскому городу он не сподобился прикупить какую-то менее мрачную и выделяющуюся одежду.

— И меня продолжает удивлять, что сегодняшняя встреча всё же состоялась.

— У нас был договор, — хмуро напомнила Лелиана, думая, что мужчина опять намекает на подлость её ремесла.

— Моё общество принесёт вам репутационные потери в случае огласки, поэтому я предполагал, что вы посчитаете риск неоправданным, — объяснился Безумец. — Но вы не только согласились на встречу, но и позволили вашему агенту вести за нами наблюдение на протяжении дня.

То, что, оказывается, Безумец знал о присутствии её агента, Лелиану ничуть не задело или пристыдило, а даже, наоборот, порадовало, что теперь ей не надо ничего от него скрывать. Вряд ли мужчина смог раскусить эльфийку: он хоть и наблюдателен, но профессиональный шпион ему не по зубам. Скорее магистр догадался по виду своей компаньонки: раз она впервые не была до паранойи обвешана смертельным оружием и даже несвойственную себе обувь позволила, значит, передала обязанности по слежке за окружением кому-то другому.

— Осведомлённость моего агента не более опасна, чем если вы станете источником слухов о наших отношениях и своём происхождении.

Конечно, женщине хотелось, чтобы их странные отношения никогда не стали общественным достоянием, но огласки она не боялась. Даже если её агент по неосторожности станет источником этих слухов. До тех пор, пока скандальное происхождение магистра остаётся в тайне, их встречи назовут лишь интрижкой, баловством, что обыденно для Орлея.

— И кажется, Фауст, вы не одобряете присутствие постороннего? — спросила Тайный Канцлер. Его мнение не заставит её передумать, но узнать его она всё же хотела.

— Так и есть. Ваше своевольное, несогласованное со мной, решение нарушает нашу договорённость! — грубо произнёс было Безумец. — Однако я понимаю роль агента на сегодняшней встрече. Если это действительно сделает её безопасной, а вам позволит по-настоящему отвлечься, то, так и быть, я готов вам уступить, — но впоследствии смягчённый, даже весёлый его голос говорил о том, что грубость была наигранной, а сам мужчина действительно с пониманием относится к ситуации.

Лелиана улыбнулась. Теперь она признавала, что за своим упрямым желанием умолчать о наличии агента, если бы магистр не догадался сам, заключалась в её нежелании начинать спор и ссорой портить встречу, потому что ожидала от него полного непринятия постороннего. Однако мужчина опять удивил. А может, напомнил, что она слишком уж сомневается в том, в ком сама же видела родственную душу?

Не найдя больше повода для слов, Безумец решил нарушить объятие. Пальцы его руки, свободной от удержания трости, как бы случайно задели косичку, сплетённую из рыжих волос, в нежном поглаживании коснулись лица воодушевлённой партнёрши, а затем стали придерживать подбородок, чтобы заставить её поднять голову. Но когда маг хотел склониться навстречу, чтобы больше не размениваться на только невесомые объятия, оказалось, что отвлечённые мысли ничуть не помешали женщине уследить за его задумкой, и в тот же миг недалеко от его лица мелькнуло лезвие кинжала.

— Господин Фауст, для того, кто сам говорил об опасности наших отношений, вы слишком явно решили их демонстрировать на публике, — произнесла Лелиана с горящим задором в глазах и в язвительной улыбке, а тем временем её рука держала памятный кинжал, молниеносно вытащенный из ножен. Но в отличие от прошлого раза, при встрече в Скайхолде, когда малефикару она на самом деле угрожала и держала остриё оружия в смертельной близости от его горла, сейчас лезвие было далеко, не несло никакой опасности и было очевидным шутливым актом запугивания.

Поэтому Безумец и не почувствовал угрозы.

— Не вижу причин в сокрытии, раз вы, госпожа Лелиана, утверждаете, что это никак не скажется на вашей репутации. А агент — это и вовсе только ваша забота, — с той же хитростью произнёс маг.

Два человека довольствовались странной ситуацией, возможностью взглянуть друг другу в глаза и узнать, что им обоим это лишь кажется забавным, а не постыдным или неуместным. Ну и, конечно, убедиться, что произошедшее в ту лунную ночь во дворце действительно было закономерным продолжением существующих отношений, а не чрезмерной взбудораженностью балом.

И это убеждение требовало закрепления, поэтому вскоре кинжал был убран в ножны, а их губы слились в желанном поцелуе, лишённом страсти, полном лишь трепета и манящей близости, не требующей продолжения в похоти. По крайней мере пока. Ни любопытство прохожих, ни нахождение вблизи религиозной статуи, говорящей о смерти и жертвенности, их не волновали, и два человека наслаждались неожиданно пришедшей невинной влюблённостью, пока мир давал им на это время.

— Судя по тому, что вы просили меня сегодня отказаться от ношения плаща, вы задумали не только прогулку по городу?

Миловаться они могли ещё долго, да только день, отведённый им на отдых, ждать не будет, поэтому вскоре два партнёра, напоследок обменявшись ни о чём не сожалеющими взглядами, направились к арке, которая выведет их на улочки Бель Марша.

— Вы же хотели познакомиться с культурой Орлея с разных сторон. А архитектуру вы сами сможете осмотреть и быстрее, и более комплексно, — имела в виду Лелиана, что облететь птицей город можно намного быстрее, чем его обойти, — не вижу причин лишь на неё тратить сегодняшний день.

Заинтригованный мужчина глянул на компаньонку, желая разузнать подробнее об её планах, но, ожидаемо, он получил лишь коварный задор в её глазах. Магистр правильно не стал пытаться вытянуть из Канцлера ответ, ведь ничего у него не выйдет, и лишь смиренно принял её игру.

Но путь они пока не начали, потому что, убедившись, что маг не решился возмущаться насчёт напущенной таинственности на сегодняшние планы, Лелиана заботливо подала мужчине руку, на которую ему стоило опереться. Вот на это Безумец искренне воспротивился, выразив настойчивое желание быть независимым в собственном передвижении. Но Соловей столь же упрямо не отступила, уверенная, что, опираясь на её руку, ему будет легче идти, а ей держать его темп ходьбы, и ей было неважно, что в их обществе, лицемерно заставляющем кавалеров скрывать свои слабости в особенности в присутствии дам, так не принято. Вновь разногласие переросло в молчаливое препирательство двух гордецов, которые наотрез отказывались уступать. В конце концов тевинтерец был вынужден сдаться первым, потому что её объективно полезным причинам он мог противопоставить лишь собственную задетую магистерскую гордыню. Маг насупился, но оперся на руку женщины, продолжая ещё какое-то время ловить её язвительную усмешку, говорящую о том, что спорить с Канцлером бесполезно.

— Белый Шпиль не впечатлил вас своей высотой?

— Шпили храмов Древних богов в Минратосе, калькой с которых является это строения, намного выше. Скорее меня забавляет, что в данном шпиле много веков размещался Круг Магов.

— По-вашему, магам здесь не место?

— Не совсем. Исторически храмы строились такими высокими умышленно: их видно из любого уголка столицы и даже за её пределами.

— Чтобы каждый знал, что правят вашей империей Древние Боги?

— Совершенно верно. В настоящее время в уцелевших храмах расположились Круг Магов и резиденция Чёрного Жреца с той же целью: показать, что Минратосом правят маги и Тевинтерская Церковь, которая утверждает, что магическая сила — это священный дар Создателя. Белый шпиль строился с той же целью — возвысить того, кто им владеет, над городом. Изначально он служил Кордилиусу Драккону крепостью и тронным залом.

— В Университете Орлея вы, как видно, зря времени не теряете, — усмехнулась Лелиана.

Допуск в университет был вторым пунктом в их договоре, и магистр его недавно получил. Не особо следила Канцлер, чем мужчина там занимается, но раз до неё не дошли слухи о скандалах, значит, ничего плохого: не поёт перед местными учёными-сопорати дифирамбы о превосходстве имперской науки и магии, а вполне продуктивно изучает книги. Вон уже про Драккона знает, первого императора Орлея, и историю Белого шпиля.

— Также стоит отметить, что эльфы — якобы свободные и равноправные жители города — вынуждены тысячами ютиться в эльфинаже, по форме напоминающий цилиндрический колодец, площадь поперечного сечения которого едва ли больше рыночной площади Денерима. Нет, мне не нравится мысль, что маги должны проживать в схожих условиях, но согласитесь, Лелиана, что использование такого важного для города строения под тюрьму для магов, ограничение чей свободы, в сравнение с городскими раттусами, уже давно является само собой разумеющимся фактом для населения, по меньшей мере странно.

Задумавшись, Соловей согласилась, что это странно. Когда, например, Киркволл отдал под Круг заброшенную тюрьму для рабов, а Ферелден отправил в никому не нужную древнюю башню (даже не тевинтерскую — а ещё древнее) подальше от столицы, в то же время в Вал Руайо магов определили в шпиль, превзойти который по высоте смог лишь Великий Собор.

— У вас объяснение, почему так произошло?

— Борьба за власть времён создания Кругов.

— Попытка оскорбить правящую династию Драккон?

— Именно, — кивнул Безумец, довольный быть понятым на полуслове. — И судя по тому, что её не пресекли, попытка оказалась непонятой.

Вот теперь и Лелиана разделила его веселье. Конечно, о таких мотивах в книгах не напишут, да и у них есть только догадки, однако и такие предположения о том, как в древности развлекалась аристократия, ведущая борьбу за власть, её позабавили.

Улочки Бель Марша были столь пёстрыми, многогранными и людными, что даже они не выбивались из толпы внешним видом, и лично маг — своим стремлением заглянуть чуть ли не в каждую кондитерскую лавку в поисках невиданных им ранее разновидностей десерта. В итоге их прогулка заняла несколько часов, но даже так они изучили лишь меньшую часть торгового района. Но изучать его и дальше было бессмысленно и скучно, поэтому они Бель Марш покинули, уйдя в район не менее богатый, зато более тихий и малолюдный. И как Лелиана обещала, на изучении одной только архитектуры они не остановились: прошлись по ей известным галереям в качестве мест сосредоточия орлесианского искусства как настоящего, так и прошлого. Там впервые сновидец проявил уже некоторую осведомлённость об истории Орлея и её исторических личностях, узнавал имена на портретах в ряде случаев. Заодно показал терпимость к особенностям чужой культуры, не смеялся при виде на портрете очередного мужчины в гофрированном воротнике, столь огромном, что он требовал проволочный поддерживающий каркас, или дамы с причёской в несколько раз большей, чем её голова. Хотя о принятии чужой ему культуры речи не шло.

— Вы считаете, что Ферелден изображает Андрасте более достоверно? — спросила Лелиана, заметив, как скептически глянул хромой маг на очередную статую кроткой женщины с солнечным ликом, мимо которой они прошли.

Спор об истинности образа Пророчицы столь же древний, как и всё андрастианство. Где-то, как, например, в Ферелдене, её изображают воинственной женщиной, в доспехах и с мечом, которая рука об руку сражалась со своим мужем во время восстания, а в некоторых картинах — и вовсе в одиночку неслась в ряды мерзких тевинтерцев. Орлей не столь однозначен в этом вопросе, однако всё же чаще изображает её матерью в белом платье, дабы подчеркнуть её чистоту, невинность и, разумеется, необъятную доброту.

— Если я начну сторониться какого-то варианта, это будет лишь попытка увидеть то, что хочу видеть именно я, то есть равнозначно, по определению, слепой вере любого послушника. Но к таковым я себя не отношу, значит, я могу опираться только на факты. А их нет: в Песне Света почти ничего не говорится о личности самой Андрасте. Что, собственно, и привело к формированию диаметрально противоположных мнений об её образе. Поэтому я бы предпочёл сохранять в этом вопросе непредвзятость и нейтралитет, — отрицательно ответил Безумец.

— В том числе сейчас эти образы слишком карикатурны, — вдруг отметила Лелиана. — Если бы она была столь же бесхитростна, безынициативна и проста, какой её рисует Орлей, она бы не смогла повести за собой столько людей. Для организации такого слаженного восстания, в котором даже магистры Минратоса видели угрозу, недостаточно лишь петь о своих видениях.

Тому, что сестра Соловей поддержала его обычно одиночные рассуждения, Безумец оказался приятно удивлён и восхищён.

— В том числе, согласно одним из самых достоверных легенд, дошедших до сегодняшних дней, Андрасте была столь слабой женщиной, что долгое время современниками считалась неспособной к деторождению, поэтому стремление Ферелдена надевать на неё тяжёлые латы и изображать равно — или даже превосходящей — по военному мастерству своему мужу-полководцу невозможно воспринимать всерьёз, — одобрительно кивнул тевинтерец, подхватив её замечание.

Для Лелианы, впервые позволившей себе вслух произнести критическую оценку Песни, которой она когда-то верила безоговорочно, это одобрение стало непрошенным, но таким необходимым жестом, который придал воодушевлённости.

— Тогда в чём же причина ваших косых взглядов на статуи, магистр Фауст?

— В их неоригинальности. Для Орлея, который, кажется, не знает границ в помпезности и яркости, скульптурное искусство, к моему удивлению, излишне скудно и однообразно. В религиозных мотивах просматривается лишь две темы: показать величие и священность Андрасте и греховность и самобичевание Маферата, не беря во внимание его вклад в спасение её писаний, о котором в том числе упоминается в Песне.

— В Тевинтере статуи были разнообразнее?

— Несомненно. Хотя бы за счёт того, что богов было семь, а не один безликий — раздолье для фантазии скульпторов.

— Но они все были просто драконами, отличающиеся друг от друга только по цвету и форме рогов.

В тот же момент Безумец со скепсисом посмотрел на собеседницу, будто она произнесла самую несуразную вещь в мире. Лелиана продолжать его переубеждать не стала, а лишь рассмеялась: её позабавила очередная демонстрация разницы культур. Магистр как человек своего времени воспринимал каждого из Древних Богов полноценной личностью: со своими объектом покровительства, храмом, жрецом, паствой и неповторимым образом, — поэтому и не понимал, почему она называет их «просто драконами». Так и она не поймёт, почему статуи хоть и с одной центральной личностью, но изображающие совсем разные моменты жизни Пророчицы, в которые скульпторы вкладывают каждый свой смысл, кажутся ему неоригинальными.

— И всё же даже с таким непринятием традиций вы, лорд Фауст, продолжаете терпимо говорить о Церкви. Почему? — вновь не устояла Соловей и свернула на разговор о взглядах сновидца на ведущую в данный момент в Тедасе религию.

— Вас так волнует мнение какого-то чужого мага, леди Лелиана? — спросил Безумец, поскольку похожий разговор между ними уже был в Башне Круга. — Тем более восхваляемое вами рациональное принятие не было во мне изначально: когда-то я придерживался более импульсивных взглядов, уйдя в ожидаемое тотальное отрицание.

— Именно поэтому я хочу услышать: что заставило вас сменить своё мнение? Ведь любой скажет, что вы должны желать её искоренить или утверждать, что это должна сделать Инквизиция.

— Искоренение ведущей религии не приведёт ни к чему хорошему. История это показала как минимум дважды: падением самых могущественных империй своих эпох. На Церковь же возложена ещё более трудная задача: не просто вести народ одной страны, а объединять несколько стран, разных по культуре, традициям и мировоззрению населения. Я не буду петь дифирамбы этой лицемерной и противоречащей собственным же писаниям религии, однако смею признать, что в час нужды свою задачу Церковь выполнила безукоризненно: объединила столь разношёрстный народ Тедаса под единой идеей. Именно её Священный Поход остановил вторжение кунари, а весьма себе толково, с точки зрения воздействия на толпу, описанные мотивы в Песне способствовали душевному подъёму в тяжёлые для мира времена, вроде нескончаемых Моров. Не могу даже представить, какая иная сила способна на подобное. К нашему счастью Корифей этого не понимает.

— Вы так в этом уверены?

— Это очевидно. Иначе бы он начал активно действовать сразу же после Конклава, когда мир был потрясён и потерян из-за гибели Белой Жрицы, и оставался практически беспомощен.

— Что и хотели сделать кунари, — задумчиво произнесла Лелиана, с отвращением вспомнив их «Дыхание дракона». В отличие от Корифея, кунари были куда догадливее и собирались начать вторжение как раз тогда, когда мир оказался бы в полной неразберихе из-за потери каждой страной своих правителей.

Безумец кивнул.

— Также Создатель как концепция бога весьма интересен. Если раньше мне казалось, что вера в того, кто никак не выражает свою волю абсурдна, то теперь понимаю, почему она стала так распространена. Создатель ничего не требует взамен, и ему не нужно доказывать свою силу, поскольку он не существует, но это и значит, что он никогда не предаст и не обернётся архидемоном против собственной паствы.

Лелиана заметила, как под конец вольные суждения мужчины становились всё более угрюмыми. Пусть он не был ни жрецом, ни верующим, которого правда о грехопадении своих идолов могла довести до безумия, как того же Сетия, однако видно, что даже такого агностика коробит мысль о предательстве тех, в ком он, как и любой житель Древнего Тевинтера, с детства непоколебимо видел божественную, непостижимую сущность.

— Послушав вас, можно подумать о вашей симпатии Церкви, — усмехнулась Канцлер, вытаскивая партнёра из угрюмых мыслей.

— Не стоит путать — я говорю лишь об идее. В писании Андрасте ничего не сказано о том, что мужчинам запрещено занимать почётный духовный сан, что маги должны быть приравнены к животным, а эльфы — сгоняться в эльфинажи и гордиться своим жалким, во многом бесправным, зато свободным существованием. Всё это — уже порождение пороков людей, которые стоят за идеализированной идеей и образовывают эту самую Церковь. Впрочем, как одни исказили идею, так и другие могут её переосмыслить, — на последних словах Безумец уже хитро и многозначительно покосился на Канцлера.

— Вы торопите события, — хмыкнула от этих намёков Соловей.

— Вовсе нет. До меня дошли слухи, что вас провозгласили одной из кандидаток на пост следующей Верховной жрицы, причём в качестве фаворитки.

— Как и Кассандру, — всё также, не разделяя его задора, отвечала женщина.

Другие жрицы вряд ли горят желанием выбирать Кассандру, поскольку она больше солдат, чем политик, и может начать вводить новые непривычные для них правила, однако выбирать Лелиану не хотели не меньше, потому что понимали, что если Левая рука что-то задумает, то её никак не остановить, никакими угрозами: она сама кого хочешь запугает и устранит мешавшихся.

— Ваше поражение станет самой разочаровывающей потерей шанса для Церкви за последние века.

— В таком случае всё в ваших руках, причём буквально. Помогите Инквизиции в победе над Старшим, и у жриц не останется выбора, — ехидно подметила сестра Соловей.

— Я и без того выразил готовность закрыть Брешь, когда придёт время.

— Однако не обязались оставаться на месте и не создавать Инквизиции проблем, пока мы не разберёмся с Корифеем.

— Лелиана, вы просите о невозможном, — шутливо возмутился магистр.

— Аналогично, Фауст, — вздохнув, Лелиана прислонилась к плечу мужчины, с кем шла рядом.

Она не откажется от должности, если всё же победит, и постарается вынести хоть какую-то пользу, а не продолжит беззубую политику своих предшественниц, однако вести борьбу за титул она была не намерена, даже если знала, что с Искательницей пока у них равные шансы. Всё равно сейчас были проблемы и поважнее: если они не победят Корифея, бессмертное порождение тьмы, то вся эта борьба будет уже неважна, потому что не будет ни Церкви, ни её Жрицы.

Безумец вовремя смолк и сам склонил голову к её, выражая понимание.

«Палатка.

Король Драккон вертит в руках корону. Входит капитан Ашан.

Капитан Ашан: Король, войска готовы. Ждут вас.

Король Драккон: А что же враг?

Капитан Ашан: Враг на холме — в количестве, невиданном доныне.

Король Драккон: Нас слишком мало.

Капитан Ашан: Это так. Зато Андрасте вера с нами, а не с ними.

Король Драккон: Союзники прибудут в Камберленд через неделю.

Капитан Ашан: Нам поможет Слово Создателя.

Король Драккон: Я в том не сомневаюсь.

Капитан Ашан: Но хмуритесь.

Драккон бросает корону наземь.

Король Драккон: Гордыня погубила Пророчицу! Ее святое слово — все, что у нас осталось. Если вдруг удача нам изменит, кто тогда их дале поведет? Кто понесет Песнь Света в мир?

Капитан Ашан: Кузен! Солдаты ждут!

Король Драккон: Создатель, пусть достойный их возглавит!»[1]

Как оказалось, посещение Большого Театра Вал Руайо стало самой важной частью их прогулки, собственно, расписание выступлений в театре и определило, почему именно сегодняшний день Лелиана выбрала для прогулки. Крупнейший театр Орлея является важнейшим элементом его культуры и политики. Самые знаменитые актёры здесь играют в пьесах самых выдающихся драматургов. И конечно, здесь режиссёры при постановке произведений не скупятся на использование наиболее дорогостоящего и богатого различными эффектами реквизита.

Именно в этот, без сомнений, центр орлесианской культуры Соловей и привела своего компаньона. И вопреки сомнениям, стоило ли тевинтерца вести в место сосредоточия всего чудного колорита Орлея, не прогадала: даже много позже, когда и представление закончилось, и они под лучи уже уходящего за горизонт солнца отправились на Летний рынок, полученные впечатления ещё оставались свежи.

— Весьма любопытно, что в главном театре страны со строжайшей религиозной цензурой ставят столь спорную пьесу, которая приземляет образ Драккона и даже имеет критикующий подтекст в адрес Церкви.

— Вопрос о необходимости запретить «Меч Драккона» периодически поднимается некоторыми Владычицами Церкви, но долгое время пьеса остаётся любима и массами, и дворянством, являясь визитной карточкой орлесианского театра, поэтому ни у одной жрицы так и не получалось выполнить задуманное. А сейчас, благодаря покровительству и финансированию театров Селиной, они как никогда оказались свободны от мнения Церкви.

Пьеса «Меч Драккона. Жизнь и история Отца Орлея» за авторством маркизы Фрейетты является очередной фантазией о жизни первого императора — одной из самых популярных тем в орлесианской культуре. Но именно здесь впервые Драккон был изображён не героическим, идеализированным символом, а живым, приземлённым человеком со своими сомнениями, ошибками и становлениями, что, как показала история, и стало причиной народной любви к этому, вроде бы, типичному произведению. Пьеса столь проста в своих образах, что даже понятна для иноземца, который не проникался всей героичностью личности первого императора. Впрочем, в этом заслуга не только самой пьесы. То, что сновидцу представление понравилось, говорит о многом. Как минимум о том, что Канцлер, когда сомневалась в своей задумке, снова опиралась на стереотипы о тевинтерских магистрах, а не на логичность, что человек дворянского происхождения и воспитания, особенного такого обширного кругозора и любопытства, будет искушён театральным искусством и вполне способен проникнуться и получать удовольствие от постановки чужой для него пьесы.

Тем не менее без особо ярких впечатлений для Безумца тоже не обошлось, но не из-за пьесы, а уже самих особенностей орлесианского театра, которые, как правило, чужды всем иностранцам. Театр продолжал любовь Орлея к маскам, сделав их по сути главным и единственным маркером персонажей. В них соблюдается строгая иерархия форм и цветов, по которым зрители могут понять важность того или иного персонажа. Личность актёров неважна — важна лишь их актёрская игра, а всё остальное зрителю расскажет маска, на него надетая. Например, зелёные полумаски соответствуют главным мужским ролям, а такие же фиолетовые — главным женским. Белые маски на все лицо предназначены для ролей без определенного пола, например, для духов, но не для демонов: их маски всегда либо черные, либо красные. И такая символическая система требует привыкания. Даже, получив заранее краткое пояснение по всем типам масок, мужчина на протяжении всего просмотра спрашивал у неё их значение, каждый раз забывая, путаясь или пытаясь привыкнуть, что смотреть надо на маску, а не на актёра. Но встреча с культурными условностями, воистину им ранее неизвестными, будила в маге не отторжение, а ещё больший интерес.

— Но, пожалуй, больше всего меня удивило, что эльфы-актёры весьма пользуются популярностью и даже получают главные роли, учитывая весьма закономерное пренебрежительное отношение знати к их сородичам за пределами театра.

— К эльфам знать относится со снисхождением, чуть хуже, чем к людям-актёрам, но не считет их равными себе, потому что в Орлее актёры в целом — не слишком уважаемый класс.

Страннее первостепенной важности масок жителям других стран покажется то, что личности актёров не просто не учитываются — они буквально заменяются масками. Ни возраст, ни пол, ни даже раса становятся неважны при назначении роли. Если режиссёр считает, что роль подходит актёру, мужчины могут играть вдов, женщины — герцогов, и даже эльф может сыграть короля.

Ещё во время просмотра Безумец обратил внимание на актёра, играющего роль Драккона. Нет, к актёрской игре вопросов не было — свою роль он сыграл просто превосходно, однако его комплекция была далеко не королевская: вместо высокого статного идеального отца-основателя империи, был весьма низкий и щуплый актёр. Зато какого же оказалось удивление магистра, когда в конце участники пьесы вышли на поклон, и выяснилось, что роль короля Драккона, главной исторической личности Орлея, исполнил эльф. Пока по залу раздавались аплодисменты восторженных зрителей, среди них звучал также звонкий смех Левой руки, которая могла лицезреть потерянное лицо сновидца, полного беспомощного непонимания перед происходящим. Культурный шок буквально налицо.

Этот момент, всплывший в памяти, снова рассмешил Соловья.

— Надо понимать, в тевинтерском театре эльфы считаются мебелью?

— В большинстве своём. За редким исключением. В Империи большинство рабов неграмотны, поэтому они разрабатывают свои средства коммуникации — символами. Правда, это нельзя считать полноценным языком, потому что символы образовываются стихийно и их значение разнится не только от города к городу, но и порой в пределах одного города. Ожидаемо, что из-за региональных различий расшифровка знаков затруднительна даже для самих раттусов. Именно на умышленно абсурдных или карикатурных случаях неправильного трактования рабами знаков и строится большая часть тевинтерских комедий. Магистров успокаивает вера в то, что их собственность может проявлять ум — и человечность — только в художественных произведениях — правда, в приличном обществе это говорить не стоит. И как раз в качестве исключения главных героев в таких комедиях играют раттусы… А также им отдаются значимые роли в тех пьесах, которые требуют реального убийства актёра.

— И… сколько таких пьес написано? — настороженно произнесла Лелиана, уже представляя ежедневные жертвоприношения и кровавые озёра вместо привычного ей театра.

— Больше, чем вам может показаться, — медля с подробностями, Безумец точно довольствовался эффектом, который производили его слова на собеседницу. — Однако на их постановку решаются редко и исключительно в связи с каким-либо грандиозным празднеством, потому что смерть даже эльфа-актёра — это нежеланная потеря для любого театра: на нахождение столь же способного к актёрскому мастерству раттуса и его обучение хотя бы грамоте для чтения сценария понадобятся время и колоссальное количество вложений. За свою жизнь я побывал только на двух таких.

— И в чём смысл такой жестокости? — скептически спросила Лелиана, хотя понимала, что это для неё всё услышанное — жестокость. Для Древнего Тевинтера же, в котором эльфы воспринимались вещами, а не живыми существами, хоть с какими-то минимальными правами, убить раба для увеселения свободных граждан ничем не отличается от того, как если бы она разбила посуду, из которой сейчас ела.

— В новых ощущениях. Представление, наблюдая которое, понимаешь, что любой понравившийся персонаж может быть буквально убит на глазах, становится намного драматичнее, интереснее и менее предсказуемым. Или получить большее удовлетворение от смерти ненавистного антагониста.

Из-за кислой мины Соловья теперь настало время смеяться магистру, что мешало ей точно сказать, пошутил ли он, сказал правду или всё же очень даже преуменьшил масштабность этой кровавой традиции рабовладельческого государства.

Летний рынок стал для них не только следующей созидаемой достопримечательностью Вал Руайо, но и местом, где расположено знаменитое кафе «Маска дю Лион». Данное кафе хоть и продолжало традиции Орлея в интерьере и меню, но не уподоблялось вычурным ресторанам, посетить которые по карману было только самым зажиточным горожанам. И любой гость города вполне мог сюда зайти, расположиться на открытой террасе с видом на рынок и насладиться предлагаемыми блюдами орлесианской кухни. С подачи Лелианы сейчас они оба уподобились таким гостям и заняли угловой столик, любуясь видами, открывающимися с террасы. Данное публичное заведение стало не только хорошим местом, чтобы отужинать после столь насыщенного дня, но и где они могли насладиться покоем, поскольку их странная партия на фоне других разношёрстных посетителей никак не выделялась, в отличие от театра, где хоть до конфликта и не дошло, но косые взгляды они вынуждены были ловить на себе постоянно.

Несмотря на видимую неофициальность кафе, Безумец всё равно серьёзно отнёсся к визиту, готовый столкнуться со знаменитыми гастрономическими экспериментами Орлея, который ещё с гордостью называет их блюдами. Лелиана воспользовалась этим и выбрала в качестве главного блюда для сегодняшнего ужина самое неожиданное для знатока официоза званых обедов. Им оказался наг-наг, вид которого серьёзного до этого момента магистра искренне рассмешил. Это любимое блюдо детей, но и взрослых оно могло порадовать своим видом.

— Я слышал, что именно вы стали законодательницей новой моды держать в качестве питомца нага, когда привезли с собой в Орлей одного такого, приручённого во время ваших странствий по Ферелдену. Однако, оказывается, образ этих не самых приятных на вид животных просочился даже в кулинарную сферу, — рассуждал мужчина, пока рассматривал аппетитную композицию, не решаясь её пока трогать. — Впрочем, замечу, что представленная композиция весьма недостоверна и скорее изображает кролика. У нагов не округлая голова, а вытянутая и в районе пасти и носа приплюснута, также глаза пропорционально меньше, а уши по форме напоминают не эллипсоид, а тетраэдр.

— Только не говорите об этом повару. Это его огорчит: наг-наг его фирменное блюдо, — шутливо подмигнула Лелиана, терпеливо дослушав мужчину и даже не думая упрекать в звучавших сейчас очередных заумностях. И в отличие от мага, она уже довольствовалась овощным нагом-кроликом на вкус.

Главной частью наг-нага были половинка помидора, две мясные колбаски, нанизанные на соломинки, и зелёный лук, которые являлись головой, ушами и усиками нага соответственно. Подача же блюда оставалась на усмотрение каждого конкретного повара. В этом кафе в качестве гарнира и горки, на которой и красовалась импровизированная голова, был выбран рис, а ёмкостью для него выступала вычищенная полость небольшой тыковки. А чтобы каждый клиент ушёл не только довольным от умилительного вида блюда, но ещё и сытым, вокруг тыквы были разложены жареные овощи.

С каким задором было встречено главное блюдо, с тем же настроением их ужин и продолжился. Отведённый им на отдых день подходил к концу, поэтому было бы расточительно тратить его на молчаливую трапезу. Но это можно сказать об общем настроении их бесед, однако в частности каждый взгляд на собеседника заставлял Лелиану хмуриться. Ещё во время прогулки по Зимнему Дворцу она заметила, как странно магистр пользуется левой рукой: он едва держал руку своей партнёрши в танце. Можно было предположить взволнованность, неуверенность или неумение, да только все остальные нюансы вальса он исполнял безукоризненно. В тот момент сестра Соловей была слишком вовлечена в происходящее, чтобы заострять на этом внимание, однако сейчас у неё были уже не просто смутные подозрения. При полном наборе столовых приборов мужчина всё равно ел исключительно одной рукой, а забинтованную руку держал на коленях, что для него совсем несвойственно. Уж ему точно лучше некоторых известны правила столового этикета, чтобы беспричинно ими сейчас пренебрегать.

— Что с вашей рукой? За весь вечер вы не прикоснулись ни к одному столовому прибору, — в конце концов Канцлер молчать не стала и спросила, желая получить ответ.

То, что их дружественная беседа перешла к обсуждению его проблем, хромому магу, очевидно, не понравилось. А заострение внимание на метке лишь усилило зуд, из-за чего он непроизвольно сжал левую руку. Точнее попытался, но в итоге его пальцы еле-еле согнулись в форму кулака, что не осталось незамеченным.

— У вас проблема с движениями. Это из-за Якоря? Почему вы нам об этом не сообщили? — Лелиана, игнорируя недовольство собеседника, продолжала настойчиво задавать вопросы. И неизвестно точно: из шпионского желания знать всё или всё же из искреннего беспокойства.

— Не вижу причин беспокоить, тем более вас, Канцлер, — отмахнулся Безумец, заодно давая понять, что разговор о магической аномалии с сопорати он считал бессмысленным.

— Покажите руку, — однако Соловей упрямо не прислушалась к его попыткам приуменьшить проблему, а загорелась желанием сама увидеть, во что превратилось то, что она видела лишь пылающим зелёным пятном на руке сновидца. Магистр не подчинился, а столь же упрямо промолчал. — Фауст!

И хотя даже так сновидец проявил непокорность и наигранное безразличие, однако твердолобого Канцлера это не остановило. Правильно поняв, что уговорами мужчину не пронять, Лелиана осмотрела стол, затем, уже преисполненная новой хитростью, взяла в руки чашку и с громким «Ловите!» подкинула её в сторону компаньона. Её голос оказался достаточно громким, чтобы он обратил на неё внимание, но бросок был слишком непредсказуемым, чтобы он сумел правильно среагировать и поймать летящий предмет здоровой рукой. В итоге мужчина инстинктивно потянулся той рукой, которая была к летящей чашке ближе: левой, схватил её да тут же и выронил, потому что пальцы не смогли удержать столь хрупкую вещь. Чашка со звоном разбилась, а рука растерявшегося мага была тут же схвачена, разбинтована и оголена по локоть. Именно тогда Лелиана и увидела, что метка уже давно не просто трещина на ладони — она зеленит вены человека на протяжении всего предплечья, а может — и дальше, просто она этого не узнает, потому что рукав мантии закатать выше не получилось.

— «Не видите причин беспокоить»? — то ли злобно, то ли огорчённо фыркнула Канцлер.

Но Безумец не принялся оправдываться, а лишь дождался, когда её хватка ослабнет, одёрнул руку и с высокомерно поднятой головой принялся её вновь забинтовывать.

— Как я и сказал, вас — нет. Инквизиция не специализируется на изучении древних знаний времён создателей данного артефакта. А вам, Лелиана, как сопорати, увиденное и вовсе ни о чём не скажет.

Левая рука почти вслух высказала свои мысли о натуре одиночки этого тевинтерца. Пусть она сама в магии понимает не много, а их орден не какой-нибудь там Магистериум — сборище могущественных магов, — но Инквизиция это всё равно мировая сила, образование людей со связями и ресурсами, которая точно сможет сделать больше, чем один человек, пусть и древнетевинтерский сновидец. Тем более своим молчанием он ставит под угрозу не только свою жизнь, а всю их миссию по спасению мира. А угроза есть — даже Соловей это понимала, раз Якорь не даёт носителю в полноте своей владеть собственным телом. И вот тут ей остаётся лишь гадать, что скрывает он, потому что задумал опять во всём разобраться сам, или потому что не доверял Инквизиции, считая, что она как-то использует вскрывшуюся его слабость против него самого, для его пленения. Ей хотелось ругать оба этих варианта.

Однако начать тираду Канцлер не успела, потому что в тот момент к ним подходит официант, чтобы сообщить очевидное: за разбитую посуду им придётся заплатить. Он был весьма раздражён, видимо, подозревал, что от такой странной компании жди ещё беды.

— Возьму на себя смелость предложить вам написать запрос напрямую Инквизиции. Уверен, Тайный Канцлер компенсирует весь ущерб, который, конечно же, непреднамеренно нанесла вашему чудесному заведению, — неожиданно в разговор, который его не касался (ведь кинул чашку не он), вмешался Безумец.

От услышанного официант запнулся, уставился на сомнительную клиентку, пытаясь поверить, что он на самом деле сейчас стоит перед Канцлером Инквизиции и Левой рукой Верховной Жрицы в одном лице. Вскоре уже побледнел, раскланялся перед гостями и тут же убежал, обещая, что передаст слова магистра своему хозяину — и пусть он сам уже решает, стоит ли эта чашка официальной претензии к тайному канцлеру или нет.

Но слова магистра, сказанные достаточно громко, привели не только к столь скорому решению конфликта, но и к взбудораженности обеденного зала, ведь вскоре уже за каждым столиком знали, что с ними рядом сидит столь пугающая личность. И, конечно, каждый не мог не выразить удивление, интерес или обеспокоенность таким соседством, и в итоге их шёпот слился в один балаган.

Конечно, когда всем в округе стало известно об её личности, женщина уже не могла себе столь же спокойно отдаться трапезе. Она тут же ожесточилась, стала серьёзнее и не прекращала осматривать каждого в зале. Только то, что сидели они за угловым столом и как минимум её спина упиралась в стену и была в безопасности, позволило ей окончательно не вернуться к былой собранности, а продолжить отвлечённо сверлить, вдруг оказалось, не по-умному болтливого компаньона взглядом.

— И чего вы добивались, Фауст?

— Мой поступок был столь же по-глупому бессмысленным, как и ваше настойчивое желание увидеть степень поражения магической аномалией, Лелиана. И вы благоразумию вопреки приняли решение потакать своему любопытству, — с поразительным холодным спокойствием ответил Безумец, не скрывая, что его поступок был просто местью за такое же бесстыдное пренебрежение его комфортом. И пока его собеседницу всё больше одолевали параноидальные мысли об опасности и желание поскорее это кафе покинуть, чтобы скрыться от чужих глаз в спасительной пелене наступающих сумерек, магистр продолжил безмятежно наслаждаться чаепитием, уминая лакричное ассорти.

— Созвездие Пераквиалус, в переводе с тевене означает «через море». Нередко приводится в качестве доказательства теории о том, что люди пришли в Тедас из других земель, и вероятно, из другого континента, по морскому пути, — рассказывал Безумец, вырисовывая на звёздном небе созвездие, единственное, которое знал.

Когда-то Летний рынок был масштабен своими размерами и торговыми улочками и грандиозен чуть ли не больше, чем весь район Бель Марш. Сейчас же это просто площадь, попасть на которую из города можно, только пройдя по Улице Её размышлений, украшенной великолепными статуями андрастианских мучеников, потому что она была окружена искусственным водоёмом — Мируар де ля мер. Этот водоём был построен по приказу безумного императора Ревиля. Его прихоть лишила сотни жителей своих домов, а торговцев — своих салонов и лавочек и снесла статуи героев четырёх Моров, даже не пытаясь спасти наследие. Ревиль, будучи сколь безумным, столь и ярым почитателем оккультных наук, считал, что огромный мемориальный водоём поможет ему воскресить почившую любимую мать. Ради этого когда-то оживлённые улочки были затоплены, дно выложено свинцом для улучшения отражательной способности поверхности, а по водоёму пущены лодки, на которых и должна была проводиться ворожба. Правда, воспользоваться император им так и не успел: умер раньше. В настоящие дни из-за огромных размеров никто не осмеливался осушать водоём, из-за свинца он был полностью безжизненным, потому что любые попытки зарыбления оканчивались лишь отравлением и смертью рыб и водоплавающих птиц, и только лодки стали использоваться для уединённых — или развратных — прогулок.

Когда солнце ушло за горизонт и погрузило Вал Руайо в ночную темень, наши герои именно здесь решили окончить свою долгую прогулку по городу и его достопримечательностям. Арендовав декоративную гондолу и отплыв на ней подальше, где они будут недосягаемы для чужого взора и их не коснётся свет от магических светильников города, поддерживаемых Усмирёнными, они расположились на её днище, и тогда перед их глазами открылся великолепный, но такой недооцениваемый вид — купол бескрайнего звёздного неба.

— Весьма сомнительное доказательство, — подумала Лелиана, заворожённо наблюдая за движениями руки мужчины, но едва находя на небе этот искомый рисунок корабля, а точнее примитивного судна.

— Других не так уж и много. Наши предки не заботились о сохранении своей истории, а во времена, приближенные к современным, находилось не так много историков и археологов, ведущих активные исследовательские работы и раскопки в самых древних поселениях людей.

— Почему среди тевинтерцев так мало тех, кто изучал древнюю историю?

— Вас это удивляет? Ныне вы, южане, не желаете принимать, что ваши предки когда-то жили в Империи Тевинтер и были теми, кого сейчас презираете. Вы не относитесь уважительно к истории доморовых эпох и не сохраняете её. Также и мы не желали принимать, что не всегда наш народ был центром цивилизации, а вёл образ жизни, сродни дикарским южным племенам, нами презираемыми. И вели нас не Древние, истинные, Боги, а ложный анимизм — придуманные нами же духи природы. Что уж говорить о теории прибытия в Тедас — из-за своей древности она и вовсе считается полумистической.

— Вас тоже древняя история вашего народа не заинтересовала?

— Именно так. Изучение эльфийской культуры приносило много больше пользы, чем изучение обычаев диких племён неромениан, которые даже не владели искусством магии крови.

— И это недостаток? — хмыкнула Лелиана.

— Несомненно — это показывает, насколько примитивны были их познания в магических науках. А в то же время у элвен существовала целая цивилизация, построенная на магических знаниях.

Пусть Соловей и не прониклась словами мага, однако дальнейшего спора не было. Да и не было причин для споров: она ведь прекрасно знает, что в изысканиях он был движим исключительно эгоизмом, а не альтруистическим желанием развивать имперскую науку, поэтому с её стороны было бы весьма глупо ожидать услышать какую-то иную позицию.

— Как скоро вы возьметесь за сбор информации о «возвышении»? — спросил вдруг Безумец. Как видно, разговор о превосходстве эльфийской магической культуры вернул его к делам насущным. Впрочем, не скажешь, что он интересовался из стремления поскорее увидеть победу над Старшим — и скорее хотел разузнать о том, что будоражило его больше победы над мировым злом, о силе, сосудом которой Корифей хочет сделать свою подчиненную путём этого самого «возвышения».

— Работы в этом направлении уже ведутся, — заверила его Лелиана, конечно же, в очередной раз поразив своими неугомонностью и расторопностью. Казалось бы, Инквизиция только-только предотвратила теракт в Зимнем Дворце, а Канцлер уже вовсю работает над следующим их шагом в этой войне. — Как только мы узнаем больше, я вам об этом сообщу.

Как бы ей ни хотелось заставить этого человека остепениться, просто засесть в библиотеке Скайхолда и больше не трогать никакие очередные артефакты, которые тысячи лет просуществовали без ведома для мира и лучше бы таковыми оставались и дальше, Лелиана понимала бессмысленность этого. Конечно, маг, который всю жизнь посвятил поиску источников силы, ухватится даже за шанс увидеть (а уж тем более — заполучить) то, в чём Эрастенес видел силу, сродни силе Уртемиэля. Прекратить поиски она не сможет: для них победа над Корифеем первостепенна, как и утаивать результаты этих поисков. В ином случае он пойдёт искать заслуженные ответы в Тени, донимая советников через сны и при этом рискуя привлечь внимание очередного сильного демона. Так что, заверяя в своей честности перед ним, она понимала, что иного выбора у неё всё равно нет.

— Каким образом вы рассчитываете передавать мне эти сведения? Напрямую, когда я окажусь в Скайхолде? — Безумец хоть и услышал то, чего желал, но ещё увидел в словах шпиона очередную попытку запереть его в штабе Инквизиции, поближе к агентам Канцлера и храмовникам Кассандры.

Однако его догадкам вопреки Лелиана и не прятала никаких намёков, зная, что попросту бессмысленно уговаривать этого упрямого тевинтерца: когда он сам решит, что гулять по миру ему опасно, тогда и попросится под защиту Инквизиции, но не раньше.

— В этом нет необходимости — сведения передаст мальчик-маг из Редклифа.

Соловью не нужно было смотреть на лицо мага: по его сбившемуся вдруг дыханию и так было понятно, что он воспринял её слова, как она этого и ожидала. Коварная улыбка как бы подчёркивала, что не только он способен обезоруживать словами. Впрочем, Безумца не удивило то, что мальчик, чьим юношеским максимализмом магистр и воспользовался, был раскрыт. Он абсолютно неопытен, поэтому, по предположениям мужчины, должен был попасться, когда заигрался в шпиона и решил вскрывать секретные письма.

— Почему вы позволили ему продолжать докладывать мне о делах Инквизиции? — именно это поразило мужчину. Когда правда вскрылась, от юного мага должны были избавиться сразу.

— Я с ним побеседовала, — весьма обыденно ответила Канцлер, но даже магистр не решился уточнять подробности этой «обыденной» беседы. — Он рассказал мне, что вы требовали от него только общей информации о деятельности Инквизиции, и даже умышленно старались избегать наших секретов. Я не увидела в этом прямой угрозы и расценила ваш подлый ход как вынужденную попытку хоть от кого-то узнавать о происходящем в чужом вам мире. Поэтому пока ваши запросы оставались столь же не провокационны, я позволила мальчику вести деятельность двойного агента в качестве жеста доброй воли. Вам же лучше его ценить и дальше.

— Не смею злоупотребить оказанным вами доверием, Лелиана, — Безумец, слишком уже впечатлённый благоразумной расчётливостью Канцлера, и не мог бы сказать что-то иное.

— Хорошо.

К счастью, разговор о делах реальных окончательно не испортил настроение остатка дня. И пусть они как никогда были близки к победе, можно было позволить себе ещё немного побыть беззаботными. Лелиана прижалась ближе к человеку, который разделил с ней сегодняшний день, такой непохожий, и который подставил ей под голову своё плечо для удобства, и мстительно толкнула его вбок, ощутив остроту костей рёбер, чтобы мужчина даже не думал нарушить столь прекрасный момент тишины и уединения очередным напоминанием о насущных событиях. В ответ она услышала усмешку от столь грубого намёка, однако действовать вопреки, по своей натуре, маг не стал и только обнял в ответ, ласково поглаживая свою партнёршу.

Здесь, где свет никогда не спящего огромного города до них не добирался, где тихая мёртвая гладь водоёма никуда не сдвинет узорчатую гондолу, а холодный ночной ветер не пробьётся через тёплые объятия возлюбленных, позволивших себе в час ещё большего безумия мира друг другу открыться, время будто остановилось. Разверзшийся над головой купол звёздного неба символизировал это безвременье, ведь какие звёзды он видел когда давно, те же они видят сейчас, и их же увидит уже кто-то другой после них.

Словно весь мир застыл, чтобы не разрушить последние мгновения этого особенного дня, который, они ощущали, никогда больше не повторится…

В один момент пальцы его руки коснулись пары прядок её рыжих волос, так трепетно и невесомо их перебрав, но и тут же одёрнулись, словно обожглись. Она знала ответ: он сравнивает, пытается увидеть замену, но всё равно чувствует, что это не то, чего хочется однажды раненному сердцу. И она хорошо его понимала: иначе бы не нацепила даже сегодня на пояс памятный неудобный кинжал с гербом семьи Кусланд.

— Вы были правы, лорд Фауст.

— Леди Лелиана, иначе и быть не могло. Впрочем, снизойду узнать: в чём же именно?

За очевидное наигранное самодовольство женщина предпочла вновь его толкнуть, но на этот раз столь же шуточно, какими и были его задорные слова.

— Что тайному канцлеру не помешал бы выходной…

[1] — Из внутриигрового кодекса «Об орлесианском театре».