Клубничный Яд

Желание перекинуть Рыжую через колено и с размаху опускать свою ладонь на ее голую задницу, пока кожа не станет красной и в синяках, разжигает пламя в моих венах.

Она чертовски дерзкая и знает слишком много.

В последний раз, когда я был настолько поглощен чем-то, это чуть не уничтожило меня.

Шаг за шагом я взбегаю по лестнице, пытаясь глубоко вдохнуть, чтобы успокоить бурю, назревающую внутри. Но тьма, эта Тьма во мне, всегда здесь. Она кружится у моих ног, ожидая момента, чтобы подняться по моим ногам и проникнуть в мои вены.

«Я нашла надписи в шкафу».

Одна простая фраза, которая оправдывает мое желание выплеснуть на Рыжую всю злость. Она этого не заслужила, я знаю.

Но мне плевать. Она поняла, что имеет надо мной преимущество, и надавила. Люди, которые надавливают на меня, обычно встречают мой клинок.

Теперь, пустота в моем кармане, оставшаяся вместо маленького ожерелья из розового золота, словно маяк, призывающий необузданные чувства. Я привязался к нему. Его хрупкость, прижимающаяся к грубой плотности моей монеты, казалась мне успокаивающей. Как будто в этой вселенной есть вещи, которые, несмотря на их парадоксальные качества, рождены, чтобы существовать друг для друга. Какими бы ненатуральными они ни казались вместе.

Как мы с ней, наверное. Две стороны одной монеты. Рожденные в одних и тех же обстоятельствах, но один сдался и остался, а другой сбежал. Созданы друг для друга, но под запретом.

Войдя на кухню за стаканом воды, я слышу, как открывается и закрывается входная дверь, сопровождаемая смехом и болтовней Хулиганов. Отлично. Последнее, что мне нужно, — это зрители. Я готов их всех убить.

«Я нашла надписи в шкафу».

Я морщусь, когда эти слова снова звучат у меня в голове. Воспоминания о днях, когда я вырезал те зарубки, закручиваются вокруг моих внутренностей, как черные, гниющие лозы.

«Твой отец был порядочным человеком, Киллиан. Он сделал тебя хорошим… чувствительным… заботливым… В такой работе это убьет тебя. Я знаю, будет тяжело, но свобода приходит с преодолением трудностей. Ты на грани становления мужчиной. Сейчас наступило время, Киллиан, сделать из тебя Килла — сделать из тебя убийцу».

Эти слова Шон произнес на мое тринадцатилетие, прежде чем запер меня в комнате, отрезав от всего мира. Звук замка, когда он впервые закрыл дверь, оставив меня одного внутри, эхом отдается в голове, словно предупреждение. Металл по металлу — звук, породивший ненависть ко всем громким и неприятным звукам. Я был один неделю, прежде чем он выпустил меня, и даже тогда только для того, чтобы я совершил свое первое убийство. Кривой выстрел в шею одного из его предателей. Через два месяца и два новых убийства он научил меня владеть ножом.

Теперь Рыжая знает что-то о том времени в моей жизни. Не могу поверить, что забыл про шкаф. Я не должен был. В конце концов, я спал там большую часть дней и ночей с девяти до девятнадцати лет.

Я быстро выпиваю воду из стакана, ставлю его на столешницу и наклоняюсь, когда в кухню входят Финн и Килан. Мое веко дергается при виде Килана после того, что мне рассказал Ребел о том, что он говорил о Рыжей. Последнее, что мне нужно, — повод для срыва.

Финн кивает в мою сторону и продолжает путь к кладовой. Килан опирается бедром на противоположную сторону столешницы, смотря в мою сторону.

Не сейчас, ты, кусок дерьма.

Он улыбается, скользко и льстиво.

— Девчонка Росси держит тебя в напряжении, Килл? Или ей больше нравится, когда ты лежишь на спине под ней?

Я стискиваю зубы, но игнорирую его замечание, сверля его дерьмово-карие глаза, надеясь, что он не станет продолжать. Увы, он слишком глуп, чтобы считать мой язык тела. Или ему всё равно.

— Знаешь, что я думаю… — он бросает взгляд на Финна, который улыбается, запуская руку в пакет с чипсами, а затем снова смотрит на меня. — Мне бы хотелось попробовать ее в постели, да. Эта пухлая итальянская задница и эти ножки…

Каждое слово, вылетающее из его рта, как рвота, — словно лопата, копающая яму для его собственной могилы.

— На твоем месте, Килл, — продолжает он, — я бы трахал ее по десять раз в день. Или до тех пор, пока мой член не откажет, — его губы расползаются в смехе, грубом и раздражающем.

Мое веко дергается, и голова поворачивается к плечу. В груди Финна прорывается смешок, но он нервный, и его глаза бегают от меня к Килану.

— Захочет она того или нет, эти ноги будут обвиты вокруг моих бедер, а мой член будет глубоко в ее заднице…

Следующие слова так и не срываются с его губ. Я бросаюсь вперед, захватываю его лицо, как мяч для баскетбола, одновременно коленом ударяя его в живот, чтобы сложить пополам. Затем я врезаю его лицо в столешницу, на которую он недавно опирался.

Его руки взлетают, чтобы схватиться за столешницу, а лицо сжимается о мрамор, как у мультяшного персонажа. Я наклоняюсь так, чтобы он мог видеть мое лицо — точнее, мои глаза, — и вытаскиваю нож из ножен свободной рукой.

— Вижу, тебе есть что сказать… — я подношу нож к его дрожащей щеке. Он пытается отодвинуть свое лицо, но его усилия тщетны. Теперь моя главная цель — изуродовать его. — Может, мне вырезать твой проклятый язык? Посмотрим, сколько слов у тебя останется тогда.

— Килл… — предупреждает Финн сзади.

Но этого недостаточно. Килан уже в моих лапах.

— Или, может, я просто вырву твое горло голыми руками, — мои губы кривятся в неприятном оскале, когда я показываю зубы. Волосы падают мне на лоб, закрывая глаза.

— Я-я… — он стонет, пытаясь повернуть голову, чтобы оторвать губы от столешницы, но я не отпускаю, и он выдавливает слова через сжатый рот: — Не знал, что она… — еще один стон, — …твоя.

Я вдавливаю кончик ножа в его щеку, кровь начинает сочиться, и меня пробирает дрожь от звука, с которым он называет Рыжую моей.

— Теперь знаешь, — рычу я, добавляя силы в свой захват.

Килан ревет от боли, когда мой нож проникает глубже.

— Килл! Что за дерьмо здесь происходит? — кричит Шон, его ирландский акцент становится тяжелым от напряжения.

— Килан разозлил Килла, — я слышу улыбку в голосе Финна.

— Килл, — предостерегает Шон. — Мы не решаем конфликты таким образом. Делай это правильно — в Круге.

Круг. Пустая трата моего гребаного времени. Я уничтожил бы его за секунды. Нет нужды собирать Хулиганов вокруг ямы ради грандиозного события, чтобы сделать то, что я мог бы сделать здесь и сейчас за несколько секунд.

— Иисус, Мария и Иосиф, Килл, отпусти его! — рычит Шон. — У нас есть дело, и ты начинаешь меня раздражать.

Я наклоняюсь к уху Килана, разочарованный тем, что не смогу рассечь его от носа до яиц, и шепчу:

— Тебе повезло, ты, мерзкий кусок дерьма. Если когда-нибудь приблизишься к ней, я вонжу нож в твой живот и заставлю тебя вытащить свои собственные кишки. Понял?

Килан рычит, оскалив зубы. В любой другой подворотне он был бы тем злом, которого стоит бояться в тенях. Но не в моей. В моей подворотне я и есть эти тени. Тьма, которая поглощает полностью, а не просто скрывает.

— Я. Понятно. Объяснил? — мне не нравится повторять свои слова, и теперь моя злость нарастает. Мой нож медленно скользит по его щеке, оставляя тонкую линию стекающей крови.

— Да! Хорошо! — его костяшки белеют, когда он крепче сжимает столешницу. — Я понял.

Я вынимаю нож из его щеки и вытираю об его рубашку, прежде чем убрать обратно в ножны. Встаю прямо, отпускаю лицо Килана и отступаю назад, проводя рукой по своим растрепанным волосам, чтобы их пригладить.

Килан встает, вытирая кровоточащую линию на своей щеке. Он смотрит на Финна, затем на Шона, но его глаза так и не встречаются с моими.

— Он пиздец безумен, Шон, — затем он выходит из кухни, встряхивая руками, как одеялом.

— Что это было? — глаза Шона впиваются в мои, ища ответы.

Я молчу, отключившись от разговора, и прикусываю внутреннюю сторону щеки, слыша звук хрустящих чипсов, которые ест Финн.

Шон сверлит взглядом Финна, его поза напрягается в ожидании ответа.

Финн глубоко вздыхает и закатывает глаза.

— Прости, Килл. Килан упомянул, что хочет трахнуть малышку Росси в задницу.

Мои зубы скрипят, перед глазами появляются белые пятна. Я тянусь к карману, но силой выдыхаю через ноздри, напомнив себе, что вернул Рыжей ее ожерелье. Нет, я швырнул ожерелье ей в лицо, сообщив, что она для меня так же ценна, как куча собачьего дерьма. Желание вернуться в ее комнату и исправить ситуацию заставляет мои руки сжаться в кулаки.

— Ты… — Шон указывает на меня. — Ты чертовски на взводе. Пошли — у нас работа. Мы едем на винокурню, и ты будешь за рулем.

— Вместе?

— Да, любовничек, вместе.

Мой взгляд падает на Финна.

— Если кто-нибудь приблизится к ее комнате, я убью тебя за это.

Я хватаю мокрое полотенце, лежащее рядом с раковиной, и бросаю его в лицо Финну. Я ненавижу большинство Хулиганов, потому что они неотесанные отбросы. Но Финн для меня как младший брат — настолько, насколько вообще кто-то может быть для меня кем-то.

Он ловит полотенце до того, как оно успевает его коснуться, и смеется.

— До встречи, любовничек.

Под хруст гравия под колесами я съезжаю с грунтовой дороги Челси Вудлендс и выезжаю на шоссе. Моя рука свисает из окна, опущенного до конца, а рукава рубашки закатаны до локтей. Со стороны может показаться, что я расслаблен, наслаждаюсь неожиданно теплым днем, который вдруг прервал череду затяжных ливней.

Сквозь затемненные солнцезащитные очки я смотрю вперед, пальцы ритмично постукивают по рулю в такт тихо звучащей из колонок «Climbing Up the Walls» — Radiohead.

— Ну, давай… — голос Шона тяжел, наполнен ожиданием. Я знал, что этот момент настанет. — Говори уже.

Я кидаю взгляд в его сторону, затем снова возвращаюсь к дороге.

— Говорить что?

— Хватит валять дурака. Эта итальянская пташка… она действует тебе на нервы.

— Она не действует мне на нервы.

— Киллиан, твоя способность распознавать ложь сравнима только с умением самого себя обманывать, но вот скрыть что-то от меня у тебя не выйдет.

— Она — чертово бедствие.

Он поднимает брови.

— Охренительно красивое бедствие.

— Мы окружены красивыми женщинами…

— Не такими, как эта, — он ухмыляется.

Мои руки крепко сжимаются на руле.

— Нет, ты прав. Не такими, как эта, — я мрачно смотрю на дорогу впереди. — Нам нужно избавиться от нее, Шон.

Он кивает.

— Ага. Я знал, что она будет якорем, тянущим нас ко дну, — он устраивается поудобнее на сиденье. — Снимаю тебя с дежурства. Ребел присмотрит за ней.

— Ни за что, Шон. Нам нужно вытащить ее из твоего дома. Пусть идет. Она бежит от своего отца, так что последняя вещь, которую она сделает — это расскажет ему о нас. Я помогу ей исчезнуть, и всё, мы покончим с этим, умоем руки.

— Почему ты так стараешься ее защитить?

— Я не защищаю. Ты хочешь взять на себя ответственность за убийство дочери Альдо Росси, его единственного живого ребенка? Ты подвергаешь своих людей риску с первой секунды ее нахождения в той комнате.

— Она останется, Килл. Мы закончим дело с Росси, а потом отпустим ее.

Напряжение охватывает мои брови. Я сжимаю губы, пытаясь смириться и выдержать этот тяжелый груз в груди. Желание провести языком по телу Рыжей от ее ступней до ее клубничных волос возрастает каждый раз, когда ее золотисто-карие глаза встречаются с моими.

Контроль важен. Контролируй себя, твою мать.

— Я сам сделаю это. Я продолжу следить за ней. Просто… загрузи меня работой, и всё будет нормально.

Шон смотрит на меня с подозрением, зная, что это закончится так же, как и в прошлый раз, когда меня так затягивала одна мысль. Если кто и знает о моей навязчивой натуре, так это Шон. Он тот, кто научил меня контролировать ее. Научил отстраняться от своих эмоций настолько, чтобы управлять ими.

И когда что-то задевает меня настолько, что я не могу удержаться, благодаря дяде я знаю, как избавиться от этой головной боли.

Если я не могу контролировать это, то погружусь без остатка.