Клубничный Яд

Мы оставили машину Килла.

Машину, которую он бы никогда не оставил, если бы не…

Ну, если бы он был здесь.

Но его здесь нет.

Только когда мы выехали на основное шоссе, я поняла, что мы оставили ее позади. Чувство, будто между нами снова протянули тупой, зазубренный нож, раздирая на части. Оставить Килла в горящем доме, зная, что мы ничего не могли сделать, зная, что он бы сам прошел сквозь огонь и обломки ради меня — это пытка в самом жестком ее виде. Пустота, которая всё же болит сильнее всего, что я когда-либо чувствовала. И теперь, вернувшись в тишину, где остается только ритм наших сердец и редкие тяжелые вздохи, чтобы отвлечься от боли, воспоминания о том, как мы с ним были в этой машине — его верном спутнике, — всплывают на поверхность, утягивая меня всё глубже в пустоту.

Как мы слушали его музыку — мрачный, темный альтернативный рок. Я дразнила его тем, как хорошо ему подходит этот стиль, — делает его еще более угрюмым и мрачным.

Как заставляла его смеяться.

Как мы занимались любовью в этой машине.

Теперь, когда эти воспоминания обрушиваются на меня безжалостно, словно поток навязчивых мыслей, я вспоминаю, что боль всегда может стать еще сильнее. Что, когда кажется, будто я достигла дна, оно снова проваливается, и мои воспоминания начинают терзать меня, как кошмары.

Ребел сворачивает с уединенной дороги, ведущей через леса Челси, и направляется вниз по длинной грунтовой дорожке, которая ведет к дому Шона.

Что мне теперь делать?

Без Килла я не принадлежу этому месту. Я не принадлежу им. Будут ли они снова видеть во мне врага? Будут ли они считать, что это моя вина? Должны. Частично я даже хочу этого — хочу, чтобы меня наказали. Должна ли я уехать с Джино, к своей семье, к моей крови? Должна ли я уйти своей дорогой?

Грунтовая дорога заканчивается, и мы въезжаем на асфальтированную площадку перед домом Шона, где группы Хулиганов стоят, скрестив руки, как семьи, которые ждут горестных вестей. Все замирают, безмолвный вопрос читается в их взглядах, пока они поворачиваются к нам.

Всё ли в порядке?

Финн действительно мертв?

Они еще не знают про Килла, но я чувствую, как каждый их взгляд пронзает меня, когда мы проезжаем мимо. Ребел припарковывает машину на своем обычном месте, рядом с пустым местом Килла. Желудок сжимается, и у меня всё кружится перед глазами, словно я попала в эпицентр торнадо, готового поглотить меня. Я сглатываю, подавляя желание рвоты, пока Ребел ставит машину на парковку.

Шон выходит из дома вместе с Гоустом и несколькими другими мужчинами, которых я еще не встречала. Он останавливается у багажника черного «El Camino» Ребела, как только Джино и я выходим из машины. Когда я захлопываю дверь, чувствую прожигающий меня взгляд Шона, и ком в горле растет.

— Где Килл? — спрашивает он, лицо его теряет краску, когда он, кажется, понимает, почему Килла с нами нет, видя наши угрюмые выражения лиц.

Ребел качает головой, безмолвно говоря то, что я не могу произнести вслух, и это снова разрывает меня изнутри.

Рыдание подкатывает к горлу, и я вынуждена опереться на Джино, чтобы удержаться на ногах.

Шон раскрывает рот, его руки взмывают к затылку, сжимая волосы.

— Блядь! — кричит он, его руки опадают, безжизненно повисая у тела.

Гоуст издает низкий рык — первый звук, который я слышу от него, — и резко отталкивает Шона, почти сбивая его, выхватывая пистолет и направляя его прямо на Джино.

Я резко выпрямляюсь и становлюсь перед своим кузеном, но Гоуст игнорирует меня, слезы наполняют его глаза, и он прижимает дуло пистолета к лбу Джино поверх моего плеча.

Джино выпрямляется, твердо удерживаясь на ногах.

— Гоуст! — кричит Ребел, делая шаг вперед и кладя руку на плечо Гоуста. — Он свой, брат, он свой. Он помог нам. Он помог Киллу. Он кузен Бьянки…

Уже не в силах сдерживать слезы, я всхлипываю, кусая губу, чтобы подавить звук. Слезы льются волнами, и я кладу руку на дуло пистолета Гоуста. Его взгляд перемещается с Джино на меня, и он впервые за всё время смотрит мне в глаза.

Его взгляд смягчается, когда он опускает оружие, слезы переполняют его глаза и скатываются вниз.

Гоуст не говорит, но его болезненный взгляд передает всё, что его голос не может. Серебристо-голубые глаза внимательно изучают мое лицо, вероятно, замечая покрасневшие и опухшие черты, подрагивающую нижнюю губу, заплаканные щеки. Его выражение сожаления говорит мне, что ему жаль за всё, что я пережила этой ночью. Затем он накрывает мою руку своей и прижимает ее к сердцу.

Жест, говорящий, что мы разделяем эту боль.

— Я знаю, — шепчу я, стараясь не разломаться. Стараясь показать силу в знак уважения. — Прости, Гоуст, — мой взгляд перемещается с него на Шона, чья грудь тяжело вздымается, словно внутри него назревает буря. — Мне так жаль! — повторяю я, выкрикивая это сквозь волну рыданий, вырывающихся из меня.

Я наклоняюсь вперед, рука соскальзывает с груди Гоуста. Джино подхватывает меня, обнимая за плечи, не давая мне упасть на землю, чтобы разрыдаться в грязи, как я того заслуживаю.

Вдалеке я слышу рев мотора, пойманного ветром, но вскоре он исчезает, и мне кажется, что я это просто вообразила. Я подавляю рыдания, делая глубокие, ровные вдохи, чтобы взять себя в руки. Но затем звук возвращается, немного громче. Он доносится сквозь деревья и извилистые дороги с какой-то решимостью, и в этом звуке есть тяжесть.

Моя спина выпрямляется.

Шон поднимает голову, отвлекаясь от нашего кучного собрания печальных Хулиганов и плачущей девушки Жнеца, подтверждая, что я не выдумала этот звук. Далекий гул проносится в моих ушах, уносясь вместе с ветром и звуками жизни в лесу. Он снова появляется, проникая сквозь шум леса, и становится всё громче.

Теперь его слышат все. Все замирают, устремив взгляды на длинную подъездную дорогу, ведущую к дому Шона, туда, где мы стоим. Мои глаза напряженно всматриваются в тени за деревьями, туда, где не проникает солнце, и дыхание замирает.

— Кто-то едет, — говорит Ребел, как раз когда два шара света прорываются сквозь деревья — фары.

Хулиганы рассредоточиваются по площадке, и все, включая Джино, выхватывают оружие и направляют его вперед. Это инстинкт, вызванный желанием мести. Но я чувствую, как ветер меняется. Земля подо мной как будто смещается, словно Вселенная хочет, чтобы я заметила знаки. Чтобы слушала. Чтобы помнила, что я связана кровью со своей судьбой. Со своим возлюбленным.

И я чувствую… чувствую… Мои губы приоткрываются, и я делаю вдох, полный жизни…

Я чувствую… его.

Черный винтажный маслкар поворачивает за угол, становясь видимым, и мое тело и душа просыпаются, наполненные электричеством, ноги жаждут двигаться.

И когда машина приближается, я вижу мужчину за рулем, который опирается на дверцу, почти бессознательный. Мужчина, который заставляет мое сердце бешено колотиться в костяной клетке.

Я пробираюсь мимо Джино и Ребела, для лучшего обзора, пока машина подъезжает. Слишком ошеломлена, чтобы понять, что вижу.

— Килл… — шепчу я, делая еще один шаг вперед, не в силах удержаться от притяжения к нему. — Килл, — говорю громче и вбиваю свои обнаженные, израненные ступни в асфальт, начиная бежать.

— Бьянка! — кричит Ребел, но я уже далеко, и раны забыты.

— Килл! — кричу я, выбегая за пределы площадки на гравий.

Мотор машины рычит, набирая скорость, но мужчина за рулем оседает еще сильнее, его голова склоняется, он явно сильно ранен. Мое сердце замирает, когда машину начинает заносить, и я бегу. Я бегу, позволяя судьбе унести меня к мужчине, который победил смерть, чтобы вернуться ко мне.

— Киллиан! — снова кричу я, слезы текут по моим опухшим, израненным глазам.

Когда между нами остается всего двадцать футов⁵⁶, машина замедляется, затем скользит по гравию. Она останавливается, и дверь распахивается. Килл выпадает из водительского кресла на землю, в тот момент, когда я опускаюсь рядом с ним, обнимая его.

— О Боже, Киллиан, — рыдаю я. — Я думала, что ты мертв.

Его руки поднимаются к моему лицу, и он слабо обхватывает мои щеки, его веки едва открыты.

— Я переступлю через грань смерти, чтобы вернуться и любить тебя, Бьянка, — шепчет он, с трудом, но с улыбкой.

Я не могу сдержать улыбку сквозь слезы и смех, который вырывается из меня неконтролируемо.

Я хватаю его рубашку и разрываю ее, ищу рану, которая наверняка его убивает. Но то, что я нахожу… это не то, что я видела в последний раз. Там, где раньше была дыра, теперь сырая, обожженная кожа. Я вздрагиваю при виде этого, живот скручивается.

— О Боже! — выдыхаю я, осторожно водя пальцами над этой воспаленной, расплавленной плотью, слишком боюсь прикоснуться и причинить боль. — Что произошло?

— Мне пришлось прижечь рану, — говорит он так, словно рассказывает о завтраке, его веки снова тяжелеют, он погружается в сон.

Мои брови сходятся, и я качаю головой, понимая, что жизнь с этим человеком никогда не будет скучной. И я целую его повсюду — его прекрасные губы, его скулы, резкий контур челюсти. Я целую его покрытую татуировками шею и грудь, затем снова возвращаюсь к его губам, благодарная за то, что они здесь, чтобы целовать.

— Я люблю тебя, — плачу я, осторожно опускаясь, чтобы не касаться его ран.

— Я люблю тебя, Рыжая, — стонет он, перекатываясь с больного бока. — Я пиздец как люблю тебя, — говорит он, пытаясь подняться достаточно, чтобы снова коснуться и поцеловать меня. — Я говорил, что вернусь к тебе, что бы ни случилось этой ночью. Я всегда буду возвращаться к тебе.

Шум шагов по гравию резко останавливается позади нас, но мне нет дела до того, кто это. Я держу взгляд на своем Волке, — любви всей моей жизни, мужчине, который найдет меня в любой жизни.

— Позовите ебанного врача! — голос Шона прорывается сквозь влажный лесной воздух. — Пусть он будет здесь, сейчас же!

Еще одни шаги приближаются к нам.

— Килл! — смеется Ребел, облегчение сквозит в его голосе. — Ты выбрался, брат. Ты выбрался.

Я не знаю, как Килл выбрался из особняка до того, как он взорвался. Я не знаю, как он остался жив, после того как получил пулю в бок почти час назад. Я не знаю, как он нашел в себе мужество прижечь собственную рану. Я не знаю, как, но он здесь. И он жив. Я уверена, что он расскажет мне потом, когда не будет терять сознание у меня на руках. Но сейчас… прямо сейчас я просто хочу любить его.

«Я переступлю через грань смерти, чтобы вернуться и любить тебя, Бьянка».

Эти слова окутывают мое сердце, возвращая его к жизни. Улыбка касается моих губ, и на этот раз я чувствую, что заслужила ее.

— Красной Шапочке не следовало влюбляться в Волка, — говорю я, прижимая свой лоб к его.

Льдистые глаза Килла встречаются с моими, и легкая улыбка озаряет его покрытые сажей губы.

— Глупая Рыжая, — шепчет он, нежно целуя меня в лицо.

— Прекрасный Волк.