Клубничный Яд

В детстве во мне всегда отзывались слова Нормана Казинса:

«Смерть — не самая большая потеря в жизни. Самая большая потеря — это то, что умирает в нас, пока мы живем».

Эта цитата особенно прочно запала в мою душу после того, как Киллиан, каким я его знал, был погребен в сосновом ящике и похоронен заживо, уступив место Киллу, рожденному из разложения. С тех пор я часто задавался вопросом — несмотря на гордость за продолжение семейного дела, действительно ли я вершил правосудие во имя дела Хулиганов? Или просто избавлял Шона от врагов и расчищал ему дорогу?

Потом я вырос. И с каждым убитым мной человеком я убеждался, что их души умерли задолго до этого. Я всего лишь избавлялся от живых тел, не приносящих пользы, только распространяющих зло, мерзость и самодовольство.

Тогда единственным вопросом стало — что умирает внутри меня?

Сначала казалось, что каждая забранная жизнь уносила кусочек моей человечности. И, возможно, это так. Но вскоре я понял: человечность переоценена. В своей сущности она ущербна, лжива и слаба. Потеря этой человечности в пользу зверя внутри меня была хорошей вещью. Так я научился не тратить себя на мелкие эмоции вроде сомнений.

А затем и на эмоции в целом.

Теперь, кажется, стоит опасаться еще большей потери, которая принесет намного больше ущерба. Потерять ее — значит пробудить во мне истинно извращенного убийцу. Почти ненавижу эту ответственность, растущий в груди огонь из-за маленькой гадюки. Рыжий ангел с поцелуями со вкусом клубничного яда.

Какой же я глупый зверь.

— Всем ясен план? — спрашивает Шон, оглядывая зал, заполненный Хулиганами, выискивая в их глазах хоть малейший намек на неуверенность.

— Эта сделка с Альдо состоится через три дня, так что, если у кого-то есть вопросы, сейчас самое время задать их.

Моя правая рука скользит в карман брюк, и пальцы цепляются за тонкую цепочку, на которой висит кулон Рыжей. Я ощупываю каждое звено, пока подушечки пальцев не касаются маленького сердечка. Волна облегчения накатывает на меня, — это украшение словно проводник к итальянской гранате, которую я жажду каждую секунду.

Я встаю и оглядываю комнату.

— Каждый должен знать свою позицию и обязанность. Те, кому не поручено конкретное задание, всё равно должны быть предельно бдительными. У нас нет причин полагать, что сделка пойдет наперекосяк или что итальянцы замышляют что-то недоброе. Но мы должны быть готовы к войне, если она постучится в нашу дверь.

— Именно так, — добавляет Шон, подтверждая мои слова: — Как и всегда.

— Каждый этап плана должен пройти гладко, — продолжаю я, спокойно проходя от одного угла цементного помещения к другому. — Если вы — Смотрящие, это всё, что вы делаете. Ваши глаза прикованы к грузовику. Вы сообщаете следующему посту, что он проехал через вашу территорию без проблем, затем следующий Смотрящий делает то же самое, и так далее. Никаких телефонов, никакой дрочки, никаких ебанных отвлекающих действий! Всё ясно?

Я окидываю взглядом море кивающих голов, стараясь не обращать внимания на тревожное чувство в костях, подсказывающее, что что-то пойдет не так. Что-то в этом плане не дает мне покоя, и я не знаю, что именно, — это вызывает раздражение. Я глубоко вдыхаю, пытаясь унять беспокойство, которое, если его не обуздать, выведет меня из себя.

— Если вы со мной на доках, чтобы принять грузовик и перегрузить товар в контейнер, прижмите свои гребаные уши прямо к стене. Будьте на чеку, глаза на затылке. Мы используем восточный док, который редко задействуем, чтобы изменить привычный маршрут. Мы не ожидаем нападения, но, как я сказал, мы должны быть готовы к войне, джентльмены.

— Мы идем, готовыми биться до усрачки, Килл! — кричит кто-то из толпы, и остальные Хулиганы взрываются свистом и криками.

— Хорошо, но это вам не гребанные школьные футбольные игры! — рявкаю я, срывая голос. — Если итальянцы что-то замышляют, на кону ваши жизни. Брат защищает брата, так что если ты падешь, то и мы тоже. Будьте готовы ко всему, но не смейте приносить самоуверенность на мое поле боя. Самоуверенность — для слабаков, она ослепляет. Она убеждает слабаков в их неуязвимости и убивает. Понятно?

Комната сразу затихает, и все снова кивают.

— Если вопросов больше нет, все свободны, — добавляет Шон. — Прошу всех быть завтра на стрельбище и не забыть забрать свои одноразовые телефоны. Никаких личных телефонов!

Затем он поворачивается ко мне и к людям справа от меня:

— Ребел, Гоуст, Килл, останьтесь.

Толпа Хулиганов встает и распадается на небольшие группы, обсуждая детали, они медленно поднимаются по лестнице и покидают подвал. Я встречаюсь взглядом с Финном и киваю ему, чтобы он остался. Он направляется к нам, а Гоуст и Ребел поднимаются со своих мест.

— Хочу, чтобы вы двое были со мной и Киллом в доках, — инструктирует Шон. — Нет ничего важнее, чем перегрузка из грузовика в контейнер и отправка на корабль. Дело должно быть сделано меньше, чем за час, и груз отправится дальше.

— У нас есть люди, размещенные на других объектах, вроде этого и казино? — спрашивает Ребел.

— Да, — отвечает Шон. — Всё работает в обычном режиме, парни. У нас везде будут глаза и уши. Даже таракан не сможет посрать, не сообщив нам об этом.

— Что касается тебя, — говорю я Финну. — Я хочу, чтобы ты остался у меня в квартире с Бьянкой, пока всё это происходит. Только до тех пор, пока сделка не завершится и я не смогу вернуться.

Он кивает.

— Значит, нянька. Понял.

— Я серьезно, — мой взгляд превращается в острый кинжал. — Никто не входит и не выходит. Даже доставщик пиццы. Никто. Не забывай, что она — дочь Альдо Росси, но также и моя обязанность, я должен защищать ее, — я делаю шаг к нему, предельно серьезный: — Это чуть важнее, чем просто «нянька».

Его губы искривляются в понимающей улыбке.

— Понял, Килл. Всё, что потребуется.

— Когда сделка закончится, — говорит Ребел, хлопая меня и Финна по плечу, — Мы отправимся в отпуск. В место, где можно будет потерять голову от дневной и ночной выпивки и бесконечного круглосуточного секса.

Финн смеется, а я убираю руку Ребела с плеча, бросив на него невозмутимый взгляд.

— Я никуда с тобой не поеду, — говорю я. — Когда всё закончится, я возьму свою женщину и увезу ее куда-нибудь на тропический остров. Где мы сможем спать на пляже и трахаться весь день, не беспокоясь ни о ее семье, ни о таких придурках, как вы.

— Ого, — произносит Финн, глядя на моего дядю. — Возможно, тебе придется искать нового Жнеца, Шон. Килла укусил любовный жучок.

— Мы никогда его не потеряем, — Шон качает головой. — Килл уже влюблен в саму смерть.

Я даже не утруждаю себя, подтверждая или опровергая их слова. Это детские игры. Вместо этого я разворачиваюсь и направляюсь ко выходу с одной целью: вернуться домой, уложить Бьянку звездой на кровати и погрузить свой член в ее сладкую киску еще раз перед тем, как мой разум погрузится в хаос.

С этого момента и до конца сделки меня будут отвлекать мысли. Но даже возможная схватка с одной из самых могущественных итальянских мафиозных группировок мира не сможет затмить моего желания утонуть в теплоте Рыжей. Считайте это зарядом здравомыслия перед тем, как я отправлюсь на бой.

Возможно, она причина, по которой я могу потерять рассудок, но она же — причина, по которой я борюсь, чтобы его сохранить.

— Потерянное время не вернуть, — произносит Бьянка, читая татуировку у меня на ключице, проводя своим нежным пальцем по чернилам.

Она прижалась ко мне, ее обнаженная кожа — как шелк против моей израненной шрамами плоти.

— Карманные часы за цитатой символичны?

— Нет, — мои пальцы находят ее, когда она скользит по моей груди, и наши руки переплетаются. — Они просто хорошо смотрятся.

— Я думала, может быть, кто-то подарил тебе семейную реликвию, которая что-то значит. Может, твой отец или кто-то еще?

Это ее способ задать вопросы о моей семье. Я не слишком охотно стремился рассказывать о себе или своем прошлом. Хотя знаю, что Бьянке неприятно быть в неведении. Она просто пытается узнать и понять того убийцу, в которого влюбилась.

— Мне важна только цитата, не часы. Я потерял время. Потерял детство, горюя о смерти родителей, затем оплакивая собственную смерть, — я делаю глубокий вдох, понимая, что если открою эту дверь, то никогда не смогу закрыть. — Монета, однако… Она принадлежала отцу.

Ее губы приоткрываются, и на лице появляется выражение понимания.

— О…

— Мой отец рос так же, как я — обученным убийцей. Эта организация началась не с Шона. Она началась с моего деда в Ирландии. Отец должен был взять всё в свои руки после его смерти, но встретил мою мать. Он не хотел жить в коррупции, поэтому, когда она узнала, что беременна мной, он сбежал, увез ее в Штаты.

Бьянка поднимает голову с моего плеча, опираясь на локоть.

— Значит, ты не знал обо всём в детстве?

Я медленно качаю головой, замечая, как ее глаза жадно впитывают момент моего откровения. Она словно оживает, нервно нетерпеливая, жаждущая услышать мою историю.

— До их смерти я ничего не знал. Автокатастрофа, пьяный водитель, — я вижу, как ее лицо мрачнеет, зная, что авария унесла и ее брата. Я крепче обнимаю ее за талию, чуть поворачиваясь к ней. — Шон сделал Хулиганов такими, какие они есть. Он превратил их в сообщество, возродил из хаоса. Он создал Братство. Я уважаю его за это. Он всегда видел в этом смысл и пытался привлечь моего отца, когда я был младенцем, когда я даже не знал его. Но отец не хотел иметь ничего общего с этим.

— Мне жаль… — тихо говорит она: — Мне так жаль твоих родителей.

Она говорит это искренне. Ее слова — не просто рефлекс, как у большинства. Это не формальная фраза, потому что ей слишком неловко, неудобно говорить что-то еще. Она действительно сожалеет о моей потере. Возможно, именно поэтому я чувствую желание продолжать. Высказать то, что когда-то говорил только Шону по необходимости.

— Я убил пьяного водителя в маниакальном состоянии. Был подростком, оружием без предохранителя. У меня были все необходимые навыки и инстинкт убийцы, но я не знал, как с этим справиться. Поэтому я выследил его, затащил в укромный заброшенный склад, где знал, что у меня будет несколько дней, и пытал его, прежде чем убить. Когда всё было кончено и я смотрел на его изуродованное тело, я понял, что убил невиновного человека, который просто совершил ошибку. Человека, который праздновал повышение с коллегами и ошибся, решив поехать домой. Человека с детьми, которые ждали его возвращения. После случившегося я заперся в комнате на месяц, оплакивая человека, которым никогда не стану. Порядочного человека. Любящего семьянина, такого, как мой отец.

Краем глаза замечаю, как Бьянка смахивает слезу, и понимаю, что она проливает ее из-за чудовища, монстра, не заслуживающего ее сожалений.

— Монета с утяжелением, — признаюсь я: — Она всегда падает так, как я хочу. Отец использовал ее, чтобы решить, получу ли я мороженое после ужина, и тому подобное, — слабая улыбка касается губ, когда вспоминания настигают меня. — После того, как я убил Ройса Барри — водителя, что сбил моих родителей, — и позволил себе погрузиться в чувства из-за этого, я вышел из комнаты, решив, что буду контролировать себя. Контролировать свое ремесло. Я начал носить монету как талисман осознанности. С тех пор я изменился. И никогда не оглядывался назад. До недавнего времени…

Ее взгляд поднимается от моих губ к глазам.

Мы обмениваемся несколькими секундами заряженной, но комфортной тишины, и я знаю, что она обдумывает мои последние слова, пытаясь понять, не про нее ли я сказал. Я знаю свою маленькую тревожную девочку: она не спросит, чтобы не ошибиться и не показаться самонадеянной.

Уголок моих губ поднимается в легкой улыбке.

— До тебя, Бьянка.

Сдержанный вздох вырывается у нее, и она возвращает мне улыбку.

— Ты подумываешь оставить Братство?

— Нет, — отвечаю быстрее, чем намеревался. — Буду ли я сволочью, если скажу, что никогда не уйду? — она качает головой, чуть нахмурившись, и я продолжаю: — Это наследие всей моей жизни, Бьянка. Я не могу изменить этого, так же как не могу изменить свою группу крови. Я тот, кто есть. Просто надеюсь… — я пододвигаюсь ближе, устраняя последний дюйм между нашими обнаженными телами, и притягиваю ее к себе, — …не знаю, эгоистично ли надеяться, что тебя это устроит. Я — такой, какой есть, убийца, достаточно хорош для тебя.

Она какое-то время молча изучает меня, задерживаясь на каждой черте моего лица по несколько секунд, прежде чем перейти к следующей. Прикусываю язык, подавляя порыв потребовать от нее ответ, и наконец она произносит:

— Ты идеален таким, какой есть.

Время замирает в этот момент. И я осознаю, что эта женщина, дочь моего врага, действительно создана для меня. И я — для нее. Мы нашли друг друга посреди разрушений. Она пересекла мой путь, как падающая звезда, и я был бессилен отвести взгляд.

— Я всегда ненавидела свою семью за то, какие они, — говорит она. — Ненавидела то, за что стоит мой отец. Сбежала, потому что знала — я не одна из них. Знала, что никогда не смогу смириться с жизнью в неволе. Я знала, что не принадлежу Лоренцо, и знала, что никогда не прощу отца за то, что он практически продал меня ему.

Мои мышцы напрягаются, когда ее язык произносит его имя. Имя мужчины, который есть в моем списке. Мужчины, которого я скоро вычеркну из него.

— С той секунды, как я посмотрела наверх и увидела твой взгляд, когда украла кошелек у того парня в «Мерфи», я знала, что мы связаны. Мне было приятно, что ты увидел, как я его взяла, потому что это значило, что у нас было что-то общее. Я знала, кто ты, даже тогда. Не знаю как, но знала. И всё равно украла твою монету. Ты как-то спросил, верю ли я в судьбу, и я никогда не верила. Я верю в причину и следствие, как и ты. Науку. Факты. Поэтому не могу объяснить, почему тогда знала, что хочу тебя в своей жизни, и не могу объяснить тебе сейчас, почему думаю, что я немного похожа на тебя. Просто знала и знаю.

Она поднимает руку и убирает прядь волос, упавшую на мой лоб. Большим пальцем разглаживает морщины на моем лбу, пока я не расслабляюсь.

— Если ты останешься убийцей, то и я останусь связанной с убийцей. Ты тот, кто ты есть, Киллиан. А я та, кто я есть — женщина Жнеца.

Я поднимаю руки к ее лицу, крепко удерживая его, пока мой взгляд проникает в ее душу.

В ее сердце, в ее разум, в ее будущее.

Будущее, связанное со мной.

Я резко приближаюсь и целую ее глубоко. Ее руки обхватывают мою талию, и я перемещаюсь над ней, оказываясь между ее ног.

— Когда эта сделка завершится, я заберу тебя отсюда на время. Только ты и я. Ты, я, песок и океан… — мои губы снова захватывают ее, и она открывает рот, впуская мой язык. — Я покажу тебе, как выглядит жизнь, когда тебя обожествляют, Бьянка. Всё, что тебе нужно делать — это дышать, и я буду поклоняться тебе, как богине, которой ты, черт возьми, являешься.

Счастливый смех вырывается у нее, когда я целую ее губы, кончик носа, веки и подбородок.

Потом она ахает, когда я с необузданной силой погружаю в нее свой член.

Мне никогда не будет достаточно.

Никогда не устану обожать эту женщину. Если она может принять меня, убийцу, не желая изменить, то я покажу ей жизнь, наполненную заботой и нежностью. Я дам ей жизнь, которую она заслуживает. Жизнь, где ее понимают и поддерживают, где ее обнимают каждое утро и трахают каждую ночь.

Всё, что мне нужно сделать сейчас — убить каждого ублюдка, который попытается встать у нас на пути.

Кто бы мог подумать, что Красная Шапочка окажется такой же, как ее Большой, Злой Волк?