Клубничный Яд

— Ключи, ключи, мои чертовы ключи… — шиплю я, роясь в открытом ящике тумбочки в поисках ключей от квартиры.

Я топаю от кровати к кухне, с грохотом открывая каждый гребаный ящик и шкаф, пока не останавливаюсь, оглядывая свою маленькую, захламленную студию. Сдуваю прядь волос с лица и продолжаю размышлять.

— Если бы я была собой — измотанной до чертиков версией себя, — куда бы я, блядь, кинула свои чертовы ключи? — кричу я в пустую комнату.

Мой взгляд падает на часы на плите.

— Че-е-е-е-е-е-рт!

Я снова опаздываю на этот проклятый автобус. А это значит, что мне придется бежать пять кварталов до «Мерфи» и провести весь день в пропотевшей одежде. Мне срочно нужна чертова машина.

Я дергаю дверь холодильника, чтобы схватить обед, но застываю как вкопанная. Ключи. Лежат рядом с молоком, которое протухло два дня назад.

— Господи Иисусе.

Я начинаю смеяться.

Нет времени ругать себя, хватаю ключи и обед, выбегаю за дверь. Запираю ее и, перескакивая через две ступеньки, несусь вниз по лестнице. Оказавшись на улице, закидываю сумку через плечо и толкаю тяжелую металлическую дверь. Холодный утренний воздух освежает лицо и раздувает волосы.

— Бьянка, — раздается низкий мужской голос, от которого по спине пробегает холодок.

Я резко поднимаю голову, и мои глаза встречаются с Гейбом. Я так сильно вздрагиваю, что чуть не давлюсь от неожиданности. Прежде чем успеваю что-либо сделать, его мощные руки обхватывают меня и толкают к черному внедорожнику, припаркованному у тротуара.

— Помогите! — кричу я, но дверь заднего сиденья распахивается, и другой ублюдок хватает меня за ноги, затаскивая внутрь джипа.

Первый порыв — вырваться, драться, ударить того, кто в машине, укусить его, но щелчок затвора и пистолет у моего виска быстро охлаждают мое желание сопротивляться. Инстинкт самосохранения мгновенно включается.

— Мой отец не оценит пистолет у моей головы, — вызывающе говорю я сквозь стиснутые зубы.

— Твой отец приказал вернуть тебя домой. Вот мы и возвращаем тебя, — отвечает мудак, сидящий рядом со мной.

Гейб оборачивается с переднего сиденья и смотрит на меня.

— Не дергайся, и Эдди уберет пистолет, дорогуша.

— Не смей называть меня «дорогуша», ты жалкий ходячий бицепс!

Эдди, сидящий рядом, тихо смеется, чем вызывает у Гейба раздраженный взгляд.

— Давно не виделись, Бьянка, — говорит Гейб. — Ты выглядишь как дерьмо. Мамина стряпня это исправит, но, возможно, придется побрить тебя налысо. Альдо точно не понравится этот рыжевато-блондинистый оттенок.

— Моя внешность не касается Альдо, Гейб, — холодно улыбаюсь я, скрещивая руки на груди. — Кстати, здорово, что вы меня подобрали, а то я почти пропустила автобус. Высадите меня на Второй и Спринг, чтобы я не опоздала на работу.

Гейб смеется, пристегивая ремень безопасности. Когда он никак не реагирует на мою просьбу, я понимаю, что это бесполезно. Не то чтобы я ожидала, что они меня послушают. Эти ребята — солдаты моего отца. Они скорее себе ноги отпилят, чем нарушат прямой приказ босса. И хотя двоих других я не знаю, Гейб был в нашей семье столько, сколько я себя помню.

Он научил меня ездить на трехколесном велосипеде. Позже он убил моего первого парня.

— Три солдата, чтобы забрать такую маленькую меня? Чувствую себя важной персоной.

— Устраивайся поудобнее, Бьянка. Ехать долго, и остановок на туалет не будет, — он поворачивает голову ко мне. — Я тебе не доверяю.

И Гейб не соврал. Мы ехали три с половиной часа без остановок. И вместо того, чтобы расслабиться и отдохнуть, я всё это время была на взводе.

Во-первых, этот ублюдок, сидящий рядом, не убирал пистолет с колен всё это время.

Во-вторых, мы возвращаемся туда, откуда я сбежала два года назад. Отец явно будет зол. Он точно меня искал. И я только надеюсь, что он не узнал, что Натаниэль помог мне сбежать. Я просто молюсь, чтобы они нашли меня не через него. Потому что, если это так, значит, Натаниэль уже мертв.

И в-третьих, мы возвращаемся туда, где отец продал меня Лоренцо Моретти.

Когда мы сворачиваем на длинную подъездную дорожку, ведущую к моему родному дому, у меня в животе словно камень тонет. Что же, черт возьми, мне делать? Я найду еще одну возможность сбежать. Они не могут держать меня взаперти каждую секунду.

Внедорожник огибает круговую дорогу и паркуется рядом с шестью другими черными внедорожниками. Гейб выпрыгивает из пассажирского сиденья и открывает мою дверь, протягивая руку, чтобы помочь мне выйти. Естественно, я игнорирую протянутую ладонь и обхожу его. Его крепкая хватка обвивает мою руку, и он ведет меня к парадному входу.

Большие колонны окружают скульптуру «Давида»⁶ работы Микеланджело посреди фонтана, в то время как струи воды создают над ним водные арки. Я усмехаюсь и закатываю глаза. Это нелепое зрелище, даже для моих вычурных родителей.

Гейб хватает большую латунную ручку двери и толкает ее, чтобы мы могли войти. Вестибюль внутри моего дома такой же кричащий, как и снаружи, с большими белыми колоннами, арками и роскошными букетами цветов повсюду.

Дом моих родителей выглядит как «Caesars Palace»⁷ в Лас-Вегасе.

Запах маминых блюд мгновенно ударяет мне в нос и попадает на вкусовые рецепторы. Кисловатый аромат густого соуса для пасты наполняет воздух, землистые нотки жареной телятины пронизывают его. Слезы наворачиваются на глаза, и комок эмоций подступает к горлу при мысли о том, что я снова увижу маму.

Это был мой дом. Дом, в котором я выросла. Воспоминания о юности нахлынули на меня. Мама научила меня готовить фрикадельки по рецепту mia nonna⁸, когда мне было тринадцать, на кухне в десяти шагах отсюда. Тетя Джиана учила меня брить ноги в моей спальне наверху, когда мне было двенадцать.

Моя семья была счастливой. Мы ужинали вместе каждое воскресенье. Тети, дяди, кузены… «Посвященные» люди, работавшие на моего отца, были мне второй семьей и входили в узкий круг с самого рождения. Это был мой дом, и когда я его покинула, я оставила и маму. Оставила позади свое прошлое, свое детство.

Я не могу отрицать грусть от того, что покинула отца. Сначала я по нему скучала. В детстве папа смеялся, щекотал меня и смотрел со мной «Русалочку». Я думала, что он самый впечатляющий мужчина, которого я когда-либо знала. Я хотела однажды выйти замуж за такого же, как он. Но тогда я еще не понимала, что это уже было предрешено сделкой, которую мой отец заключил с Алессандро Моретти еще до моего рождения.

— Я собираюсь вернуться назад чтобы поговорить с Альдо. Даже не думай сбежать. Все входы и выходы под строгой охраной.

Мой взгляд задерживается на изогнутой лестнице, ведущей на верхний этаж, где раньше была моя спальня.

— Моя комната всё еще там?

Глаза Гейба сужаются, в них появляется мягкость, которую я помню с детства.

— Ты не умерла, Бьянка. Они оплакивали тебя, знаешь? Особенно Марина. Она до сих пор плачет по тебе.

Он делает шаг ближе, боль в его глазах очевидна.

— Ты могла хотя бы оставить записку.

— Отец продал меня Лоренцо, Гейб! — шиплю я сквозь зубы.

Его плечи опускаются.

— Я знаю, — он глубоко вздыхает. — Устраивайся, Бьянка. Похоже, Марина готовится к сегодняшнему вечеру, — он поворачивается и уходит через холл.

— Что будет сегодня вечером? — он продолжает идти. — Гейб, что будет сегодня вечером? — хриплю я, но он не отвечает и исчезает за углом.

Я оглядываюсь назад, через матовое стекло входной двери, видя громоздкую фигуру мужчины, охраняющего ее снаружи. Тяжело вздохнув от разочарования, я направляюсь к кухне, готовясь увидеть маму.

Я иду по коридору к кухне, проходя мимо фотографий той жизни, с которой я уже попрощалась. Мое первое причастие. Я с кузинами, Телишей и Виолой, на мой шестнадцатый день рождения. Я между мамой и папой в красной кожаной полукруглой кабинке в «Ла Белла Кучина».

Я прохожу через арку на кухню и останавливаюсь, когда вижу ее у плиты, переворачивающую панированные телячьи котлеты на шипящей сковороде. Приглушенный вздох срывается с моих губ, она оборачивается, ее глаза встречаются с моими.

— Мама… — шепчу я, сглатывая ком в горле.

— Amore mio⁹… — говорит она, ее итальянский акцент сильный и мелодичный.

Она возвращается к плите, выкладывает последнюю котлету на тарелку с бумажными полотенцами и снимает сковороду с огня. Снова повернувшись ко мне, она вытирает руки о фартук и быстро подходит. Она проводит пальцами по моим волосам, затем кладет руку на мою щеку, ее прикосновение теплое и знакомое.

— Что ты сделала со своими волосами, Бьянка?

— Тебе не нравится?

Она тепло улыбается.

— Они прекрасны, la mia piccola bambola¹⁰. Мама всегда так меня называла. Раньше, по крайней мере. Мои клубнично-рыжие волосы — яркое напоминание о том, что я отрезала себя от семьи, отчаянно пытаясь стать кем-то другим.

Ее глаза оглядывают меня с ног до головы.

— Ты совсем исхудала, Бьянка. Садись… — она указывает на барный стул у кухонного острова. — Я приготовлю тебе поесть.

Я прикусываю нижнюю губу.

— Мама

— Садись, Бьянка. — она отмахивается. — Я не хочу знать, что ты делала и где была. Главное, что ты теперь дома.

Урчание в животе и желание снова попробовать мамины блюда вызывают у меня слюнки. Я лучше всех знаю, что мама подает утешение на тарелке: «Согрей их желудки, согрей их сердца,» — всегда говорила она. Я медленно иду к стулу и сажусь. У меня не хватает духу сказать ей, что я сбегу при первой же возможности. Я никогда не перестану пытаться уйти. Как инстинкт борьбы или бегства, мое стремление к свободе поглощает меня. Оно сильнее той любви, которую я испытывала — испытываю — к своей семье. Потому что, хотя я знаю, что моя семья любит меня, они не могут любить меня больше, чем вещь, которую можно обменять.

— После обеда ты можешь подняться наверх и отдохнуть, amore mio, — она открывает холодильник, доставая ингредиенты для сэндвича. — Ты выглядишь усталой. Отдохни, приведи себя в порядок и будь одета к ужину в шесть.

— Что будет в шесть?

Ее глаза поднимаются к моим, затем быстро опускаются к рукам, когда она выкладывает салями, мортаделлу, прошутто и проволоне на ломтики хрустящего хлеба.

— Моретти придут на ужин.

Ее слова оседают на дне моего желудка, и чувство голода исчезает, уступая место потере аппетита. Я тянусь к своему кулону в форме сердца для утешения, но его там нет.

Конечно. Я забыла.

Именно тогда я понимаю, что чувствовала себя в бо̀льшей безопасности в объятиях явно опасного, возможно, убийственного ирландского гангстера, чем в собственном доме. Даже когда его рука обвивалась вокруг моей шеи, а большой палец надавливал на пульс, я знала, что он никогда не причинит мне вреда. По крайней мере, не захочет этого сделать.

Я не могу сказать того же о папе — отце, которого я любила и которым восхищалась всю жизнь. До тех пор, пока два года назад не узнала правду о своем предназначении на этой планете.

А оно заключалось не в том, чтобы быть папиной bellissima principessa¹¹ или маминой bambola¹².

Для Росси я — будущая жена Лоренцо Моретти, разменная монета для Cosa Nostra.

Но я отказываюсь верить, что это правда.

Я гораздо, гораздо больше этого.