Клубничный Яд

Склад винокурни — это место, где даже смерть находит свой конец.

Я могу убить кого угодно и где угодно, но на складе я работаю лучше всего. Во многом из-за того, что здесь я чувствую себя как дома, и потому, что это место укрыто от посторонних глаз. Но еще и потому, что я ненавижу эти стены, трещины, тьму, которая обволакивает всё вокруг. Эта ненависть подпитывает меня, заставляет руку двигаться так, как будто она обладает собственным сердцебиением.

Именно здесь я учился убивать. Здесь мне показали, сколько боли может выдержать человеческое тело, прежде чем окончательно сдастся. Здесь я узнал, сколько крови можно выпустить, прежде чем человек умрет. Это наука, математическое уравнение, учитывающее размеры, рост и генетическое строение жертвы. Здесь я научился убивать медленно или наблюдать за тем, как тело кровоточит быстро и грязно.

— Кто крадет деньги из наших казино, Грэм? Это не такой уж сложный вопрос, приятель. Знаешь, мне кажется, что у тебя напрочь отсутствует инстинкт самосохранения.

Мой дядя смотрит на меня, потом на Ребела и Килана, издавая низкий издевательский смешок.

— Я-я не знаю. Я ничего не знаю о том, что кто-то берет деньги.

Грэм сидит привязанный к металлическому стулу в центре склада. Тусклый свет ламп наверху бросает на нас полоски света. Ребел и Килан стоят в стороне, наблюдая, как Шон допрашивает своего бывшего сотрудника, управляющего одного из казино. Самого крупного и прибыльного, если быть точным. Столько денег уходит и еще больше приходит, и, если не приглядываться, можно не заметить вымышленных игроков и их огромные выигрыши. Но Шон всегда наблюдает. Он видит всё.

Я узнал это в очень раннем возрасте.

Я остаюсь сидеть на табурете в углу, где свет падает только на мои ботинки. Наблюдаю, жду своей очереди. Это именно то, что мне нужно, чтобы отвлечься от мыслей о Рыжей и ее дерзкого ротика. Воспоминания о ее лице, когда я покидал комнату, мелькают перед моими глазами снова и снова, как навязчивые мысли. Пустота одиночества затмила ее глаза, и меня это чертовски бесит.

Я прищуриваюсь, сосредотачиваясь на бешеном пульсе Грэма, затем засовываю руку в карман в поисках монеты.

— Он врет, — говорю я, перекатывая серебряную монету по своим костяшкам.

Грэм щурится в мою сторону, сглатывает, его кадык ходит вверх-вниз. Он не видит меня, но чувствует мое присутствие. Шон улыбается. Мы уже знаем, что он лжет, конечно, но я люблю драматизм, который всегда развлекает Шона.

— Ты знаешь, почему мои люди притащили тебя сюда? — спрашивает Шон.

— Эм… — голос Грэма дрожит. — К-кто-то забирает деньги, как вы сказали, но я…

— Ты думаешь, у нас так много свободного времени, чтобы двое моих Хулиганов тащили тебя сюда из офиса, если бы была хоть какая-то вероятность того, что ты невиновен?

Шон ждет ответа, его глаза сверлят Грэма. Грэм смотрит на Хулиганов широко раскрытыми глазами, затем переводит взгляд на меня. Он щурится, пытаясь рассмотреть мои черты, но я знаю, где сидеть, чтобы оставаться в тени. Я хорошо изучил этот склад.

В конце концов, именно здесь я был рожден заново.

— Ладно, ладно… — сдается Грэм.

Я закатываю глаза, разочарованный тем, что он не продержался дольше. Эти жалкие, трусливые мешки с дерьмом всегда сдаются перед лицом Тьмы.

— Я заметил, что с книгами что-то не так пару месяцев назад, но я не веду бухгалтерию, вы это знаете. И я слышал от других менеджеров казино, что что-то неладное происходит на Род-Айленде, если вы понимаете, о чем я…

— Нет, на самом деле, не понимаю, — Шон делает шаг вперед, пока его дерби не касаются носков кроссовок Грэма. — Объясни…

Грэм запрокидывает голову назад. Глубоко вздыхает, его глаза устремлены на влажный промышленный потолок, затем он снова обращает внимание на Шона.

— Вам нужно проверить Синди Портер. Она ведет бухгалтерию во всех ваших казино. Она общее звено.

— Смешно, — Шон наклоняет голову, ухмыляясь. — Я уже проверил. Мне показали все книги, и я видел каждую копейку, которая вышла из здания. Затем я просмотрел бухгалтерию всех своих казино, дюйм за дюймом. Потом я проверил записи с камер, в поисках этих крупных игроков, которые выходили с моими деньгами. И знаешь, что я обнаружил? Твое казино — единственное с деньгами, которые не учтены.

Глаза Грэма расширяются. Его голова начинает мотаться из стороны в сторону в знак протеста.

— Твое казино — единственное, где в книгах указаны покерные игры, которые не проходили под камерами, — продолжает Шон. — Твой карман — единственный, куда толще, чем мог бы позволить твой оклад. Это ты — лживый кусок дерьма. Ты бы действительно сдал мне бедную Синди ради того, чтобы самому выйти сухим из воды?

И это, дамы и господа, мой сигнал к действию.

Я встаю, хрустя шеей влево, затем вправо, и делаю шаг вперед, позволяя полоске света осветить мое лицо. Глаза Грэма устремляются на меня, расширяются. Я делаю еще один шаг, выходя под тусклый свет ржавой подвесной лампы. Грэм сжимает губы, его глаза скользят по моему телу, затем останавливаются на монете, которая перекатывается по моим пальцам.

— Нет! — его лицо дрожит, когда он мотает головой.

— Ты знаешь, кто он? — спрашивает Шон, указывая на меня.

— Пожалуйста! — Грэм зажмуривает глаза, как будто пытается стереть меня из реальности. Как будто ему десять, а я чудовище, прячущееся под кроватью.

— Считаю это согласием, — Шон смеется, идя в сторону Ребела и Килана, которые присоединяются к его смеху. Шон смотрит на меня и кивает.

Не сводя глаз с Грэма, я улыбаюсь, затем убираю монету в карман и достаю нож за спиной.

— Твою мать… — Грэм начинает судорожно дергаться в своих путах. — Пожалуйста!

— Сделай глубокий вдох, Грэм, — говорю я тихо, убаюкивая его нервы. — Если будешь сотрудничать, я, может, дам тебе шанс выжить. Хочешь этого?

Грэм яростно кивает, его брови устремлены к потолку.

— Да. блядь, да!

— Скажи мне… — я обхожу его, он дергает головой то влево, то вправо. Я подношу лезвие к его мочке и слегка нажимаю, чтобы он почувствовал, как острая сталь врезается в его плоть. — Ты веришь в судьбу?

— Да, — его голос дрожит, полный паники. Это только разжигает огонь внутри меня.

Я улыбаюсь, чувствуя, как горячие языки пламени облизывают стенки моего желудка.

— Неправильный ответ.

Одним быстрым движением я тяну нож вверх, и лезвие разрезает его плоть, словно горячий нож, проходящий сквозь сливочное масло. Мочка его уха падает на мокрый цемент, а кровь струится по шее и плечам. Крики эхом разлетаются под деревянными балками и отскакивают от каменных стен, заполняя пространство склада.

Шон и Хулиганы улыбаются на расстоянии, скрестив руки на груди, их ноги широко расставлены.

Я наклоняюсь ближе, поднося губы к его оторванному уху, и шепчу:

— Вера в судьбу подтверждает идею, что твои действия — это часть чего-то бо̀льшего, что они оправданы. А я верю в последствия, Грэм.

Выпрямившись, я переворачиваю нож в руке и резко опускаю его вниз, вонзая лезвие ему в бок. Его крики, полные боли, разрывают горло, словно когти и шипы, рвущие тонкий шелк. Я поворачиваю нож, оголяя зубы в злобной усмешке, затем резко вытаскиваю его, пробивая дыру между его ребрами, размером с мой кулак.

Провожу языком по зубам, испытывая удовлетворение от того, что избавился от этого бесполезного мешка с костями.

— Последствия, Грэм… — рычу я. — Пришло время принять свои.

Я растягивал убийство Грэма на протяжении двух часов.

Он был ничтожеством, которое не только воровало у Шона, но, кроме того, на работе годами накапливался список обвинений в сексуальных домогательствах. Не говоря уже о том, что он пытался отправить Синди Портер — мать-одиночку троих детей, у которой не было никакой поддержки — в могилу с помощью лопаты, прекрасно зная, что она ни в чем не виновата.

Оправдывает ли всё это то, как я пытал и изувечил его тело, растягивая его смерть самыми жестокими способами, которые мне известны? Вряд ли. Но мне нужен был выход, а он был под рукой.

Печально оказаться не в том месте, не в то время, солгав и украв у тех, у кого не стоило.

После уборки Шон уехал с Ребелом и Киланом, так как они живут в домиках на его территории, а мне нужно было в другую сторону. Шон знает, что я люблю заходить в «Мерфи» после убийства — это стало для меня традицией, ритуалом, если можно так сказать. Но в этот раз я не хотел идти туда. Это будет первое убийство за долгое время, после которого я не буду удовлетворять свою потребность в порядке, придерживаясь привычной рутины.

Мне нужно увидеть Рыжую.

Цель затяжной казни Грэма — отвлечься от нее. Но это лишь усилило мою маниакальность.

Мне не нравится, что она живет в доме Шона, окруженная этими отбросами, без моей защиты 24/7. И, кстати, мне не нравится она сама. Она лезет мне под кожу, действует на нервы. Но, похоже, мое тело, моя нервная система и чертов разум не любят находиться слишком далеко от нее, даже если разум кричит, чтобы я держался подальше.

Я ездил по округе, пока солнце не скрылось за горизонтом, а потом направился к дому Шона. Припарковался за полмили, чтобы никто не услышал машину, и пробрался через деревья, как лев, возвращающийся в свое логово после удачной охоты.

Теперь я стою, опираясь на дерево на краю поляны, где подъездная дорога Шона встречается с плотной лесной чащей. Я достаю пачку сигарет из кармана, хлопаю ей по ладони, затем большим пальцем откидываю верхнюю часть. Ухватившись зубами за фильтр, достаю из пачки одну и прикуриваю, затягиваясь.

Смотрю на балкон Рыжей, выдыхаю струю дыма в прохладный ночной воздух и наблюдаю, как она растворяется среди мерцающих звезд.

Ее свет выключен, она, наверное, спит. Или, может, лежит в темноте, привыкая к ней, как я когда-то. А может, ее пальцы медленно скользят вниз по ее груди и животу, касаясь ее тугой маленькой киски, обводя вокруг, лаская клитор с мыслями обо мне.

Я рычу и снова глубоко затягиваюсь дымом, чувствуя, как жжение в груди успокаивает нервы. Затем выдыхаю. Смахиваю полусгоревшую сигарету на гравий и раздавливаю ее ботинком, прежде чем двинуться к дому, ощущая, как в животе нарастает напряжение с каждым моим шагом. Каждая ступенька под ногами словно сама ведет меня вперед, направляя к цели. Я использую ключ, чтобы открыть переднюю дверь, молясь, чтобы в темной гостиной не оказался кто-то из Хулиганов или, хуже того, сам Шон. Мне нужно, чтобы всё прошло тихо. Я не могу контролировать потребность быть рядом с ней, и, если мне придется просто наблюдать за тем, как она спит, чтобы утолить свое желание, я сделаю это.

К счастью, в доме темно и тихо. Я поднимаюсь по лестнице, затем иду по коридору к ее комнате. Прислонив ухо к деревянной двери, я прислушиваюсь, но ничего не слышу. Пальцы зудят от желания оказаться по другую сторону. Я использую ключ, который всегда ношу с собой, чтобы тихо отпереть дверь, стиснув зубы от звука замка, щелкнувшего в молчаливом коридоре.

Я проскальзываю внутрь, закрывая дверь с той же осторожностью, с которой открывал. Запах клубники ударяет в нос, пробуждая похоть, заставляя меня закрыть глаза и вдыхать его глубже, пока не вижу хреновы звезды, рукой поглаживая напрягающийся член.

Как она это делает? Что в ней такого?

Открыв глаза, я прищуриваюсь в темноте и подхожу к краю ее кровати. Проклятье. Рыжая спит крепким сном, ее голая нога и плечо выглядывают из-под одеяла. Оливковая кожа такая гладкая, что сияет даже в темноте. Я провожу рукой по щетине на своей челюсти, чувствуя, как напряжение в моем теле растет от желания забраться к ней в постель.

Кресло, в котором я сидел сегодня, которое я передвинул от угла комнаты к ее кровати, стоит точно там, где я его оставил. Она не передвинула его обратно. Это приглашение? Или попытка спрятаться за защитной стеной? Возможно, она представляла меня сидящим рядом, пока засыпала. Или трогала себя.

Блядь.

Я подхожу ближе к изголовью, ощущая себя более живым, чем когда-либо. Наклоняюсь над ней, взгляд скользит по лицу, спокойное выражение дразнит рваные грани моего самоконтроля. Я протягиваю руку к ее щеке, убираю прядь волос с лица, открывая шею.

Втягиваю воздух через зубы, затем провожу костяшкой пальца по ее шее к ключице. Ее теплая, бархатистая кожа посылает вибрацию через мои пальцы. Это ощущение распространяется по всему телу, заставляя меня склониться ниже, пока мой нос не зарывается в ее волосы.

Она словно наркотик. Мой чертов наркотик.

Я глубоко вдыхаю, вбирая ее аромат в свои легкие, затем стягиваю одеяло, чувствуя себя хищником.

Прикусываю внутреннюю сторону щеки, ощущая металлический вкус крови, когда вижу, в чем она одета. Моя белая ребристая майка облегает ее небольшое тело. Ее темно-розовые соски — заметные через тонкий хлопок — реагируют на мой взгляд, словно она чувствует мое присутствие, даже во сне.

Может, я тоже ее наркотик.

Мой язык скользит по нижней губе, и член напрягается еще сильнее, когда я понимаю, что на ней нет трусиков. Майка прикрывает ее спереди, но бедро и ягодица оголены, ткань сбилась вверх.

Я резко накрываю ее одеялом, едва не отшатнувшись от силы желания взять ее, не спрашивая разрешения.

Я падаю в кресло, опираясь локтями на колени, которые начинают нервно подрагивать. Провожу руками по лицу, затем откидываюсь назад и достаю монету из кармана. Прокатывая ее по костяшкам, я ощущаю, как поток импульсов превращается в тусклую боль. Но тут я замечаю ее голую шею. Я не обратил внимания, когда провел большим пальцем по ее ключице — она не надела свое ожерелье.

То самое ожерелье, которое я неожиданно чувствую своим.

Я прищуриваюсь в темноте. Взгляд скользит по поверхности тумбочки, пока блеск розового золота не привлекает внимания. Убираю монету в карман, затем встаю и подхожу, чтобы взять ее ожерелье. Я провожу пальцами по нему, наслаждаясь ощущением мягкого металла в своих грубых руках.

Нога Рыжей двигается, и мои глаза тут же возвращаются к ее телу, пока я кладу ее ожерелье в карман, где ему самое место. Тихий стон срывается с ее губ, затем она переворачивается на другой бок. Желание снова стянуть одеяло и насладиться видом ее голой задницы слишком сильно, но я подавляю его и поворачиваюсь к двери.

Только дойдя до двери, я слышу ее мягкий голос, обвивающийся вокруг моего горла.

— Килл?

Я замираю, чувствуя, как мои ноги словно вросли в ковер. Слышу, как скрипят пружины кровати. Молчу.

— Это ты?

— Да, — отвечаю я, не оборачиваясь, рука замерла над дверной ручкой.

Затем я слышу, как половицы скрипят, и мое тело напрягается при мысли о том, что она стоит за мной, одетая только в мою тонкую белую майку.

— Не уходи, — шепчет она.

Моя рука опускается с дверной ручки, и в этот момент я понимаю, что есть очень немного вещей, в которых я могу ей отказать, если бы только она попросила меня.

Более того, я понимаю, каким чертовски смертоносным она заставляет меня быть.