Колонна и горизонты

В ГОРАЖДЕ

После боя за Улог наш батальон всего два-три дня отдыхал в Обале, а затем пошел на усташей в соседние села, объединенные общим названием — Жупа. Как и Борач и Широкий Бриег, эти села до войны оказывали широкую поддержку усташскому движению.

При постановке задачи Войо Абрамовичу, который своим взводом, состоящим всего из тринадцати бойцов, должен был разогнать больше ста пятидесяти усташей, Перо повторил свое любимое изречение: «Ночь — союзница храбрых и смелых, а враг — трус». Когда же Войо озабоченно заметил, что у него для выполнения этой задачи все-таки очень мало людей, Перо сразу же вслух произвел следующие расчеты:

— Ночь тебе, Войо, уменьшает численность противника наполовину. Значит, у врага остается семьдесят пять человек. Момент внезапности сводит остаток к половине. Выходит немногим больше тридцати пяти. А теперь скажи, неужели тринадцать пролетарцев не могут справиться с горсткой злодеев?! Да и что противник знает о тебе? Когда вы развернетесь и под покровом темноты с криком «ура» внезапно атакуете противника, он подумает, что вас раз в десять больше.

После непродолжительной жестокой схватки и штурма здания сельской жандармерии, где погибло несколько парней из обальской сельской охраны, усташи начали отходить, отстреливаясь из-за кустов и пригорков. Преследование отходящего противника продолжалось до самого вечера. Наступавшие бойцы безостановочно следовали за своим комбатом. Перо с самого рассвета находился в нашей цепи, и его можно было легко заметить по развевающейся на ветру пелерине. Роты действовали слаженно и четко выполняли распоряжения комбата. Однако во второй половине дня меня начали мучить опасения, как бы нам не пришлось поплатиться за такое быстрое продвижение. Быть может, противник устроил для нас западню? К счастью, все обошлось благополучно.

После этого дневного боя (до этого дневной бой считался чуть ли не безумием) уже никто не сомневался в исключительных командирских способностях Перо. Позже это очень помогло в развитии боевых качеств всех бойцов 1-го батальона.

Перо проявлял исключительную заботу о своих подчиненных. Часто во время привалов он лично становился около источника и, опираясь на винтовку, по-отечески предупреждал разгоряченных бойцов не пить сразу воду; постоянно требовал от неосторожных храбрецов, чтобы они во время перестрелки не высовывались, как мишень, а при налете авиации надежно укрывались от огня вражеских самолетов; тщательно проверял прочность укладки обозного имущества и всегда подчеркивал при этом, что в боевой жизни мелочей не бывает. Трудно было поверить, что этот человек был когда-то щеголеватым капитаном королевской армии. Все считали его своим давним товарищем. В своей командирской деятельности Перо отбрасывал все, что не имело к ней отношения и практического значения.

Наш победоносный поход в Жупу закончился довольно печально. Позади нас горели села, подожженные отступающими усташами. Местные жители могли заподозрить, что это сделали мы. К вечеру все промокли, проголодались и устали. Батальонные интенданты в течение всего дня были больше бойцами, чем снабженцами, а поэтому ужин был более чем скромным. Мы с большим трудом разыскали уцелевшие после пожаров сараи и переночевали там.

Утром следующего дня батальон прошел по шоссе у Обаля. Все село вышло нас провожать. Здесь были и все Гайовичи. Стоя на пригорке у шоссе, обальцы радостно приветствовали знакомых бойцов. Гайовичи пристально вглядывались в колонну, пытаясь найти Хамида и меня. Увидев нас, они подошли к шоссе, чтобы проститься с нами. Девушки сунули в наши рюкзаки по паре теплых шерстяных носков. В этой деревне все называли нас партизанами Гайовичей, даже в то время, когда нас переселили к старухе в домик за церковью.

Батальон достиг Елашаца и пошел дальше в направлении Милевины. Воздух был напоен весенними запахами, земля ожила. Настроение у бойцов было приподнятое: в колонне слышались песни, оживленные разговоры и шутки. Мы истосковались по бригаде. Нас радовало и то, что впереди нас ждет город Фоча, который, как и все наши другие свободные города, очень нам дорог, словно мы своими руками построили каждый его дом, от первого кирпича до самой крыши. В Милевине мы сели в поезд. Железнодорожники из сербских батальонов восстановили движение на этом участке железной дороги. Теперь, подкладывая в топку паровоза поленья (угля не было), они вели состав к Фоче. Это была первая моя встреча с нашим партизанским поездом. Я буквально захлебнулся от радости, а Мирко Новович шутливо советовал мне беречь свои чувства. «До конца войны, если будем живы, не раз еще появятся более веские основания для ликования», — говорил он.

На улицах Фочи, как когда-то в начале восстания на беранских, все говорило о свободе и весне. Но теперь свобода казалась мне более реальной и надежной. Со стен домов нас приветствовали лозунги в честь нашей партии, а также умело выполненные по трафарету портреты Ленина, Сталина и Тито. На улицах мелькали фески, тут и там встречались люди в нашей форме, товарищи, служившие при Верховном штабе, бойцы из местных боснийских, черногорских и герцеговинских отрядов.

Местом расположения нашего батальона было Горажде, куда мы вскоре переселились из Фочи. Городские улицы, минареты, сады — все казалось мне здесь лучше, чем в Фоче. В Горажде каждый вечер устраивались танцы, работали кухни для войск и беженцев, в общем, здесь шла вполне нормальная для такого времени жизнь. Не знаю, с кем мы тогда больше подружились: с местными жителями или между собой в бригаде. То были дни нашего сближения, начатого еще в Рудо. Это чувство владело всеми бойцами и жителями Горажде.

Мы продолжали учебу, начатую в Средне, Влаоле и Мосоровиче. Условия для работы были здесь значительно лучше. В непосредственной близости от нас находились Верховный штаб и Центральный комитет нашей партии, поэтому мы регулярно получали материалы для политических занятий.

В те дни мы изучали статью товарища Тито, написанную по случаю дня Красной Армии. Слова статьи находили живой отклик в наших сердцах. Говоря о непобедимости Красной Армии, Тито писал, что Красная Армия непобедима потому, что оснащена самым современным оружием, которое существует сегодня; потому, что ее воины твердо убеждены, что сражаются за правое дело — за защиту завоеваний Великой Октябрьской революции; потому, что она представляет собой армию, в которой господствуют прочные товарищеские отношения и единство взглядов.

В те дни была опубликована еще одна статья Тито — «Коммунистическая партия к вопросу о союзниках оккупантов». Такая статья была крайне необходима, потому что четники в последнее время уже открыто шли на сотрудничество с оккупантами. В статье очень умело показывалось, что реакционные элементы в Югославии — это не только обычные антикоммунисты, это люди, лишенные даже малейшего намека на патриотическое сознание, не брезгующие никакими средствами, чтобы удержаться у власти. В этой статье также говорилось, что реакция еще до поражения в апрельской войне привела страну на грань катастрофы.

С раннего утра мы занимались, как в школе, по расписанию. Политическая и боевая учеба чередовалась с занятиями в кружках художественной самодеятельности, выпускалась батальонная газета, готовилась программа наших выступлений перед фочанской молодежью. Студенты, гимназисты, рабочие и крестьяне — все мы одновременно стали учениками и учителями. Каждый из нас зачитывался романом «Как закалялась сталь» и мечтал о том, что и в Югославии будут свои Корчагины.

На общих батальонных семинарах происходили настоящие политические диспуты, которые хорошо помогали нам закреплять полученные знания. Участники семинара должны были аргументированно защищать свои взгляды, логично доказывать несостоятельность той или иной теоретической концепции. В дискуссиях особенно выделялись старшие коммунисты, а также бывшие студенты Белградского университета и гимназисты.

На этих семинарах бойцы получали замечательную идейную закалку, у них вырабатывалась четкая система марксистских знаний. И если наш боец на таких занятиях умел отстоять свои взгляды, то можно было быть уверенным, что он защитит их перед любой аудиторией.

Во время дискуссий часто слышались слова о том, что после освобождения нашей родины коммунизм уже не будет для нас отвлеченным понятием, а станет предметом нашей практической деятельности и что потребуются огромные усилия для формирования новой личности.

Бойцы занимались с большим желанием и упорством. Всех буквально охватила учебная лихорадка и никто не замечал, как быстро летит время. Справедливость нашей борьбы, чувство ответственности перед страной и своими товарищами, стремление к осознанному подходу — все это предопределяло то напряжение и рвение, с которым мы относились к учебе. Политическая и боевая деятельность в бригаде направлялась прежде всего на объединение наших сил и воли во имя решения исторической задачи — разгрома оккупантов и их пособников.

Размеренная казарменная жизнь, вечера отдыха и солдатские булки, которые выпекались в наших пекарнях из смеси кукурузной муки и молотых сухих груш, — все это доставляло нам большую радость. Крсто занялся созданием батальонной библиотеки. Для перевозки книг и пишущей машинки сделали специальные ящики и выделили лошадь из обоза. Вскоре подобные библиотеки были созданы и в других батальонах. В ротах и батальоне выпускались боевые листки и стенные газеты.

Своей важнейшей задачей Крсто считал воспитание у бойцов высоких моральных качеств. Этой работе он отдавал всего себя, и его усилия не были напрасными. Вот только один пример. Был в нашем подразделении Стипе Чутурич — озорной парень, рабочий из сараевской группы. Всего несколько бесед понадобилось Крсто для того, чтобы сделать из него дисциплинированного бойца. У Чутурича появилась уверенность в своих силах, он стал хорошо учиться, работать над собой и вскоре занял достойное место среди остальных бойцов роты.

В устах Крсто все приобретало вес, размах и силу, поэтому его собеседник всегда чувствовал себя увереннее.

— Наш боец, — говорил Крсто, — должен всегда учиться, накапливать боевой опыт и передавать его другим товарищам, он должен быть неутомимым борцом за лучшее будущее. Если он хочет завоевать и навеки сохранить свободу, ему надо постоянно работать над собой, беспощадно подавлять в себе пережитки старого мира, вооружаться знаниями, необходимыми для борьбы и строительства новой жизни.

В те дни к нам в батальон прибыло первое крупное пополнение, в котором насчитывалось около двадцати человек: сербы, хорваты, турки и евреи из Сараево. Пробиваясь к нам, эти люди перенесли большие трудности.

По вечерам наши бойцы допоздна задерживались в городе, где они веселились с местными парнями и девушками. Молодежь распевала частушки, притоптывая в такт, танцевала танго, вальсы и водила коло. Мои товарищи заметно изменились. Долгие прихорашиваний перед зеркалом и перешептывания, бесконечное штопанье и утюжка изрядно поношенной одежды — все это говорило о том, что мы молоды и влюблены в жизнь.

Эти вечера отдыха не обходились и без шуток. Помню, как во время танго Крсто Баич попросил меня передать Якше Драговичу, что из Черногории прибыли курьеры и принесли ему письмо от жены. Якша, который не был женат, был готов лопнуть от злости. Он с горькой усмешкой поблагодарил меня и сказал:

— Я знаю, чьи это штучки.

Следующий танец его партнерша уже танцевала с другим кавалером.

В ту ночь я увидел у дежурного в казарме Хамида Бешировича и Юсуфа Дорича. Они только что вернулись из города, где гостили у своих родственников. Перебивая друг друга, они взволнованно рассказывали, как плакали от радости родственники, увидев на их шапках пятиконечные звезды. Они немедленно начали пост, ознаменовав его молитвой аллаху во славу войска, в котором сражаются Хамид и Юсуф. Хамид раскраснелся от рассказа, глаза его горели. Он наивно принимал поведение тех религиозных стариков как свидетельство уже прочного единения всего народа с нашей борьбой. Слушая его, я вспомнил о том случае, который произошел с нами при встрече с жителями Обаля. Однако я промолчал: не хотелось омрачать настроение Хамида своими сухими доводами.

Пребывание наших батальонов и других подразделений в Фоче и Горажде способствовало тому, что городское население значительно быстрее населения окрестных сел оправилось после перенесенных мучений. Более сотни местных парней записалось в бригаду, но тем не менее в горах и лесах еще скрывались люди, опасавшиеся неожиданностей. Для ведения агитационной работы в окрестных селах в нашем батальоне, как и во всей бригаде, были созданы специальные группы. Рударская и 3-я роты 2-го батальона проводили политическую работу в селах, расположенных в горах Яхорина, где тогда впервые в партию принимали местную молодежь.

Группа, в которую попал я, не смогла сразу установить контакт с крестьянами. В первом селе нам едва удалось собрать около десяти женщин и дряхлых стариков. Остальные убежали в рощу и испуганно выглядывали оттуда, ожидая, когда мы уйдем. Нас это обидело, и мы, прежде чем зайти в следующее село, решили схитрить: группа разделилась и окружила дома, а один боец пошел по улице, созывая людей на площадь. Крестьяне и в этом селе хотели убежать в лес, но нарвались на нас и вернулись. Смешным и грустным получилось на этот раз политическое выступление Мирко. Он говорил о целях нашей борьбы, о народно-освободительной власти, а многие из крестьян, стоя на площади, все еще не могли унять дрожь в теле после нашего окружения. После этого в какой-то степени насильного «приобщения» в следующем селе жители встретили нас спокойнее — «связь» среди крестьян работала безукоризненно. Люди, которые пасли в поле коз или коров, а также сельские сторожа с утра до вечера внимательно осматривали местность и при появлении вооруженных людей немедленно давали своим знать о приближающейся опасности различными способами: громко кашляя, подзывая животных, окликая кого-то по имени. Но вскоре мы стали желанными гостями. Однажды несколько крестьян из здешнего мусульманского села вышли нам навстречу. Делегаты просили, чтобы мы случайно не обошли их село стороной.

Во время одного из переходов мы стали свидетелями страшного зрелища. К этому месту нас привела кошка. Она выбежала из леса на тропинку и остановилась, поджидая подходившую колонну. Когда мы приблизились, она подбежала к Михайло Недовичу, потерлась о его ногу и, задрав хвост, повела за собой. Когда мы миновали холм, впереди вместо деревни нашим глазам открылось огромное пепелище.

В этом краю со мной приключилась печальная история. В стороне за садом проглядывались открытые террасы мусульманского села, которое находилось так высоко, что, казалось, висело в воздухе. Из-за деревьев показался небритый старик в феске с бессмысленной улыбкой на устах. Покачиваясь, он шел нам навстречу. Все думали, что он хочет пройти мимо, и уступали ему дорогу. Поравнявшись со мной, старик остановился. Некоторое мгновение он молча вглядывался в мое лицо, а затем раскрыл объятия и обнял меня.

— Али, сынок, я знал, что ты жив!

— Нет, — возразил я. — Я не Али. Ты, дедушка, ошибся.

— Молчи, молчи, родной, — счастливо шептал он. — Ничего, что ты скрываешься, главное, что ты жив.

Как ребенок, он прижал голову к моей груди и замер. Мне стало невыразимо грустно, но товарищи мои начали шутить. Они сказали, что отныне будут называть меня Али.

Женщины и дети, находившиеся наверху, в селе, видели, что произошло, и, словно извиняясь, объяснили нам, что недавно, вымогая у старика признание, где он спрятал деньги, четники у него на глазах зарезали его единственного сына. С тех пор старик целыми днями бродит вокруг села и в каждом молодом партизане видит своего погибшего сына.

Долго я не мог прийти в себя после этого случая.