Колонна и горизонты

РОГАТИЦКАЯ НОЧЬ

В лесном селе Малевичи мне перед вечером передали, что я должен явиться к Мирко Нововичу. Штаб батальона посылал нас двоих с пулеметом в качестве подкрепления местному отряду добровольцев, который готовился к налету на Рогатицу. Несмотря на то что это приказание было для меня неожиданным, я радовался, что иду вместе с Мирко. В то время он был секретарем нашей ротной молодежной организации. Рядом с Мирко я чувствовал себя уверенно. Мне казалось, что в случае опасности, угрожавшей его товарищу в бою, он своей грудью закроет его от пуль. Его строгость, иногда, может, несколько придирчивая, никого не обижала: строже всего Мирко относился к самому себе. Вместе с Живко Живковичем он принадлежал к самым сильным бойцам нашей роты.

Мирко перебросил через плечо свой пулемет, а я взял две коробки патронов и винтовку, и мы тронулись в путь. Уже смеркалось, когда мы прибыли на лесную поляну, где находилось около сотни добровольцев.

Вместе с ними мы пошли к лесу в направлении горы Лунь, откуда доносилась автоматная стрельба. По нашим сведениям, на горе закрепились усташи. Перед лесом Мирко сделал мне рукой знак, чтобы я поторопился, а сам скрылся в чаще леса. Потеряв его из виду, я, не разбирая дороги, углубился в заросли и вдруг почувствовал под ногами что-то мягкое. Приглядевшись, я рассмотрел, что это доброволец. Я попытался разбудить его, чтобы он встал и шел вперед, но он молчал, притворившись мертвым. Страх полностью парализовал этого человека. Никому из моих друзей не пришло бы в голову устраивать подобное представление. Когда я снова потряс его, он слабым, испуганным голосом признался мне, что не может даже пошевелиться.

Путаясь в зарослях, я побежал дальше. Кусты наконец закончились. Передо мной лежала небольшая полянка, на противоположной стороне которой стоял Мирко. Он осматривал местность, поджидая меня. Когда я рассказал ему о том, что видел в лесу, Мирко сердито отмахнулся. Мы поспешили к Рогатице. Лунный свет, пробиваясь между облаками, освещал местность, кое-где поросшую лесом. Нам удалось незаметно зайти в тыл противника. Здесь нас догнали три представителя из штаба отряда добровольцев. Вскоре послышался шум работающей рогатицкой электростанции. На окраине города мы остановились, чтобы сделать небольшую передышку, и вдруг со стороны долины донесся топот тяжелых солдатских ботинок, а затем на фоне неба возникла фигура вооруженного человека. Вряд ли мы заметили бы ее, если бы не лежали в траве.

Без предупреждения — оттуда к нам мог подойти только противник — мы одновременно, как по команде, подняли винтовки и, немного выждав, когда человек подойдет поближе, приглушенно крикнули: «Стой!» Отклика не последовало, и мы сразу же открыли огонь. Вражеский лазутчик мгновенно скрылся, установилась абсолютная тишина. Бойцы недоуменно переглянулись. Если лазутчик остался жив, он мог бросить гранату, но этого не произошло. Он исчез, как видение.

Чтобы показать добровольцам, насколько дисциплинированы пролетарцы, Мирко неестественно строгим тоном приказал мне тщательно осмотреть место, где, судя по всему, лежал солдат противника, и немедленно доложить о результатах осмотра. Прижимаясь к траве, я исследовал каждую пядь земли, но ничего не обнаружил.

Рядом с нами что-то плюхнулось в овраг. Это оказалась минометная мина. Если бы ее взрыватель сработал, вряд ли кто-нибудь из нас остался жив. Я молча смотрел на мину и думал о том, что в эту ночь на шестое апреля все мы пятеро родились заново. То же, наверное, думали и все остальные, но держали себя так, будто ничего особенного не произошло.

— Это лазутчик, — сказал кто-то из добровольцев. — Скатился вниз и передал наши координаты минометчику.

После полуночи мы поспешили по той же тропе назад, чтобы до рассвета пройти под Лунем. Наверху спали усташи. Время от времени слышалась пулеметная очередь и снова устанавливалась тишина. На поляне, где мы были вчера вечером, нет ни души. Добровольцы уже отошли.

Брезжил рассвет. Когда мы вернулись в расположение своего батальона, третья рота уже спала, и мы присоединились к ней.

Из-под Рогатицы батальон вернулся в Горажде, а оттуда его на грузовиках перевезли в Фочу. Освещенные светом автомобильных фар, деревья вдоль дороги казались покрытыми снегом. Когда рассвело, мы увидели, что кусты на обочине шоссе посерели от пыли. Вражеские лазутчики легко могли определить интенсивность движения на этом участке. В Фоче нам стало известно о крупном поражении гитлеровцев под Москвой. План «молниеносной войны» против Советского Союза потерпел провал. Здесь говорили также и о нашем наступлении в северном направлении. Несколько наших батальонов и недавно сформированная в Чайниче 2-я пролетарская бригада, в которую вошли бойцы 5-го шумадийского батальона, оставшиеся в живых в боях за Пеновац, осуществляя широкий охват, нанесли мощный удар по четникам в районах Устипрачи, Хан-Пиесака, Сокоца, Власеницы, Братунаца и Любовии. Это была прелюдия к последующим объединенным операциям против четников в Герцеговине и Черногории. Теперь мы имели уже две пролетарские бригады.

Во Власенице к 1-й пролетарской бригаде присоединилась группа испытанных коммунистов, которые под видом четников действовали на территории Сербии. Во главе этой группы стояли белградские революционеры с довоенным стажем — Мишо Трипкович и капитан Предраг Маркович.

Белградцы, посавинцы и крагуевчане впервые после нескольких месяцев разлуки с родными краями увидели с берега Дрины ласкавшие их взор холмы Сербии. Но вскоре эти места пришлось покинуть. По приказанию Верховного штаба они должны были срочно вывезти из Дринячи и Власеницы трофеи и вернуться к нам в район Фочи и Горажде. Приближалось время нового, третьего наступления противника, и нельзя было допустить, чтобы оно застало бригаду разбросанной по огромным просторам Восточной Боснии. А может, было бы даже лучше — если бы это, конечно, допускалось с точки зрения общей обстановки, — чтобы бригада перед вражеским наступлением была рассредоточена: противник не знал бы, куда следует нанести главный удар.