Колонна и горизонты

ЧЕРЕЗ ДРИНУ В САНДЖАК

Только на склонах Дурмитора мне удалось встретиться с вестовым из нашей дивизии Милошем Журичем. Он рассказал мне о жизни в бригаде. Слушая его, я живо представил все события и жизнь боевых товарищей, о которых совсем было забыл в тифозном бреду и в ожидании конца. В памяти всплывали знакомые по батальону имена, и я расспрашивал о том, что произошло за время моего отсутствия. Это было возвращение к жизни, прерванной в тот вечер, когда медсестра втолкнула меня в колонну госпиталя над Ябланицей.

Я узнал, что погиб наш Перо Четкович. Он был смертельно ранен пулеметной очередью из вражеского самолета. Умирающий Перо отдал своей 3-й дивизии последний приказ: освободить Невесине. Приказ был выполнен, но Перо уже не узнал об этом. Особенно тяжело переживал гибель нашего командира Сава Ковачевич, который безмерно уважал и любил Перо.

Как снесет это горе старый отец Томо, который с самого начала восстания всегда был рядом с сыном и похоронил его здесь по православному обычаю? Как переживут это две дочери Перо и жена, оставшиеся в Черногории? Перед моим мысленным взором прошла вся его жизнь. Сначала люботинский ученик из крестьянской бедноты. Как и многие другие черногорские дети, он учебой — а это была единственная возможность — пытался спастись от голодного будущего. Без учебников, плохо одетый, он каждый день шагал по пять часов от Люботина до гимназии в Цетине. Будучи в седьмом классе, Перо записался в военное училище, чтобы перейти на казенный кошт и тем самым как можно раньше оказывать помощь родителям. Может, поэтому он и отличался такой человечностью. Командуя батальоном, он никогда не ставил нам невыполнимых задач. Командование батальоном наложило на его лицо постоянно озабоченное выражение. Сам он не брал в руки ложку и не заходил в горную хижину на отдых до тех пор, пока не убеждался, что все роты как следует размещены и накормлены.

После боя под Ябланицей, рассказывал Журич, наш батальон почти сразу же вступил в новый. А сколько их было еще после этого! Марш, который совершался для того, чтобы оторваться от противника, как правило, сопровождался тяжелыми боями с четниками на Прене, у озера Борачко, под Главатичево и Тройврхом, на Палеже под Трескавицей, под Калиновиком, на Девоячком хребте, на горе Липети, у Добро-Поля, с итальянцами и четниками на Канаку и Ифсару, на Дрине и под Чайничем.

На рассвете наша рота (как передовой отряд) преодолевала отвесные скалы, возвышавшиеся над озером Борачко. И здесь наши бойцы увидели несколько сотен пивских и герцеговинских четников. Они расположились возле догоравших костров на плоскогорье, неподалеку от них лежали лошади. Мы открыли огонь, и все немедленно пришло в движение. Оценив по силе огня нашу малочисленность, один из четнических командиров остановил бегущих солдат и бросил их в контратаку.

На 3-ю роту обрушился шквал огня. За спиной у наших бойцов были лишь отвесные скалы да пропасть. Если бы вскоре не подошли остальные подразделения нашего батальона, никто бы в живых из роты не остался. Анте Раштегорац и Саво Машкович, тяжело раненный в руку, до последнего патрона прикрывали вынос с поля боя погибших и раненых. Вниз пришлось спускаться по крутому склону, по которому даже здоровые карабкались с большим трудом.

Под Калиновиком завязался бой со «штурмовиками» Джуришича. В бригаде не было сведений о численности этой четнической группы. Оказалось, что накануне боя туда на итальянских грузовиках было переброшено сильное подкрепление. Вместо предполагаемых деморализованных остатков противника нас поджидали две бригады санджакских и две бригады боснийских четников.

Без пищи и отдыха, полностью измотанная предыдущими боями, наша бригада вместе со 2-й далматинской три дня и три ночи штурмовала по глубокому снегу Палеж и Шилевац. 2-й черногорский батальон отразил шесть контратак противника, следовавших одна за другой, и четырежды атаковал сам, бросаясь в рукопашную схватку с четниками. На третий день боя, утром 22 марта 1943 года, после еще одной ночи, заполненной атаками, наша бригада и далматинцы не обнаружили никаких признаков, свидетельствовавших о поражении четников. На рассвете обе стороны одновременно отошли с чувством проигранного сражения. Когда крестьяне сообщили, что четники отступили, на поле боя было найдено более шестидесяти вражеских трупов.

1-й батальон получил задачу — выступить в качестве передового отряда. Используя баржу, он должен был форсировать водную преграду, создать около Устиколины плацдарм и тем самым обеспечить переправу всех наших войск через Дрину. В городке не осталось ни одной живой души, а баржа была привязана к противоположному берегу, где виднелись окопы четников. Пришлось отойти за холм, в деревню Оджак, и доложить в штаб бригады, что весь берег, вплоть до села Цвилин, изрыт окопами. Линия укреплений противника тянулась до горы Крчино и Капак, откуда вела огонь итальянская артиллерия.

Штаб бригады отдал приказ во что бы то ни стало переправить ночью баржу к нашему берегу. Вызвались добровольцы — Чачич, Милон, Вежа, Войо Кадиевич и комиссар батальона Крсто Баич. Они готовы были вплавь добраться до противоположного берега, отвязать баржу и доставить ее на нашу сторону. С железнодорожной насыпи и с мечети их поддерживали все бригадные огневые средства: четырнадцать станковых и пятнадцать ручных пулеметов, восемь минометов и противотанковая пушка.

Пока смельчаки боролись с ледяными мартовскими волнами Дрины, оглушительные выстрелы и разрывы мин, поднимавшие у окопов столбы песка и земли, не позволяли четникам высунуться. Они были настолько ошеломлены, что вскоре над брустверами в знак капитуляции взвились рубашки, платки, вывернутые пилотки и даже шерстяные носки, повешенные на стволы винтовок. С нашего берега им приказали выйти из окопов, сложить оружие, построиться и ждать дальнейших приказаний. Они тотчас же послушались.

Пловцы взобрались на баржу и поспешили в обратный путь. Тем временем со стороны Цвилина противник открыл огонь. Когда они уже находились на середине реки, в стальной трос попала пуля и разорвала его. Баржа остановилась. Голые по пояс смельчаки на ледяном ветру безуспешно пытались сдвинуть баржу с места. Бойцы на берегу реки волновались за своих товарищей, попавших в такое затруднительное положение, и хором давали им различные указания. Некоторые, сами того не замечая, обутые вошли в воду. Дрина в этом месте была очень глубокой. Четники, увидев, что случилось на реке, как по команде, попрыгали назад в окопы и открыли сильный огонь. Крсто и его группа вынуждены были покинуть баржу и под свинцовым дождем преодолевать оставшееся расстояние вплавь. Как только пловцы добрались до берега, на них тут же набросили одеяла и повели за холм. Никто не замечал, что уже наступил рассвет.

После очередной неудачи штаб бригады направил всем батальонам письмо, в котором форсированию Дрины придавалось историческое значение. Здесь было самое подходящее место для вступления наших войск в Черногорию и Санджак. Подготовку к форсированию поручили Саво Буричу и Божо Божовичу. Они сразу же приступили к постройке плотов, однако столкнулись с большой трудностью: в Устиколине совсем не было деревянных изб, в строительстве здесь использовали кирпич, а вокруг рос только кустарник.

На рассвете группы наших бойцов, как в приключенческом романе, проникли в покинутый городок и под носом у четников целый день собирали все, что могло держаться на воде. Ночью в городок пришли роты и перенесли «строительный материал» за холм. У мельницы работали сборные команды из разных подразделений, пытаясь соорудить из собранного хлама что-то такое, что бы могло держаться на воде. Единственной квалифицированной силой для инженерных работ подобного рода был саперный взвод под командованием Йована Вуйовича. В работах по постройке плотов взводу помогал боец кралевацкого батальона Панто Гавран, уроженец здешних мест. Над поляной, превратившейся в мастерскую, не раз появлялся немецкий разведывательный самолет, после чего поляна тщательно «обрабатывалась» вражеской артиллерией, расположенной на горе Крчино. Командир бригады Лекич и комиссар Седой не покидали места работ до тех пор, пока бойцы не начали переносить плоты к воде.

Каждый плот несли двадцать человек. Случалось, что уже при первых шагах сооружение распадалось, отчего все нервничали и еще больше суетились. Бойцы использовали пояса и ремни винтовок, чтобы лучше укрепить эти непрочные устройства. Около полуночи на берег доставили тринадцать плотов. Один из них тут же потонул, а экипаж другого, состоявший из Драго Грбовича, Петра Попиводы и Юро Боначича, погиб от огня вражеского пулемета. Третья попытка форсировать реку также оказалась безуспешной.

Штаб бригады собрал командиров батальонов в селе Оджак на совещание и в присутствии комдива, товарища Кочи, подверг их острой критике за медлительность и нерасторопность в работе. На этом совещании было принято решение предпринять силами добровольцев из всех батальонов еще одну попытку. Личный состав тщательно готовился к этому ответственному мероприятию. Во всех ротах были проведены партийные собрания. Вызвалось тридцать пять добровольцев. Некоторые из них скрыли, что не умеют плавать.

Милош рассказывал мне о дальнейших событиях в бригаде, и я, как воочию, видел ту четвертую, исключительно напряженную ночь. На первом плоту, который бойцы спустили вниз по течению, находились Янко Чирович с пулеметчиком Божо Прлем, два его помощника, Джуканович и Лекич, и еще два далматинца, выполнявшие роль гребцов. Вместе с ними от берега отошла лодка с Войо Кадиевичем и Анте Раштегорацем.

Причаливая к противоположному берегу, Янко бросил с плота гранату. Анте и Божо открыли огонь из ручных пулеметов. Затем они стали преследовать бегущих четников и вслед за ними вошли в Цвилин. Таким образом был создан маленький плацдарм. В село сразу же прибыли Саво Машкович, Бато и Милева Щепановичи. Высокая и решительная Милева всегда мне напоминала Милицу Мушикич — отважную комсомолку из беранской гимназии, уроженку Забрджа. Начали прибывать и другие группы. В Цвилине никого не было. В домах кое-где еще догорали дрова. Через некоторое время бойцы схватили здесь повара четников. Он рассказал, что гору Крчино обороняют незначительные силы четников, а артиллерийские расчеты состоят примерно из двадцати итальянцев.

Оставив нескольких человек для связи с переправой, бойцы бросились через низкорослый лес к этой горе. До них доносился топот бегущих людей. Вскоре наши бойцы достигли итальянской палатки. Она была заполнена продуктами питания. Круги душистого сыра, по своим размерам напоминавшие жернова, приковали к себе зачарованный взгляд изголодавшегося Бато. Саво Машкович приказал ничего не трогать. Нужно было спешить: противник мог в любую минуту прислать подкрепление и ликвидировать наш плацдарм.

Бойцы собрались около одного из пересечений итальянских траншей, стенки которых были обшиты сплетенными прутьями. Вдруг где-то совсем рядом застрочил пулемет. Противник находился настолько близко, что мог спокойно забросать наших бойцов ручными гранатами. На вершине Крчино не вспыхнул костер, который для подразделений в Цвилине должен был послужить условным знаком о занятии высоты. Вместо этого начался кровопролитный рукопашный бой.

Новая группа, выделенная для поддержки боя за высоту Крчино, встретила выше Цвилина Экрема Дурича и Драго Джукановича с ранеными. В этом бою погибли комиссар 2-й роты колашинец Спасое Драгович — студент юридического факультета и боец Душан Бошкович — студент из Берана. К упавшему Драговичу подбежал раненный в глаз Саво Николевич — крестьянин из Брчела, что у Вирпазара, и был также сражен вражеской пулей. Вынося погибших с поля боя, тяжелое ранение получил комиссар 1-й роты Блажо Попивода, крестьянин, родом из-под Цетине. Блажо Црвенко, служащий из Цетине, обливался кровью: осколок мины оторвал ему нижнюю челюсть.

Сильный огонь противника и развернувшиеся события свидетельствовали о том, что слова повара четников оказались подвохом. Бригаде противостояли итальянский горнопехотный батальон «Интра» и несколько сотен четников. Стремясь ослабить наш натиск на итальянский участок обороны и овладеть хребтом под Цвилином, откуда можно было помешать нашему дальнейшему форсированию Дрины, группа из четырехсот четников начала обходить левый фланг наступавшей бригады. Наши подразделения на левом фланге пришли в замешательство от такого маневра противника и начали отход за Цвилин. Все пути дальнейшего отхода оказались отрезаны. На Дрине все еще продолжалась переправа, но прибывающего подкрепления было явно недостаточно для замены раненых и погибших. Вежа и Кадиевич со вчерашнего вечера находились в воде, пытаясь заделать пробоину от минного осколка в барже, но дело подвигалось очень медленно.

Бойцы собрали все боеприпасы, оставшиеся у раненых и убитых, и вновь бросились в атаку. Подошло подкрепление, и в наших рядах уже насчитывалось около семидесяти человек из двух батальонов вместе со штабами. В самый напряженный момент боя Мико Новович крикнул: «Коммунисты, вперед!» И четники были сломлены. Несколько вражеских солдат подняли было руки вверх, но Саво Бурич крикнул им, что не выносит такой трусости, даже если ее проявляет противник. Охваченные паникой, они рассеялись по лесу.

Это была одна из самых крупных побед нашей бригады. О ней рассказала в своей передаче радиостанция «Свободная Югославия». В репортаже Радована Зоговича назывались имена Душана Бошковича, Блаже Попиводы, Саво Николевича, Ягоша Срдановича, Милии Рашовича, Спасое Драговича, Блажо Црвенко. Отмечались также штабы 1-го и 2-го черногорских батальонов под командованием Саво Бурича и Божо Божовича. Подробно описывался бой этих батальонов с четниками. В передаче упоминалось об одном интересном эпизоде. Бато Щепанович, получив легкое ранение в голову, упал на землю. Подбежавшие товарищи хотели отвести его на перевязочный пункт, но Бато сказал: «Мой пулемет привык только к моим рукам». Назывались также имена Раштегораца и Хамида Беширевича. Оба мужественно сражались и были ранены. Истекающий кровью Хамид убил еще троих солдат противника. Тяжелые, продолжительные марши сильно подорвали здоровье раненого Хамида, и его перевели в дивизионный госпиталь. Там он, к несчастью, заразился тифом. Погиб он позже, во время боев на Сутеске.

Раненная, Милева Щепанович сражалась до конца дня, никому не говоря о своей ране. И только после того как мы овладели высотой Крчино, Милева явилась на перевязку. Отделение Милии Рашовича, заброшенное в тыл итальянцам, сыграло решающую роль в борьбе за высоту. После боя командира отделения нашли убитым. Казалось, он уснул, склонив голову на приклад винтовки. В блиндажах между трупами итальянцев нашли также Спасое Гошовича. Во время атаки он ворвался во вражеские окопы и был убит осколком гранаты. Спасо Божович, Владо Ковачевич, Войо Абрамович, Божо Прля — это далеко не все имена героев тех грозных дней.

В ту ночь наступление осуществлялось по всему фронту — от Устиколины до Фочи. 3-я крайнская бригада, кралевацкий и белградский батальоны нашей бригады преследовали разбитого противника. После поражения в боях за Крчино, Капак, Голи-Врх и Ифсар итальянцы и четники не смогли удержаться даже в хваленой системе укреплений под Чайниче, награжденной за свое совершенство серебряной медалью итальянского командования.

Там, где недавно находился противник, валялись брошенные орудия, раненые мулы, радиостанции, трупы солдат, которых не успели похоронить, офицерские кухни, минометы, ящики с боеприпасами. Здесь можно было увидеть и крестьянские топоры, шерстяные носки, красочно расшитые наволочки. Однако все это перемешалось с чужеземными ранцами, пелеринами, шляпами с перьями, порнографическими открытками и четническим знаменем, затоптанным в грязь. Путь к Ифсару свидетельствовал о полном поражении противника.

За успехи в боевых действиях в междуречье Неретвы и Дрины нашей бригаде в приказе, подписанном товарищем Тито, была объявлена еще одна благодарность. В этом приказе говорилось:

Узнав о форсировании Дрины и разгроме врага у села Брод, недалеко от Фочи, а также о том, что Тито объявил благодарность 2-й далматинской бригаде и саперной роте, о чем сообщила радиостанция «Свободная Югославия», Владимир Назор заплясал от радости по комнате и написал об этом стихотворение.

Милош рассказал, что наша бригада уже достигла реки Лим и участка шоссе Преполе — Бело-Поле, а это при нашей скорости движения было очень далеко.

Мы продолжали свой путь по свежим следам прошедших колонн. Выше нас тянулись хребты Дурмитора. Среди моря высокой травы выступали большие серые камни, поросшие лишайником. На мою руку опиралась Лепа — сестра Драгана Марковича, студента философского факультета из Обреноваца. Она была в 6-м батальоне нашей бригады. Остриженная наголо девушка, ослабев после перенесенного тифа, опасалась, что выбьется из сил и останется где-нибудь на дороге. С Лепой, Мартой Чупич и несколькими другими знакомыми я делил в пути кукурузный хлеб и сыр из Обаля. Внешне мои действия могли показаться скряжничеством: я разламывал в ранце хлеб и сыр, незаметно перекладывал кусочки в карманы и затем раздавал своим попутчикам. Я не хотел, чтобы они увидели, что уже почти ничего не осталось: ведь мысль о том, что еще не все съедено, придавала силы.

Лепой и Мартой овладело весеннее настроение. Они ловили бабочек, радовались солнцу, как дети, и рвали все цветы подряд. В их руках порой оказывались целые охапки цветов. Однажды вдали послышался чей-то голос. Я увидел, как к Марте подошел вестовой, достал из кожаной сумки письмо и вручил ей. Девушка села на траву, прочитала письмо, затем весело поднялась и в знак прощания помахала нам рукой. Вскоре вместе с вестовым она исчезла в высоких луговых травах.

На ночь мы располагались в сараях на окраине местечка Жабляк. Батальон ждал, когда из бригады поступят распоряжения на дальнейшие действия. Как-то утром, когда бойцы, проснувшись, вышли из сараев, из-за хребтов гор появилась вражеская эскадрилья в составе пяти бомбардировщиков. Как от бешеных собак, все разбежались в поисках какого-нибудь укрытия. Однако открытая холмистая местность выдала наше присутствие, и мы застыли в ожидании. Даже утренние тени и те отвернулись от нас. Самолеты, выстроившись в круг, наносили удар за ударом по местечку и его окрестностям. Град бомб, сопровождаемый грохотом разрывов, непрерывно сыпался на землю.

Я притаился недалеко от церкви, а это было небезопасно. Поспешно отполз на несколько метров в сторону, однако новое место показалось мне еще хуже. Я сжался в комок, будто какой-то страшный зверь положил мне на затылок свою лапу. В таком беспомощном положении секунды становились вечностью. Всем своим существом я хотел жить и чем дальше отодвигал возможность конца, тем сильнее в мой мозг проникал рев моторов, сирен и грохот разрывов. Над Жабляком и окрестными селами клубился густой дым. Похоже было, что наше местечко стало основной мишенью для вражеских летчиков.

Наконец уничтожающие звуки исчезли, и наступила необычная тишина. Некоторые бойцы потягивались и громко зевали. Будто освободившись от земного притяжения, мы вставали и, покачиваясь от малейшего порыва ветра, опять шагали в неизвестность.