Колонна и горизонты

ОБЪЕДИНЕНИЕ

Восстание, вспыхнувшее в Сербии, перебросилось из освобожденных районов в горы Санджака. После неудачного штурма Плевли больше трехсот добровольцев из наших черногорских партизанских отрядов отправились в Рудо, чтобы там, объединившись с товарищами из Сербии, образовать 1-ю пролетарскую бригаду[1].

Наш след затерялся где-то в горах. Стояла темная ночь. Все казалось вымершим в этом незнакомом крае. Что это? Безлюдные горы или пустыня, которую оставило после себя злодеяние? В лицо дул резкий ветер. Иногда из-за облаков выглядывала луна: речка, блеснув ненадолго, тут же скрывалась за черным лесом. На небе — ни звездочки.

Сильно продрогшие, мы почти физически почувствовали тепло, когда впереди показалось Рудо. Это местечко затерялось в горах где-то на границе между Санджаком и Боснией. Единственная в городке мощеная улочка, извиваясь между низкими домиками и деревянными минаретами, осторожно спускалась к реке Лим. Потрескавшиеся стены домов, выложенные из необожженного кирпича, были укреплены дубовыми поперечинами. На крышах лежала старинная круглая черепица. Рудо опоясывали горы, запорошенные первым снегом. Окутанные инеем тополя напоминали пушинки одуванчика или нарисованные на стекле картины юного художника. «Смотри, и у лесов замерзает дыхание», — сказал Крсто Баич. На витринах лавок стояли миски с горохом и жареной кукурузой, глиняная посуда и тапочки домашнего производства, а на заборах висели старые рядна и стеганые одеяла, превратившиеся в сочетание заплат и пожелтевшей ваты.

Нас, черногорцев, волновало тогда не столько это освобожденное местечко, сколько группы вооруженных бойцов из Сербии, которые, обходя лужи, прогуливались по городским улицам. На бойцах были шайкачи[2], немецкие шинели, остроносые опанки[3] или солдатские ботинки, на некоторых — грубые суконные куртки, подпоясанные тесьмой. За спинами у бойцов торчали длинные винтовки, которые выпускал наш оружейный завод в Ужице. А мы (кто — в кепках, кто — в солдатских, кто — в гимназических или черногорских шапках, в тяжелых ботинках с застежками, в пелеринах и куртках из домотканого сукна) с радостным волнением рассматривали это разношерстное войско. Судя по всему, и мы для них были лучшим сюрпризом этих дней.

Никто не решался заговорить первым. Все были настолько взволнованы, что сразу не находили слов, чтобы выразить нахлынувшие чувства. Но вот прозвучало приветствие «Здраво, другови!», и от скованности не осталось и следа. В воздух полетели шапки и винтовки. Их подхватывало множество рук. Улица вмиг оживилась. Здесь встретились люди, знакомые по довоенному Белграду, по факультетским аудиториям и студенческим столовым, по демонстрациям и забастовкам, по совместной подпольной партийной работе. Выкрикивались имена, слышались приветствия, и вскоре мы превратились в то единое целое, чем, в сущности, уже были задолго до этой встречи.

Саво Бурич, Крсто Баич, Джуро Лончаревич, Владо Щекич, Леко Марьянович оживленно беседовали со своими белградскими товарищами — Райо Недельковичем, Ольгой Йовович-Ритой, Станко Джингалашивичем, Моисеем Митровичем, Лоло Рибаром. Им было о чем рассказать друг другу: и мы, в Черногории, и они, в Сербии, прошли большой путь, прежде чем превратились из мирных граждан в воинов. И мы, и они освободили многие города. У них за спиной была Ужицкая республика, у нас — почти полностью освобожденная Черногория. И мы, и они с возвращением оккупантов познали великую радость победы и горечь поражения.

Немецкие и итальянские карательные отряды при помощи местных предателей вновь заняли почти все освобожденные районы Сербии и Черногории. Многим опытным политработникам не удалось вовремя уйти от преследователей, и они стали жертвами врага. Из пятнадцати тысяч бойцов из Сербии в Санджак пришло лишь около трех тысяч. На Златиборе, у Частины, немцы захватили партизанский госпиталь и уничтожили всех раненых и медицинский персонал.

Закончились неудачей и две наступательные операции: черногорских сил на Плевлю, где погибло свыше 200 бойцов и около 270 было ранено, и сербских сил на Сеницу, в боях за которую партизаны потеряли ранеными и убитыми около 100 бойцов.

Считая, что «коммунистическая авантюра с восстанием» потерпела поражение, местная реакция сбросила с себя личину заботы о народе и открыто готовилась вместе с немецкими и итальянскими гарнизонами отпраздновать падение Москвы.

В оккупированных странах Европы еще не развернулась активная борьба против фашизма. В это время фашисты осуществляли кровавую операцию «Ночь и мгла». Опираясь на поддержку местных и европейских антикоммунистических сил, они готовили списки неблагонадежных, подлежащих отправке в Освенцим, Бухенвальд, Дахау, Баницу и Ясеновац; расстреливали десятки тысяч взрослых и малолетних жителей Крагуеваца, Кралево и Ядары; дотла сожгли Скелу; на улицах и площадях городов и деревень ставили виселицы. Использовав промышленные и сырьевые богатства всей порабощенной Европы, гитлеровские войска добились временных успехов и приближались к Москве и Ленинграду. Такая обстановка выдвигала важные задачи перед патриотами и коммунистами как Югославии, так и других стран.

Наступило время, когда нужно было на деле показать готовность идти на смерть во имя торжества своих убеждений. Каждому предстояло выбрать одно из двух: или активно бороться против врага или же пассивно выжидать и быть раздавленным грозными событиями. И целое поколение, решительно отбросив всякие колебания и опасения, выбрало борьбу. Нас не испугали тяжелые потери и предательство. Мы вместе со всем народом восприняли призыв к восстанию как призыв к новой жизни, без оккупантов и капиталистов. Партия настолько укрепила в народных массах веру в непобедимость Советского Союза, что мы и на штурм Плевли шли с чувством, будто война продлится не больше нескольких месяцев.

Эта встреча несказанно обрадовала и нас, и товарищей из Сербии. Она свидетельствовала о том, что наши силы, вопреки натиску врага, накапливаются, растут и выходят за пределы района и края. Улучшается и перспектива нашей борьбы: возникает надежда, что рост наших сил никогда не остановится. Об этом говорил и такой факт. Штурмом Плевли мы вынудили итальянцев сконцентрировать свои силы и тем самым оказали помощь сербским товарищам, обеспечив им отход в Санджак. Они теперь могли не опасаться вражеских ударов с тыла. Это свидетельствовало о единстве сербских и черногорских коммунистов, выкованном накануне войны и в период восстания, об истинной вере народа в свой боевой авангард, представленный более чем десятью тысячами членов партии с довоенным стажем и несколькими десятками тысяч молодых коммунистов. От таких мыслей перехватывало дыхание, на глаза навертывались слезы, однако мы сдерживали свои чувства, боясь показаться излишне сентиментальными и слабовольными.

Городок по своему виду напоминал разбуженный муравейник. Здесь поселился трудовой дух партизанской столицы. К местным закройщикам, обувщикам, пекарям и кузнецам присоединились бойцы — бывшие ремесленники из наших подразделений. Под озорным лозунгом «На заплатах дом держится» умельцы починили для бойцов старую одежду и обувь и сшили из трофейных тканей и одеял несколько новых униформ.

У Крсто Баича нашлось немного итальянских лир. Во время прогулки он зашел в лавку, купил около килограмма мелких яблок и раздал их товарищам. Эти яблоки показались мне очень душистыми и вкусными, и я вмиг съел свою долю. Крсто заметил, что яблоки не предназначены для того, чтобы утолять голод. Всякое лакомство нужно как можно дольше держать во рту, наслаждаясь его вкусом, и не торопиться глотать. А зимой яблоки — больше лекарство, чем пища.

На городок опускался ранний зимний вечер. Бакалейные лавки, магазины и кафаны, где мы расположились на ночлег, были полностью разграблены итальянцами и четниками. Жестяные печки, установленные нами в помещениях, давали больше дыма, чем тепла. Черногорские батальоны разместились в пригородах Рудо, а крагуевацкие — возле самой площади. Коптили керосиновые лампы. Кое-где слышался тихий говор бойцов, устроившихся на низких треножках или прямо на полу на соломе. Кто-то жаловался, что никак не может уснуть. Кто-то просил сигарету, а получив ее, укладывался на полу, пускал кольца дыма и, ни к кому не обращаясь, громко спрашивал, когда он вновь увидит свою Сербию.

Бойцы, сменившиеся с постов, принесли с собой холод. Они отказались от предложенных им стульев и, согревая дыханием озябшие на морозе руки, спросили товарищей только о порядке заступления на посты. Завтра предстоял смотр бригады, нужно было рано вставать, и поэтому они старались как можно скорее заснуть.

Лай собак и шум реки Лим сопровождали нас до самого поселка Дорич. Нас направили туда из Рудо для наблюдения за местностью и охранения наших войск, расквартированных в городке. У одинокого приземистого домика нас встретила пожилая женщина, одетая в черное. Не говоря ни слова, она начала выносить из прихожей вещи, освобождая нам место для ночлега. Два бойца надергали из стога соломы, принесли ее на брезенте и разостлали в избе возле печки. Мы улеглись, подложив под головы сумки и набросив на себя шинели и одеяла. Места не хватало. Лежать приходилось только на боку. Закопченные балки, полки с кастрюлями, связки кукурузных початков, сухого перца, лука и чеснока — так выглядела внутри почти каждая сельская изба в Санджаке.

Утром мы увидели возле печки молодого человека в гражданской одежде. Это был местный житель Юсуф Дорич, ученик сараевской духовной семинарии. Вчера вечером, натолкнувшись на наших дозорных, он дрожащим от волнения голосом спросил, где штаб, и сказал, что несколько минут назад убил человека.

— Как это — убил человека? — спросил его боец нашей роты Янко Чирович, высокорослый мужчина из Колашина.

Юсуф трясущимися руками изобразил что-то непонятное и объяснил, что пришел держать ответ перед партизанским судом.

В те дни четники и усташи раздували националистическую истерию в селах вокруг Рудо. Под предлогом борьбы против мусульман, хорватов, сербов, коммунистов и евреев они, вымогая золото, терроризировали население. Если на их глаза попадалась какая-либо ценная вещь, ее владелец немедленно объявлялся подозрительным.

В тот вечер родственники Юсуфа заметили, как к берегу Лима причалила лодка и из нее вышли вооруженные люди. Пришельцы разделились на группы и направились в поселок. Один из них внимательно заглядывал во все дворы, словно прикидывал, сколько можно захватить на обратном пути посуды, кукурузы, сушеных фруктов, женской одежды и украшений. Женщины метались по комнатам, прятали вещи и с ужасом смотрели на улицу. Отец Юсуфа достал из кладовой старинное кремневое ружье, сунул в руки сыну и подтолкнул его к запасному выходу в сторону рощи.

— Я уходил, — рассказывал Юсуф, — и слышал, как тот человек требовал дукаты, угрожая расправой. У меня подкашивались ноги. Услышав, как отец оправдывается перед этим человеком, я почувствовал себя предателем. Вдруг совсем близко от меня заскрипел снег. Я спрятался за дубом и притаился. Сильно сгорбившись, по моему следу шел четник. Видимо, он замышлял что-то неладное. Деваться мне было некуда. Я поднял ружье и нажал на спусковой крючок. Грянул выстрел, приклад больно ударил в плечо. Я отбросил ружье в сторону и побежал в Рудо, чтобы первому же встречному рассказать о случившемся…