Колонна и горизонты

В ОСВОБОЖДЕННОМ КОНИЦЕ

В штабе батальона, разместившемся в каком-то сарае в селе Асановичи, мне вручили письмо и сказали, что я должен доставить его в Верховный штаб. Предстоял нелегкий путь. Между нашими подразделениями сплошного фронта не было, и поэтому от меня требовались осторожность и готовность к любым неожиданностям.

«Я иду в Верховный штаб», — повторял я, радуясь возможной встрече с товарищем Тито. Шагая с письмом в полотняной сумке, я чувствовал гордость. Признаюсь честно, нашим вестовым Данилу Симоновичу, Петру Попиводе, Шпиру Лагатору, Милошу Журичу, Коче Йончичу я немного завидовал: у них хорошие лошади, кожаные сумки, ремни и сапоги, автоматы и пистолеты, а самое главное — они постоянно находятся при наших штабах. Мне казалось, что им передались некоторые черты наших командиров и комиссаров, в частности, они не испытывали никаких затруднений при встречах и разговорах с людьми.

И раньше, в Романии, в Фоче и Горажде, нам часто приходилось встречаться с Иосипом Броз Тито. Эти встречи всегда выливались в праздник с песнями и радостными возгласами. Но теперь мне предстояло совсем иное: я должен был из рук в руки передать ему письмо. Мне сказали, что я застану его в Булатовичах.

Вдоль тропы, по которой я шел, росли живые изгороди из цветущего боярышника и черешни, нигде не было слышно ни петушиного пения, ни собачьего лая, не было видно даже крыш домов. Кое-где в стороне темнели пепелища, заросшие травой, — остатки прошлогоднего разгула четников и усташей. В цветах жужжали пчелы, но я слышал другой голос, призывавший меня быть осторожным: здесь меня подстерегали любые неожиданности. Безлюдное пространство пугало. Я знал, что враг чаще всего подстерегает наших вестовых за деревьями или кустами, затем внезапно выскакивает и убивает их. А как же письмо? Успею ли я его проглотить, как это делали довоенные подпольщики, попав в руки полиции? Конечно, в таком случае пуля освободила бы меня от ответственности, но письмо было бы в руках врага. Такие мысли заставили меня понять, что я напрасно завидовал вестовым, что все-таки лучше быть бойцом в батальоне, чем находиться при штабе.

Наконец я увидел в лесу хижину и стоявшего перед ней старика. Я спросил у него, был ли здесь наш штаб. Старик смутился и ответил, что сегодня утром здесь были какие-то солдаты. «Наверное, ваши, — добавил он, глядя на мою пилотку, — но они ушли по этой единственной здесь тропе».

Затем я потерял всякий след, и к страху перед засадой присоединился страх, вызванный отсутствием дорог. За эти несколько часов я в полную меру почувствовал, что значит одиночество на войне.

Я обрадовался, когда снова увидел примятую траву, но тут же у меня возникла мысль: что будет, если я опоздал?

На голой вершине показался часовой. Здесь находились люди из роты охраны Верховного штаба. Часовой решительно остановил меня и, к моему сожалению, не позволил мне лично передать письмо товарищу Тито, о чем я так мечтал. Он взял письмо и передал его подбежавшему бойцу. Кто-то сверху спросил, откуда прибыл вестовой, а тот, с письмом, торопясь вверх по склону холма, важно, словно он сам принес письмо, ответил: «Из Первой».

Огорченный, я присел возле часового и стал ждать. Вскоре боец вернулся и, запыхавшись от быстрого бега, сказал не мне, а кому-то за моей спиной, пусть, мол, вестовой из 1-й бригады поднимется к остальным наверх, так приказал Старик, и пусть ему дадут поесть чего-нибудь. Значит, он, товарищ Тито, уже увидел по карте, какой путь я преодолел за сегодняшний день.

На заросшей травой полянке, растянувшись на одеялах, спали вестовые. Некоторые из них лежали, положив ноги на небольшое возвышение. Пригревало солнце. А в нескольких шагах от них — нас разделяла только грядка лука — в суконном костюме и сапогах прогуливался Тито. Время от времени он останавливался и поднимал к глазам бинокль: наблюдал за итальянским самолетом, который вчера вечером бомбил железную дорогу, а теперь прилетел на разведку местности. Вокруг стоял густой лес, ничто не нарушало тишины, а главное — передо мной был Иосип Броз Тито. Мою усталость как рукой сняло.

Старший группы вестовых посоветовал мне лечь, как и вестовые, положив ноги выше головы, чтобы таким образом восстановить правильное кровообращение в организме. Но мне не хотелось ложиться, я еще не насмотрелся на товарища Тито.

Он прогуливался, о чем-то напряженно думая. Четыре шага вперед, четыре назад — наверное, по привычке, выработавшейся у него, когда он сидел в одиночной тюремной камере.

Зашло солнце, сразу же похолодало. Спящие вестовые зашевелились, некоторые откатились вниз, что-то бормоча во сне и ощупывая вокруг себя место в поисках одеяла или шинели, чтобы укрыться с головой. Рота охраны начала грузить имущество, готовясь к маршу.

Колонна Верховного штаба зашла в лес и направилась к долинам. Может быть, то письмо, которое я принес, явилось причиной этого марша? Спускаясь по склону, Моша с трудом держался в седле, что давало Коче повод для шуток в его адрес. В колонне находился почти весь штаб нашей бригады.

При входе в село Реповце я в темноте услышал голоса товарищей из моей роты. Они также были готовы к маршу. У меня ослабли ноги, когда я узнал, что в ночь на восьмое июля наши войска идут освобождать Кониц. Вероятно, чрезмерная усталость и все то, что я пережил в течение этого дня, вызвали у меня предчувствие неизбежной гибели. Я вспомнил знакомую мне с детства сказку о ясновидящем старце, который точно предсказал, когда пробьет его час, и приготовил все необходимое для похорон. Мне казалось, что в таком состоянии нет смысла идти в бой. Бессмысленно было и кому-либо признаваться, что я боюсь. Никто из нас, может, кроме Савы Бурича, и то в шутку, не смог бы этого понять. Все же я решил открыться Мирке Нововичу, рассчитывая, что он посмеется надо мной, но не подумает, что я струсил. Мирко я нашел возле обоза и рассказал ему во всех подробностях и о том пути, который я проделал, и о моем настроении. Мирко ничего не ответил на мой рассказ, словно ничего не слышал. Он только сказал, что на кухне мне оставили черешню (батальон закупал ее у крестьян, как говорится, на корню и делил по ротам). Это был весь мой ужин.

Поскольку наша рота в ту ночь являлась резервам батальона, мне предстояло выбрать одно из двух: или остаться с обозом и вволю выспаться, или же присоединиться к роте и подремать хотя бы урывками. Я выбрал второй вариант.

Душная июльская ночь. Под Коницем простираются леса, колосится созревший ячмень и пшеница. Ущелья зазвенели от стрельбы, сначала нерешительной, но затем превратившейся в сплошной гул. По полученным сведениям, усташский гарнизон в городе хорошо вооружен, располагает минометами и станковыми пулеметами, но все городское население сочувствует партизанам. Крагуевчане штурмовали верхнюю часть города со стороны Иван-Седла, а наш 2-й батальон должен был преодолеть Неретву несколько ниже по течению и захватить блиндажи у моста.

Стрельба не мешала мне спать. Меня разбудили, когда наши пошли в атаку. Стрелковая цепь растянулась по пшеничному полю, которое под лунным светом казалось залитым золотом. Командир 1-й роты Гайо Войводич и бойцы молодежного батальона Саво Никалевич и Вучета Црнцевич подползли к блиндажу на крутом холме, возвышавшемся над железной дорогой, и гранатами заставили замолчать усташский пулемет. Путь к городу был открыт. В блиндаже бойцы обнаружили тело погибшего пулеметчика и немного боеприпасов.

Именно в тот момент, когда мне показалось, что вражеская оборона начинает разваливаться, поступило странное распоряжение из штаба бригады начать отход. Наши крагуевчане к тому времени уже ворвались в верхнюю часть города. Видя это, Саво Бурич, несмотря на поступившее распоряжение, приказал установить с ними связь и поддержать их. Поскольку с поля боя поступали хорошие вести, штаб бригады несколько позже отменил свое решение об отходе и приказал 2-му батальону действовать в соответствии с первоначальным планом. На рассвете блиндаж у моста прекратил сопротивление, усташи оставили Кониц и отошли по шоссе в направлении Мостара. В ту ночь в нашем центральном госпитале умер тяжело раненный Райко Корач.

Это был первый город, освобожденный нашей бригадой при поддержке местного партизанского отряда. Бойцы щедро раздавали местному населению трофеи. Бошко Дедеич разбил витрину магазина «Батина» и пустил туда коницких бедняков, чтобы они вместе с бойцами смогли хоть раз в жизни бесплатно обуться. Моша на площади встретился с крагуевчанами, поздравил их с победой, радуясь тому, что теперь есть что дать воинам и местным жителям и что различные продукты, которых здесь достаточно, ускорят выздоровление раненых.

После обеда саперы начали уничтожать стоявшие на станции паровозы. Двадцать четыре паровоза было сброшено в пропасть. Зрелище это превосходило самые захватывающие кадры из приключенческих фильмов.

Завтрак из свежей свинины с картофелем украсил наше пребывание в только что освобожденном Конице. Бойцы нашей роты получили форменные костюмы железнодорожников; этих костюмов было полно в складских помещениях станции.

Мы торопились оставить этот город. По нашим сведениям, сюда вскоре должны были подойти большие силы усташей. Уже вечером поступило известие о том, что коницкий батальон отбросил подходившего противника. Теперь никто не мог воспрепятствовать нашему планомерному отходу.

Я радовался так, словно находился на улицах освобожденного Берана. Приятно было сознавать и то, что накануне вечером я нашел в себе мужество, чтобы признаться Мирко в своем страхе, и что тот страх был нелепым вымыслом моей чрезмерно уставшей головы.