Колонна и горизонты

ПОД БУГОЙНО И НА ЦИНЦАРЕ

С первыми сумерками рота начала собираться. В выжженной солнцем траве стрекочут сверчки. Все здесь дышит зноем. Мы обливаемся потом, ранцы и оружие кажутся нам невероятно тяжелыми. Многие из нас еще в дороге избавились от своих шинелей, просто побросали их в кусты и пошли дальше. Мы спускаемся вниз по голому склону к местечку Бугойно, за которое уже несколько дней ведут бои 4-я черногорская и 2-я пролетарская бригады, а также наш кралевацкий батальон. Перейдя мост, мы развертываемся в стрелковую цепь и продвигаемся вперед по сливовым садам. Противник вдруг обрушивает на нас шквал огня. Мы залегли и ждем, когда другие бригады и батальоны с флангов усилят давление на противника и заставят его отойти. Тогда во вражеской обороте образуется трещина, которую нужно будет расширить любой ценой. Но пока что огонь в других частях города слаб и неравномерен, а поступающие сведения не дают представления о том, как складывается обстановка.

Несмотря на это, мы ползем под свинцовым дождем к ближайшим зданиям. Вот из одного дома, откуда мы только что гранатами выкурили усташей и где захватили ручной пулемет, бойцы выносят тяжело раненную Милеву Драшкович. Заметив, что с других сторон нет сильного натиска, усташи сосредоточивают огонь на нашем участке. Комбат требует любой ценой установить связь с соседним батальоном. Для выполнения этой задачи Саво Бурич приказывает Войо Абрамовичу пробиться со своим отделением через позиции противника.

После полуночи усташи пошли в контратаку. Мы слышали, как они что-то кричали нам. Один из них громко предложил Йовану Церовичу сигареты: наверное, услышал, как кто-то из наших назвал это имя. Враг был настолько близко, что пламя из его огнеметов почти обжигало наши лица. Едва закончился бой, как нам перед рассветом приказали отступить. Бойцы посменно несли Милеву Драшкович на пропитанной кровью плащ-накидке. Милева молчала, и мы не знали, жива ли она. В городе по-прежнему бушевал бой, а об отделении Войо Абрамовича не было ни слуху ни духу.

В конце следующего дня это отделение догнало нас в соседнем селе. Когда часовые сообщили о его прибытии, почти весь батальон высыпал им навстречу. Мы радостными возгласами приветствовали товарищей, которых уже считали погибшими. А прибывшим действительно было о чем рассказать. Не обнаружив соседнего батальона в районе, который указал командир роты, они перед рассветом тронулись в обратный путь, по городу, снова между позициями усташей. Рассвет застал их между окопами противника. Они слышали, как ругаются усташи, как они делятся впечатлениями о прошедшем вчера вечером бое, как готовятся к дневному отдыху. Идти дальше было опасно, и бойцы отделения спрятались на чердаке находящейся поблизости конюшни. Бойцы приготовили гранаты и оружие, чтобы сражаться до последнего патрона, если враг обнаружит их. День прошел в тревожном ожидании. Они прислушивались к звукам, которые раздавались вблизи конюшни и далеко в городе. Никто из находившихся на чердаке не смел пошевелиться, прошептать хоть слово, чихнуть, закашляться. Дважды скрипнула входная дверь конюшни, заставив их встрепенуться. К счастью, усташи спали целый день, а когда спустились сумерки, первыми из конюшни вышли Войо и Милева Щепанович. Осмотревшись, они дали знак остальным.

Шесть дней подряд три наши бригады — 1-я и 2-я пролетарские и 4-я черногорская штурмовали Бугойно, однако успеха не добились. Вероятно, противник, учтя уроки, которые мы преподнесли ему в боях за Кониц, Горни-Вакуф, Прозор и Щит, сосредоточил здесь более крупные силы и встретил нас подготовленным. Может, наши прежние успехи немного расслабили нас. К тому же стояла нестерпимая жара, сказывалось напряжение последних двухмесячных ожесточенных боев в Герцеговине и Черногории. Как бы там ни было, военное счастье на этот раз изменило нам — Бугойно взять не удалось.

В конце концов мы отказались от этого намерения и направились в леса.

В горах вблизи Горни-Вакуфа мы прошли тихие, словно застывшие в изумлении, чистые села, встретили замечательных людей. Затем мы оказались среди дышащих зноем камней. Здесь не было ни ручьев, ни родников, всех мучила нестерпимая жажда. Вскоре вдали показалась окутанная туманом гора Паклина. В лесах мы наткнулись на огромное пепелище. Раньше здесь был поселок Вуковский.

Уцелевшие жители Вуковского скрывались в местном партизанском отряде. По всему было видно, что они рады нам, даже слова «пролетарии» и «товарищи» они произносили нараспев. Отряды из Вуковского и Равно жили в лесах, как некогда древние славянские племена. Под навесами из зеленых веток в беседах, песнях и танцах мы забывали страшные рассказы о зверствах усташей. Эти чудовищные картины на время забылись, отступили на второй план.

Как-то мы с Томо Коичичем решили пройтись по лугу, местами поросшему дубами. Вокруг нас лежало пепелище, на котором уже успела вырасти трава. Томо рассказал мне об одном новичке, каких в те дни в наших батальонах насчитывалось десятки. Этот рассказ весьма красочно иллюстрировал то, как мы пополняли наши ряды. Томо даже собирался опубликовать его в газете. А история эта такова. Однажды батальон зашел в какое-то село, все население которого пряталось от партизан. Дома стояли опустевшие, не было видно даже животных. Вскоре из леса появился местный батрак, оборванный и босой. Он рассказал, что его хозяин ушел отсюда вместе со своим войском, захватив с собой все продовольствие и скот.

«К сожалению, и у нас ничего не осталось, — сказал ему ротный эконом. — Придется нам, парень, голодными ложиться спать».

Бойцы разожгли костры, выкурили по самокрутке и готовились ко сну. Привыкший слышать от четников угрозы, ругань, нередко битый, юноша вначале не мог понять, что происходит, что это за солдаты, которые не угрожают, не обыскивают, не бьют. Поздно ночью он подошел к ротному эконому и признался, что хозяин оставил его стеречь запасы, но не может же он оставить голодными товарищей, которые пришли сюда из самой Сербии.

Над колонной в небе показался самолет, огромный, медлительный, словно перегруженный. Томо прервал рассказ и, используя мое плечо как опору, начал стрелять по самолету из карабина. Я не верил, что из этого что-нибудь получится, но, к моему удивлению, с самолета на колонну полилось масло из пробитых пулями баков. На кожаном пальто Томо расплылись крупные масляные пятна. Самолет пролетел над нами, и мы увидели, что у него из хвостовой части валит дым. Машина резко пошла на снижение и, словно заколдованная, устремилась на гряды камней.

Я напомнил Томо о том батраке. Он, обрадованный тем, что подбил самолет, и думать забыл об этой истории.

— Ах, да, — сказал он рассеянно, — тот парень пошел вместе с нами. Утром, когда мы стали готовиться к маршу, наш комиссар подошел к нему, чтобы поблагодарить его и проститься с ним, но парень не захотел расставаться с нами. «Если четники — армия моего хозяина, то с этой минуты вы — моя армия, — сказал он. — И неужели вы думаете, что я останусь здесь и буду ждать его?» Теперь он работает на батальонной кухне.

Батальоны продолжали кружить вокруг Дувно. Каждый боец досконально изучил все проходящие там тропы. Вокруг лежали серые камни, кое-где рос кустарник, а мы шли дальше, расстегнутые, потные, с переброшенными через плечо винтовками, подпоясанные пулеметными лентами, мечтая о том, чтобы хоть немного облегчить себе движение по этой невыносимой жаре.

Сумерки застали нас в какой-то котловине. Мы разостлали плащ-накидки, накрылись шинелями и одеялами, но жажда и голод никак не давали нам уснуть. Камни даже ночью излучали тепло. Наши глаза истосковались по зелени. Вокруг нет ни одного источника, лишь кое-где темнеют мутноватые лужицы, из которых даже лошади пьют с отвращением. Некоторые бойцы, стиснув зубы, цедят из котелка через носовой платок эту вонючую жидкость, затем брезгливо отряхивают платок от ила, червей и водяных жучков.

Так кружным путем добрались мы до сел со странными названиями Конгора и Мокронога. Чтобы не создавать в домах давку, бойцы улеглись под дубами прямо на обочине сельской дороги, а когда рассвело, все увидели, что ночь они провели на сельском кладбище. Сразу же посыпались шутки. Бойцы читали надписи на могильных плитах и расспрашивали друг друга, что кому приснилось.

Сломив сопротивление усташей, батальон вошел в село Эминово. Здесь мы обеспечивали с фланга белградский батальон, штурмовавший Дувно. В селе нас сердечно встретили статные мусульманки — женщины и девушки с открытыми приветливыми лицами. Эта встреча подействовала на нас как свежая родниковая вода, которую нам здесь немедленно предложили.

В штабе бригады считали, что для взятия Дувно достаточно и двух рот белградского батальона. По имевшимся сведениям, усташский гарнизон в городе насчитывал не больше одной сатнии[11]. Но в ту ночь на 26 июля 1942 года белградцев вместо одной встретили четыре усташские сатнии. О том, как противник обстрелял на шоссе наших разведчиков и смертельно ранил Миодрага Марковича Брицу, как Милорад Чирич стоя строчил из ручного пулемета, пока не упал замертво, как Милан Муняс взял из его рук оружие и продолжал дуэль с усташами на Янчарице, как затем Драго Вукович Корчагин нашел роту, которая заблудилась где-то под Блажьем, как Синиша Николаевич обошел усташскую засаду и уничтожил ее — обо всем этом мы узнали только тогда, когда Дувно было освобождено и когда из усташской тюрьмы было выпущено несколько десятков антифашистов, сербов и хорватов.

Ночью мы прошли вблизи Шуицы, куда недавно прорвался «Черный легион» Францетича, стоявший раньше в Купресе. Далеко впереди нас лежали горы Цинцер. Нужно было упредить противника в захвате местечка Ливно.

С наступлением рассвета нашему взору открылись необозримые просторы. Под ногами людей, под копытами лошадей шуршала галька. Солнце разморило нас, под замусоленными пилотками на коже образовались красные полосы. Мы карабкались на вершину горы Боровая. Даже там, высоко в горах, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветра. Ниже за холмом скрывалась Шуица. Отсюда видно было всего лишь несколько домов на ее окраине.

Мы все мечтали о густом буковом лесе, а еще лучше — о сосновом, где в тени деревьев журчат ручьи с холодной питьевой водой. Но лес был виден только на горизонте — туда еще нужно долго идти. Со стороны Шуицы донеслись выстрелы, и не успели мы опомниться, как над нами раскрылись дымные зонтики шрапнели. Вокруг застучали крупные, словно град, металлические шарики. Обоз поспешно скрылся за гребнем горы.

Позже справа от нас появилась еще одна колонна. Люди тоже взбирались на вершину. Мы решили, что это наша 3-я санджакская бригада, с которой мы должны встретиться на горе Боровая, спешит, чтобы раньше нас оказаться на месте встречи. Люди, находящиеся на вершине, были, видимо, ее авангардом. Осторожный Четкович, чтобы своевременно избежать недоразумения, приказал Перо Попиводе развернуть красное знамя. Подойдя ближе, мы разглядели пилотки бойцов ливненского партизанского отряда имени Воина Зироевича. Мы издали приветствовали партизан.

Колонна, двигавшаяся со стороны Шуицы, оказалась усташской. Именно в тот момент, когда ливненцы здоровались с нами, усташи атаковали их с тыла. Стараясь обеспечить нам беспрепятственный марш к горам Цинцер, ливненцы приняли бой и тем самым стали нашим арьергардом. Оставаться на открытой местности было опасно, и мы ускорили движение. В этой спешке наши интенданты забыли нагруженную имуществом лошадь и поросенка, оставленного на ужин. Заметив это, Живко и Мирко, хотя мы уже далеко отошли от того места, вернулись туда. Это было опасно, но не оставлять же бойцов без еды!

Живко и Мирко догнали нас, когда солнце уже заходило. К тому моменту батальон достиг подножия Цинцер. Они рассказали, что ливненцы еще продолжали вести бой, а привязанная лошадь мирно пощипывала траву. Изнемогая от жажды, поросенок беззвучно забился в кусты и лежал там.

Тени от хвойных лесов ложились на луга. Впереди уходили в небо голые вершины Динары. В горах тишина и свежесть. Чувствуется запах сосен и костров. Устроившись на мшистых коврах, бойцы в ожидании ужина о чем-то беседуют. В этот раз половник повара оказался несправедливым в отношении Живко: он принес Живко всего несколько крошек белой печенки, а ведь именно Живко обеспечил нам этот ужин. Кто-то сказал об этом вслух, и ротный эконом Тошич предложил Живко хороший кусок мяса, но тот решительно отказался. «Нужно быть снисходительным к половнику за его неточность», — сказал он.

Взаимодействие между нашими силами было налажено слабо. 3-й санджакской бригады на Цинцере не оказалось, и мы были вынуждены вернуться на гору Боровая, где совсем недавно наши подразделения развертывались ночью в боевой порядок и высылали вперед Бачо Йовановича с гранатометчиками, хотя этого и не требовалось. На рассвете колонна заметила на плоскогорье у рощи, под вершиной Сухиврх, группу людей и остановилась. Начали строить догадки, кто там может быть: на поляне виднелись солдатские палатки, угасавшие костры, обоз и множество снующих фигур. Похоже, что люди собираются сниматься с места. И только когда послышалось обращение «госпон бойник»[12], стало ясно, что мы оказались рядом с лагерем пресловутого легиона Францетича, сатнии которого стремились в те дни удержать в своих руках участок между Купресом и Ливно.

3-я рота забросала лагерь гранатами и обстреляла его из пулеметов и винтовок, что сначала вызвало в стане усташей замешательство. Но затем, придя в себя, усташи, словно разъяренные осы, налетели на нас. Кто-то из группы, где находились Чирович, Живкович, Пекович, Раштегорац, Джукич и Баич, выкрикнул: «Хватай их живыми!» Взошедшее солнце светило нам прямо в глаза, так что мы не могли даже смотреть, а тем более целиться и наблюдать за усташами, которые, как змеи, подползали к нам, расчищая себе путь гранатами и автоматным огнем.

Мы с Идризом схватили станковый пулемет и коробки с патронами и побежали сквозь свинцовый дождь за Душаном Вуйошевичем, который бежал к опушке леса, перебросив через плечо ствол пулемета. Я надеялся, что там мы найдем подходящее укрытие, чтобы установить пулемет и вести огонь. Но перед самым лесом Душан остановился и дал нам знак, чтобы мы установили треногу пулемета в стороне, на открытой местности. «Это неразумно, — подумал я, — он посылает нас на верную гибель». Сзади на нас катилась лавина усташей. Их было по меньшей мере человек двести, и они шли с развернутыми знаменами. Рассыпанные по долине, солдаты противника напоминали четников, которые недавно так же вот двигались на нас в Дурмиторских горах.

«Если я начну возражать Душану, — решил я, — он подумает, что я струсил, и в запальчивости сможет очернить меня на каком-нибудь собрании. Ведь я, хотя и молод, уже член партии, а он, которого считают храбрейшим черногорским партизаном, еще беспартийный».

Мы перебежали открытую поляну и под шквалом огня установили треногу. Душан прикрепил ствол и выпустил несколько коротких очередей по усташам, но они, не обращая на огонь внимания, приближались к нам. Израсходовав две ленты, Душан снял ствол пулемета и направился к лесу, а мы вдвоем — за ним. В течение всего этого времени на лес, подобно крупному граду, сыпались пули. Они крошили ветки и сбивали листья.

Когда Четкович увидел, что 3-я рота почти окружена и рассеяна, он немедленно бросил в атаку две остальные.

Усташи встретили наше подкрепление ураганным огнем. 1-я и 2-я роты под командованием Саво Бурича и Гайо Войовича понесли большие потери.

В предрассветной дымке в лесу все вдруг стихло. Запахло земляникой. Собирая ягоды, Идриз недовольно ворчал:

— Это черт знает что такое!

— Ты о чем?

— Он вроде как смерти ищет, — продолжал Идриз. — Но зачем он и нас без надобности подвергает опасности?

Откуда у Идриза такие мысли? Разве не любовь к жизни привела сюда Душана? И конечно же, не мы с Идризом, а те несколько сектантов из нашей роты вынудили Душана к тому, что иногда его храбрость граничит с безрассудством. Именно они уже целый год делали все, чтобы закрыть перед Душаном дверь в партию.

Усташи без оглядки пронеслись мимо нас, однако эти палачи успели обезобразить ножами и сбросить со скалы тела наших семерых погибших товарищей, среди которых был и Светозар Чорац.

Тягостно проходило батальонное совещание, на котором анализировался этот бой. Взводы и отделения разместились на пригорке. И опять перед глазами бойцов встали картины минувшего боя: они слышали дикие крики «негров» Францетича (так он называл своих «героев кинжала»); видели, как Бурич и Живко с большим трудом выбираются из клещей врага.

Вместо того чтобы сделать полезные выводы на будущее, кое-кто пытался повернуть этот разговор против Перо Четковича. Его обвиняли в больших потерях, видимо, хотели тем самым подорвать авторитет командира. Нам, новичкам, казалось непонятным и бессмысленным все, что создавало в батальоне ненужную нервозность, а именно таким грозил быть итог совещания. Задуманное с благой целью совещание превращалось в арену для беззастенчивой распри, что позже стало причиной ухода двух коммунистов с довоенным партийным стажем в другие соединения. При этом дело дошло до партийных взысканий. Назревал конфликт, а мы, молодые, не привыкшие обсуждать решения штаба и командиров, были убеждены, что у нас все в порядке. Эта вера всегда помогала нам выстоять в самые трудные минуты. Мы притихли и со страхом ждали, что скажут опытные коммунисты и как они повернут разговор в нужное русло.

Отметая нелепые подозрения, Перо Четкович спокойно отвечал, что исход боя часто зависит не от штабного плана, будь он самым совершенным, а от стойкости и находчивости командиров рот, взводов и отдельных бойцов в ходе боевых действий. Он поблагодарил присутствующих за критику и искренне просил всех нас и в будущем проявлять побольше инициативы: пусть, мол, бойцы без обиняков подходят к нему, и не только на собраниях, и открыто говорят о замеченных недостатках. Ведь эту борьбу ведут не только штабы и командиры, а весь наш народ, имеющий славные исторические традиции освободительной борьбы.