Колонна и горизонты

ЯЙЦЕ

После трехдневного ускоренного марша сквозь вьюгу мы оказались в горном селе Барево, а оттуда ночью по ущелью вдоль реки Врбас двинулись в направлении города Яйце, который предстояло взять. На подступах к городу противник встретил нас сильным заградительным огнем, и мы вынуждены были остановиться. Одновременная атака не удалась, поскольку остальные части опоздали выйти на назначенный рубеж.

Убедившись, что оставаться здесь дальше совершенно бесполезно, мы, уставшие и продрогшие, на рассвете вернулись в Барево. Из-за этой неудачи штаб батальона подвергся острой критике со стороны бригады.

Два месяца назад после тяжелых боев город Яйце был освобожден. Потом мы потеряли его вновь, и теперь в нем, со всех сторон окруженном блиндажами, сосредоточились крупные силы противника: около двухсот гитлеровцев, триста усташей и четыреста домобранов. Весь гарнизон подчинялся немецкому командованию.

В повторном штурме города кроме нашей дивизии участвовали части 3-й дивизии. 1-я и 3-я крайнские бригады, усиленные подразделениями 5-й черногорской бригады, наступали через Царево-Поле, а 1-я далматинская с одним батальоном 3-го крайнского партизанского отряда атаковала опорный пункт Чусин. Две бригады 3-й дивизии — 5-я черногорская и 10-я герцеговинская — наступали на город, а остальные части вместе со 2-м батальоном 3-го крайнского отряда обеспечивали наступление со стороны шоссейных дорог Яйце — Дони-Вакуф и Яйце — Травник.

Серая, будто волчья шерсть, студеная ночь. Холмы поминутно освещаются сигнальными ракетами. Вместе с крагуевчанами мы ползем по глубокому снегу. Близость противника заставляет более четко работать сознание. В атакующей цепи — ни малейшего шепота. Над городом поднимается волна странных звуков и растворяется в долине. Вражеские мины не причиняют нам никакого вреда, так как большинство бойцов уже находится в безопасности под самыми блиндажами противника. В промежутках между пулеметными очередями и разрывами гранат слышатся уже привычные уху ругательства усташей. Усташи кичатся своим бесстрашием и даже пытаются подтрунивать над нами. Судя по тому, как они предлагают нам ром и сигареты, хорошую обувь и одежду, невольно делаешь вывод, что эти вещи составляют для них смысл жизни.

Враг судорожно вцепился в свои укрепления. Видя, что силы атакующих на исходе, Саво Бурич, наш новый командир батальона (Перо Четковича незадолго до этого назначили командиром 3-й дивизии), приказал взводу бригадных противотанковых орудий выдвинуться на передний край и «усмирить» один блиндаж… Казалось, что время, как и наше продвижение, застыло на морозе. Командир 1-й роты Василий Пейович, столкнувшись лицом к лицу с гитлеровцем, вступил с ним в рукопашный бой и одолел его. Дважды раненный Милош Вучкович остался на поле боя и только утром, когда город был освобожден, явился на перевязочный пункт. Слышались крики крагуевчан. Кольцо все больше сжималось. Наступил тот решающий переломный момент, когда все подключились к атаке. Раненые лежали спокойно: ледяная стужа оказывала обезболивающее действие.

Стрелковые цепи снова двинулись вперед. Люде, как кроты, зарывались лицом в снег. Темные отверстия блиндажей, покрытых дерном, демаскировались языками пламени стреляющих пулеметов. Мертвое пространство, возникшее в результате того, что бойцы вплотную приблизились к блиндажам, значительно снижало эффективность огня противника. Чирович, Масловарич, Недович, Раштегорац и другие, выпрямившись во весь рост, забросали гранатами блиндажи и ворвались в ходы сообщения, где сильно пахло порохом. Враг надеялся, что с рассветом придет подкрепление, и упорно сопротивлялся, сосредоточив все оставшиеся силы в глубине оборонительных позиций. Якша Драгович, укрывшись за навесом из одеял и брезента, сооруженным для того, чтобы противник по вспышкам выстрелов не обнаружил его «хозяйства», в сотне метров от переднего края возбужденно «дирижировал камерным оркестром» из нескольких минометов и беспощадно обрушивал на оборонявшихся смертоносный минный град. Было видно, как от этого града на горном плато, где засел противник, в воздух взлетали огромные снопы снега, перемешанного с досками и перекладинами блиндажей.

К утру центр боевых действий переместился к реке. За нами осталось поле, перепаханное минами. Какой-то усташ с окровавленной повязкой на ноге выполз из окопа и громко кричал, умоляя пощадить его: он, дескать, всегда был за пролетарцев. Бойцы с отвращением обходили его, стараясь не снижать темп наступления. Остатки разбитого противника отступали группами вниз по оврагу, отстреливаясь на ходу, но их обходили, окружали и уничтожали. Многие не успели покинуть блиндажи (позже их находили под досками). Некоторые попрыгали во Врбас. Были и такие, кто спрятался в пещерах у реки и, переодевшись в гражданскую одежду, выжидали там, надеясь на лучшие времена.

Все вокруг красноречиво говорило о полном поражении противника, который до последнего момента надеялся на помощь немецкой механизированной колонны, двигавшейся из Дони-Вакуфа. Несколько позже эта колонна действительно появилась, но ее остановила 1-я далматинская бригада у горевшего химического завода. Целый день там длился бой, но благодаря героическим действиям далматинцев враг был разгромлен. Наши истребители танков постарались, чтобы гитлеровцы, поджав хвост, вернулись в Дони-Вакуф. 26 ноября мы во второй раз с начала войны торжественно вступили в освобожденный Яйце.

В городе остались склады, полные оружия, снаряжения и продуктов. Все это по-братски разделили между собой бригады и местные партизанские отряды. Бойцы нашей роты переоделись в новые усташские мундиры. Мы только не знали, как сменить пуговицы с ненавистными усташскими знаками. Разместившись в бараках под горой, мы продолжили учебу, как и раньше, по твердому распорядку дня. Представляясь хозяйке дома, где расположился штаб, Саво Бурич в шутку назвал себя «главой войска», работников штаба — личными писарями, а комиссара — батальонным горнистом. Он попросил хозяйку разбудить комиссара рано на рассвете, чтобы вовремя объявить подразделениям подъем. Это не на шутку рассердило комиссара.

Зако Велич попросил меня научить его грамоте. Мы начали, как и полагается, с азов, но Зако оказался учеником с норовом. Он яростно грыз науку и решил прежде всего научиться читать, чтобы самому узнавать, как наша «Борба» освещает боевые действия. Мы писали печатные буквы, считывая слог за слогом, и он удивлялся, как это мысли ложатся на бумагу. Они ведь так могут сохраняться десятки лет: человек уходит из жизни, а они остаются и открывают свое содержание каждому, кто умеет читать. Вскоре Зако совсем потерял терпение и стал заниматься самостоятельно. Читать он научился быстро. Глядя на него, я без особого труда представлял наших когда-то неграмотных крестьян и солдат в качестве первых министров и партийных руководителей.

Яйце запомнился мне не только живописными, картинами, шумом водопадов на Пливе, водяными мельницами и деревянными строениями, возле которых мы прогуливались после занятий, но и рассказами жителей об усташских головорезах. С мутными от алкоголя глазами, с запекшейся кровью на одежде, усташ с наглым видом заходил в пивную, садился за свободный стол, втыкал в него нож и требовал водки. Делая вид, будто никого не замечает, этот «герой» громко начинал рассказывать о зверских злодеяниях, совершенных его братией в селах вокруг Яйце. Посетители — мусульмане, хорваты, домобраны — торопливо уходили один за другим, оставляя усташа наедине с его рассказами.

Вместо ожидаемого признания за их «патриотические действия» в след усташам летели проклятия. Как привидения, они бродили по городу, превращая день в ночь. Усташи вселяли страх и в домобранский гарнизон, так как с презрением, как на низшую расу, смотрели на ненадежный «хорватский элемент», на всех, кто не носит усташский знак…