Колонна и горизонты

СРЕМСКИЕ ОКОПЫ

Грязные, размытые дороги под Белградом днем и ночью были забиты колоннами грузовиков, пехотными подразделениями, телегами с боеприпасами и имуществом. Все это двигалось через Саву к Сремскому фронту. В кузовах автомашин и телегах рядом с солдатами кое-где можно было видеть крестьянок в национальных одеждах. По старым обычаям народной войны, эти женщины в пестрых сумах везли на фронт все, что могло пригодиться сыну, брату или мужу: смену белья, теплый джемпер, носки, лепешки, пироги. Группы рабочих, поочередно согревая руки у костров, восстанавливали железнодорожное полотно. При отступлении немцы вырывали из земли шпалы на протяжении многих километров, используя для этого два паровоза, к которым прицеплялся специальный крюк.

Окрепнув после отдыха и получив пополнение, 1-я пролетарская бригада 24 ноября отправилась на Сремский фронт. В начале декабря она сменила на позициях у Стара-Бингулы 5-ю крайнскую бригаду 11-й дивизии. Далеко позади остались ярко освещенные окна Белграда, шум больших городских улиц и звуки музыки. Бригада вела наступление против противника то по трудно проходимым грязным дорогам, то по мерзлой земле, которая не поддавалась ударам железного заступа. Бригада освободила Ердевик и Шид, а затем окопалась на подступах к Оролику, где начались длительные сремские бои.

Здесь наш фронт остановился надолго. 1-я пролетарская бригада, та самая, которая после Рудо совершала бесконечные марши в горах, зарылась теперь глубоко в землю. Лозунги и окопные газеты стали единственным украшением ее новых подземных жилищ. Прежнее убийственно изматывающее движение к зеленым горным горизонтам уже начиналось стираться в памяти, а сравнение с ними здешних видов складывалось явно не в пользу этих кротовых нор.

После Белградской операции части Красной Армии повернули в Венгрию, оставив нам значительные силы артиллерии, которая перепахивала снарядами гитлеровские позиции под Ороликом и вызывала восторг у наших бойцов. Фашисты старались любой ценой как можно дольше сковать наши войска в этом районе, чтобы сохранить за собой Винковцы и обеспечить фланг своим войскам, которые через Боснию отступали из Греции и Албании.

Линия фронта — блиндажи, глубокие траншеи, минные поля и проволочные заграждения — тянулась от босутских лесов и болот через вязкие, покрытые первым снегом сремские поля до самого Дуная. Замерзая на заснеженных вершинах Фрушка-Горы, мы впервые в полной мере почувствовали, какова она, эта всеми проклинаемая позиционная оборона. Вместе с новыми неудобствами — лежать не двигаясь на мокрой соломе в окопных лужах, с утра до вечера неотрывно смотреть в бинокль или снайперское прицельное устройство и быть постоянно начеку — к нам пришло и облегчение. Впервые за спиной у нас был наш тыл — Белград и огромные просторы освобожденной Югославии. Теперь мы получали письма, газеты, книги и посылки, к нам приезжали в гости, и это скрашивало нам те дни и ночи в окопах и воде, которая разъедала не только сталь, но даже суставы и мысли.

Симпатичный, щегольски одетый парень со знаками различия старшего лейтенанта на рукавах остановил меня на улице и, увидев, что я его не узнаю, напомнил мне: он один из новичков — белградцев, которые несколько дней провели в нашей саперной роте, прежде чем их по указанию штаба дивизии направили в районный мобилизационный пункт для распределения. Во время разговора он часто посматривал на свои рукава, чтобы обратить мое внимание на золотые нашивки и звездочки. Как ребенок, который в новом костюме появился среди своих сверстников, обеспокоенный тем, что они не замечают его обновки, он все-таки не выдержал и похвастался:

— Теперь мы с тобой коллеги. Я — комиссар рабочего батальона, который занимается рытьем окопов.

— Не скромничай, — поправил я его. — Ты обогнал меня на целое звание. Прошел всего один месяц, а ты уже старший лейтенант, а я за четыре года только лейтенант. Шутка ли сказать?

За всю войну я впервые встретил такого общительного старшего лейтенанта и в то же время такого щегольского комиссара одного из наших далеко не парадных батальонов.

На обочине дороги ветер заметал снегом перевернутые телеги, убитых лошадей, трупы немецких и наших солдат, между которыми лежала убитая девушка в гражданской одежде, с длинными косами. Она, наверное, совсем недавно вступила в армию и не успела еще сменить юбку на солдатские брюки.

Дороги, поля, рощи — все подступы к позициям противника были густо заминированы. Каждый неосторожный шаг мог привести к смерти. Один боец наступил на мину, и она взорвалась, причинив ему тяжелое ранение. Его товарищ хотел помочь ему и тоже подорвался на мине. Вслед за ним на мину наткнулся третий человек. Раненый привстал и рукой сделал знак остальным, чтобы не подходили к ним. Боясь, что его не поняли, и желая прервать эту губительную цепь, он вытащил из кобуры пистолет и выстрелил себе в висок.

Кто-то из бойцов перед сном грустно заметил, что когда-нибудь, в дни мира, хлеборобы, распахивая эти поля, может, и не вспомнят, что они обильно политы нашей кровью.

Вечером разведчики во главе с Драшко Митровичем уходили в темноту за «языком». Наблюдая, как они крадутся от одного снопа кукурузных стеблей к другому, мы с тревогой думали, вернутся ли они. Саперы, которые с длинными ножницами подползали ночью к вражеским заграждениям, находили там уже застывшие трупы своих товарищей, погибших прошлой ночью. Если вспыхивали ракеты и начиналась стрельба, они притаивались за этими трупами, а противник думал, что все тела, освещенные светом, лежат там еще с прошлой ночи.

Где-то здесь напоролся на мину и наш юный ротный вестовой Джуро из Хорватского Загорья. Так и не сбылась его заветная мечта увидеть родной Загреб. Здесь погибли также последние представители когда-то многочисленных партизанских семей Станишича и Вуйовича, которые прибыли в бригаду вместе с загорским пополнением. В этих местах погиб и командир 8-й черногорской бригады Саво Машкович, который до конца оставался верным своей привычке уходить с поля боя последним. Он был похоронен на кладбище освободителей Белграда. Его широкую улыбку, знакомую мне еще с Марково-Брда, Балиноваца и Дони-Буданя, не смогли стереть даже предсмертные судороги. Он как бы уснул с самой прекрасной мыслью и улыбался ей во сне, и эта улыбка потрясала всех, кто проходил мимо его гроба, выставленного для прощания в белградском Доме армии.

На пахотную землю сыпался снег, и северный холодный ветер подхватывал его и сметал. На каждом шагу от темных босутских лесов и мутных замерзших болот у хутора Бургеров до неприступных берегов Дуная притаился поднаторевший в своем деле гитлеровский убийца. Окопная война превзошла все то, что нам до нее пришлось перетерпеть. Поэтому в те дни мы еще больше восхищались героическими подвигами защитников Москвы, Ленинграда и Сталинграда.

Вместе с командиром нашей бригады Ягошем Жаричем, который до войны служил в жандармерии (по этому поводу шутили, что 1-й пролетарской дивизией командуют три бывших жандарма — Жарич, Жежель и Владо Баич), мы в кукурузной соломе ждали результатов разведки боем. Перед самым рассветом мне в полусне казалось, что кукурузные снопы подхватывают друг друга за талию и танцуют коло. Тут мне вспомнилась история избрания Ягоша командиром 3-й роты 2-го батальона. Это произошло в Герцеговине. После того как командир этой роты, поручик бывшей югославской королевской армии, Велько Вукович из Даниловграда пал смертью храбрых в схватке с четниками, кто-то после продолжительного совещания на конференции предложил на должность ротного Ягоша. Все согласились с этим предложением, и только сам Ягош возражал.

— Не понимаю, — сказал он, — как это при таком большом количестве грамотных белопавлических коммунистов с большим стажем вы предлагаете меня, бывшего жандарма, принятого в партию только во время восстания! Как же я буду командовать людьми?

— Нам нужен опытный солдат, который умел бы нас толково расставить и повести в бой, а ты уже до войны, когда преследовал контрабандистов и коммунистов, хорошо этому научился, потому мы и считаем, что ты будешь хорошим командиром, — ответил ему кто-то в шутку и тем самым утвердил сделанный выбор.

И действительно, Ягош отлично командовал 3-й ротой. В бою на Сутеске его выдвинули на должность командира кралевацкого батальона, где он быстро, в самые трудные часы прорыва из окружения, завоевал доверие бойцов и командиров.

Стоит ледяная стужа. В воздухе висят ракеты. Мы снова идем в наступление по всему фронту, используя все виды оружия, и снова терпим неудачу.

На рассвете пришлось вернуться в окопы и землянки, чтобы согреться и немного поспать.

Держа друг друга за руки и в темноте разбивая прикладами тонкий лед, бойцы бригады ночью преодолевали болотистый участок местности у села Негославаца, что южнее Вуковара, а с противоположной стороны болота тысячи раскаленных стволов встречали их шквальным огнем. Первая половина декабря уже была позади. Мокрые, продрогшие, в шинелях, подгоревших от пламени огнеметов, которые применяли немцы, бойцы неоднократно вступали в рукопашный бой, а затем отходили в болото, чтобы через несколько минут снова пойти в атаку.

За те несколько дней бригада заметно поредела. Она потеряла сотни своих бойцов, но затем пришла смена, и бригада отошла в Адашевцы, чтобы отметить четвертую годовщину своего существования.

На торжественном вечере, посвященном этому событию, гостями бригады были представители штаба корпуса и 1-й дивизии, бойцы и командиры 3-й крайнской, 13-й хорватской и 8-й черногорской бригад. Товарищ Тито направил 1-й пролетарской бригаде приветственную телеграмму. В ней говорилось: