Колонна и горизонты

ПРИКАЗАНО ВЫСТОЯТЬ

Я уже начал втягиваться в тихую, размеренную жизнь этого оторванного от остального мира поселка, и поэтому у меня сделалось неспокойно на душе, когда на шоссе вдоль ущелья вытянулась штабная колонна, готовая к маршу. Васо Йованович, сидя в седле, разговаривал с Владо Щекичем, громко восторгаясь красотами гор и ущелий возле Угра, которые уже неоднократно заставляли нас выбиваться из сил. Недалеко от них Крсто Баич о чем-то оживленно спорил с Оскаром и, покатываясь со смеху, то и дело разводил руками.

Из-под мокрых листьев, а кое-где из-под снега, уже показывались первые цветы. В воздухе пахло дождем и распускающимися почками. Кто-то из бойцов вслух пообещал себе вернуться в этот край после войны, чтобы вдоволь налюбоваться красотой здешних гор.

На ночной привал мы остановились в недавно освобожденном Мркониче.

Проснувшись утром, я увидел, что вокруг меня лежат складские мешки и ящики. Склад помещался на окраине города в сарае с проломленной крышей. В ожидании завтрака, который давно уже стал для нас и обедом, я вытащил из багажа наш ротный патефон и поставил пластинку, чтобы поднять настроение товарищам. Пластинка не успела докрутиться и до половины, как на соседнем пустыре глухо застучал станковый пулемет. Он находился примерно в двухстах шагах от меня. Стрельба оглушила меня. Тыловые подразделения в панике складывали на повозки имущество, а взводы ринулись вправо, надеясь укрыться за ближайшими холмами. Трудно сказать, чем бы все это кончилось, если бы батальон «Раде Кончар» не ударил гитлеровцам во фланг и не остановил их.

Теперь немцы все чаще стали внезапно нападать на наши тыловые подразделения, используя для этого специально подготовленные группы силою до взвода или отделения. Эти группы были вооружены автоматами, пулеметами, легкими минометами и имели в своем распоряжении радиостанцию. Они скрытно обходили наши передовые отряды и походное охранение, затем внезапно нападали на командные пункты, госпитали, штабы и, уничтожив их, почти без потерь отходили к своим. Такие вражеские действия очень сильно дезорганизовывали управление и снабжение войск.

Гитлеровцы, как правило, умело выбирали момент для нападения. Нередко от них страдали наши боевые подразделения, остановившиеся на привал. Причиной больших потерь в этих случаях с нашей стороны было притупление чувства бдительности: находясь в тылу своих войск, эти подразделения уверовали, что им ничто не угрожает. Подобным налетам подвергались и некоторые подразделения, действовавшие на горе Лисине.

Цветущие сливовые сады в поселках под Мрконичем, серебристые, особенно после дождя, россыпи камней, живописные рощи — все это великолепно украшало местный ландшафт. После марша мы разместились в покинутых горных лачугах с каменными стенами. Внизу, в поселке Пецка, взору открывалась довольно пестрая картина: на фоне зелени и цветов белели длинные ряды выстиранного белья нашего дивизионного лазарета. Меня сильно влекло именно туда. Хотелось увидеть своих товарищей из молодежного актива, где секретарем после моего ухода был назначен Радомир Брайович.

Однажды вечером разведчики привели здоровенного парня в потертой темно-зеленой форме домобрана. Парень клялся, что пришел сюда, чтобы сдаться нам в плен. Несколько позже, изучив его намерения, мы выяснили, что это переодетый усташ, получивший задачу разведать боевые порядки наших войск, в особенности тех, чьи бойцы на пятиконечной звезде имели вышитые серп и молот. Усташ утверждал, что начавшиеся действия специальных групп противника предшествуют очень крупной операции вражеских войск. О готовящемся десанте он ничего не сообщил. Гитлеровцы осуществляли подготовку десанта в строгой тайне, и, вполне вероятно, усташ попросту о нем не знал.

В эти дни штаб дивизии организовал ветеринарные курсы для группы из пятидесяти человек, прибывших из всех наших трех бригад. В качестве помещений для курсов использовались лачуги, стоявшие на плоскогорье выше нашего лагеря. С раннего утра на просторном дворе отдавались звонким эхом удары молота по наковальне, слышалось пыхтение мехов, весело потрескивал в горне древесный уголь. Молодые бойцы учились правильно ухаживать за нашими верными спутниками — лошадьми. Учили всему, начиная от лечения лошадей и их кормления и кончая самостоятельным изготовлением подков.

Утром 25 мая мы вышли из лачуг навстречу первым солнечным лучам и увидели на горизонте необычное множество вражеских самолетов. Они пролетели над нами и скрылись за холмами. Вскоре издали донесся глухой гул, задрожала земля. Через некоторое время появилась новая волна самолетов, которые также пролетели над нашим расположением и скрылись в том же направлении. Мы ожидали услышать такой же гул, как после первой волны, но на этот раз его не последовало. Вечером все узнали о сильной бомбежке наших войск, о немецком десанте в районе Дрвара и о тяжелых боях возле пещеры и расположения офицерской школы при Верховном штабе. В эти дни Крсто Баич находился в Дрваре, в политическом училище.

Одновременно в конце мая немцы организовали наступление силами мощного моторизованного соединения — зловещей дивизии «Принц Евгений», которая в качестве проводников использовала группы четников из Мрконича. Наступление осуществлялось на участке Млиништа — Црни-Потоци. Наши разведчики возбужденно докладывали о десятках вражеских танков, грузовиках, полных солдат, мотоциклистах и легковых автомобилях со штабными офицерами.

Начались ожесточенные круглосуточные бои. Враг стремился любой ценой пробиться к Дрвару, чтобы поддержать свой десант. С раннего утра до позднего, вечера немцы волнами подползали к нашим позициям и поднимались в атаку, расплачиваясь большой кровью за каждый захваченный метр шоссе и железнодорожного полотна, тянувшегося к Млиниште.

Весть о том, что товарищу Тито угрожает опасность, обязывала нас любой ценой устоять перед натиском врага и обеспечить Верховному штабу и основным нашим силам отход из Дрвара. Путь к населенному пункту Црни-Потоци за три дня боев превратился для немцев и для нас в дорогу смерти. Атаки следовали одна за другой, изматывая и нас, и врагов. Кралевцы нередко вступали в рукопашный бой с противником. Убитых хоронили прямо на позициях.

Последние часы этого сражения были для бригады, пожалуй, самыми трудными. В боях отличился бесстрашный пулеметчик Андрес Келлер, немец по национальности, перешедший на нашу сторону, как и Харри Шихтер, о котором нам в госпитале рассказывал Йован Попович. В одной из атак Андрес был ранен, но поля боя не покинул. Он швырял в гитлеровцев гранаты и во весь голос кричал, что это «привет» от немцев, которые сражаются под красным знаменем и пятиконечными звездами с вышитыми на них золотыми нитками серпом и молотом.

В 16 часов командир 2-й роты белградского батальона доложил в штаб бригады — только доложил, не требуя подкрепления, — что у него осталось всего пять бойцов.

В последние минуты боя на боевых позициях из рук в руки начала передаваться записка со словами: «За нами Верховный штаб и товарищ Тито! Оборона должна оставаться неприступной!» В этот крайне напряженный момент воины белградского батальона с радостью услышали, что к ним прибыло подкрепление — 13-я хорватская пролетарская бригада под командованием прославленного Жежеля. Сразу же после прибытия товарищ Жежель занялся развертыванием своих батальонов и подготовкой их к отражению очередной атаки немцев. Он сообщил также, что Верховный штаб во главе с товарищем Тихо и госпитали находятся вне опасности.

Рассвет следующего дня мы встретили в длинной колонне, двигавшейся по каменистым холмам в направлении Гламочко-Поля. С первыми солнечными лучами мы ощутили неимоверную усталость. Сказались нечеловеческие усилия и длительное отсутствие сна. По суставам разливалась слабость; многие, покачиваясь, как пьяные, спали на ходу. Мы с трудом обходили огромные груды камней, которыми была усеяна местность.

Далеко в небе послышался гул самолетов. Этот налет застал нас в самом худшем положении: белые повязки и загипсованные руки и ноги выдавали нас немецким пилотам. Никакого укрытия поблизости не было. К нашему ужасу, на поле одновременно с вынырнувшими из облаков самолетами появилась длинная моторизованная колонна противника, которая, поднимая пыль, устремилась по шоссе в нашем направлении.

Наши подразделения остановились, словно окаменев, в огромном расщепе между небом и землей. Затем от них отделились два пулеметных отделения, которые в каких-то ста шагах залегли за камнями, чтобы прикрыть нас. Несколько позже к ним присоединились и две «базуки» — реактивные противотанковые ружья, сброшенные недавно с воздуха на Петровом поле западными союзниками. Поскольку «базука», или «джон бул», как мы ее еще называли, имела максимальную дальность стрельбы до трехсот метров, защита эта была крайне ненадежной. Расчеты «базук» и пулеметчики могли быть уничтожены противником с расстояния до пятисот метров, то есть раньше, чем мы смогли бы эффективно применить это оружие. Через некоторое время мы заметили четыре подозрительные точки в самом зените над колонной. Они начали осторожно спускаться вниз, что заставило нас растянуться вдоль дороги и залечь за камнями в тревожном ожидании.

Но через несколько мгновений все изменилось коренным образом. Если полчаса назад нам казалось, что обстановка складывается неблагоприятно для нас, то теперь многое работало в нашу пользу. Те четыре точки высоко в небе оказались самолетами союзников. Два из них продолжали описывать в воздухе круги, другие два резко пошли на снижение. Они начали забрасывать моторизованную колонну противника ракетами, которые вылетали из-под крыльев, и обстреливать из пушек и пулеметов. Густой черный дым окутал вражеские машины, а немецкие солдаты рассыпались по полю, стараясь держаться как можно дальше от горящих машин.

Вокруг простиралась равнинная местность, и в бинокль можно было видеть, как враг мечется в панике. Выгоревшее поле стало огромной сценой, а мы — зрителями, наблюдавшими с холма за происходящими событиями. Правда, и у нас были веские основания для опасений: те же самые самолеты союзников недавно сбросили свой смертоносный груз на наши позиции и нанесли большие потери одной из наших рот.

После того как эскадрилья основательно потрепала вражескую колонну и скрылась за горами в направлении Адриатического моря, мы, торопясь использовать дневное время, продолжили свой путь по равнине. Команда на привал поступила лишь поздним вечером.

После ужина, состоявшего из заправленного маргарином риса (союзники сбрасывали нам эти продукты в специальных мешках и бочках), у посадочных костров на Купрешко-Поле приземлился самолет, пилотируемый советскими летчиками. Это произошло в ночь на четвертое июня 1944 года. При свете фар товарищ Тито и работники Верховного штаба поднялись на борт самолета и вылетели в итальянский город Бари. В эту и следующую ночь в Бари было эвакуировано значительное количество тяжелораненых.

В надежде получить заслуженный отдых, дивизия остановилась в районе, ограниченном селом Равно, горой Радушой и поселком Горни-Вуковски. В наши лагеря пришли вуковчане, чтобы повидать нас и узнать о своих братьях и сыновьях, которые два года назад ушли с пролетарцами. Бойцы пригласили их на солдатский ужин, предложили им остаться здесь и переночевать под открытым небом. Вести были радостными: наши восточные и западные союзники приступили к завершающим операциям; в Македонии, Косово, Воеводине, Хорватии, Словении и Истрии ежедневно возникали новые бригады, дивизии и корпуса. Распадались местные «общественные» организации фашизма. Провалилась попытка Дражи Михайловича поднять сербов на братоубийственную войну против мусульман и хорватов. Местные предатели превратились в закоренелых преступников, которые в отчаянии жались к оккупантам. Были среди них и такие, кто считал, что их прегрешения перед народом не слишком велики, — эти искали возможности, чтобы оказать нам услугу, или даже, пусть в самый последний момент, перейти на нашу сторону.

В те дни наша только что сформированная саперная рота, в которую я, пройдя курсы в Пецкой под Мрконичем, был назначен комиссаром, получила приказ выложить в виде буквы «Т» костры в одной из долин. Ночью ожидался прилет самолетов союзников с грузом для наших войск. Приглушенный звук моторов двух «Дугласов» заставил нас встрепенуться. Самолеты сделали несколько кругов, подавая световые сигналы, а затем на камни рядом с кострами начали падать контейнеры и тюки с одеялами, одеждой, обувью, мешки с рисом и сигаретами и парашюты с вооружением. Мы спрятались, опасаясь, как бы какой-нибудь из подарков не упал нам на голову, потому что это была бы нелепая, даже позорная смерть. Известно, что такие случаи уже имели место.

Наш лагерь располагался в садах и рощах. Из парашютов мы сшили разноцветные палатки. Теперь мы имели шинели и одеяла, почти все бойцы получили неплохую обувь, какое-то время выдавался нормальный паек. Ночью в горах становилось прохладно. Бойцы долго сидели у костров, беседуя о чем-нибудь. Непогода теперь не пугала их: в случае дождя или холодной ночи можно было использовать вещи, полученные от союзников.

В штаб дивизии прибыл Крсто Баич, бывший тогда комиссаром 3-й крайнской бригады. Когда он закончил здесь свои дела, мы с ним прошлись по лугу, за которым расположилась его бригада. По дороге Крсто с досадой рассказывал мне о поступке одного товарища, имя которого не пожелал назвать. Крсто никак не мог прийти в себя после этого случая. А суть происшедшего такова: зная, что комиссар 3-й бригады ходит в поношенной одежде, наш батальон недавно послал ему в качестве подарка отрез трофейного материала. Но ниток для шитья не было, и материал пылился на штабном складе. Несколько дней назад этот товарищ решил помочь Крсто и оказал ему такую услугу, которая положила конец их давней дружбе.

Они ночевали в одной партизанской семье, которая приняла их, как родных. После дружеской беседы, затянувшейся до поздней ночи, кто-то из членов семьи заметил, что из швейной машинки пропала катушка ниток — по тому времени большая ценность. Подозрение, естественно, пало на ночных гостей. Настроение у всех сильно испортилось. Крсто вывернул перед хозяином все свои карманы, снял с себя и даже со своих товарищей одежду — все прощупали, перетрясли, но катушки так и не нашли. Пришлось покинуть этот гостеприимный дом.

Вечером другого дня к Крсто в колонне подошел тот «услужливый» товарищ и протянул злополучную Катушку ниток, из-за которой они так осрамились перед хорошими людьми. Возмущению Крсто не было предела. Он не только с отвращением отказался от такого «подарка», но и как следует отругал своего товарища. Отличавшийся повышенной чувствительностью, Крсто больно переживал случившееся. Как могло дойти до того, спрашивал он себя, что его товарищ таким воровским способом решил добиться особого к себе расположения, и что может произойти, если в отношениях партизан утвердится ужасное правило: «ты — мне, я — тебе».

Уверенность в том, что противник после десанта на Дрвар надолго потерял нас из виду, вскоре была поколеблена сведениями о приближении к нашим позициям крупных немецких и усташских моторизованных колонн, которые продолжали нападать на подразделения, чьи бойцы носили звездочки с серпом и молотом. Противник двигался с нескольких направлений: от Прозора, Дувно, Купреса и Бугойно. По-видимому, разведка противника представила своему командованию ошибочные сведения. Рассчитывая, что самолеты союзников вывезли с Купрешко-Поля только тяжелораненых, немцы продолжали поиски Верховного штаба и товарища Тито. После того как наш 5-й корпус умело уклонился от ударов врага под Млиниште и Срнетицей, крупные силы немцев устремились в направлении Равно и Горни-Вуковски, где оборонялась наша дивизия. Этот поход противника вылился в новую, огромную по масштабам, исключительно тяжелую для нас наступательную операцию, которая продолжалась в течение всего июня, пока наша дивизия не прорвала кольцо окружения в районе Раштелицы и Тарчина и не ушла через железную дорогу Сараево — Мостар в направлении Белашницы.

Начались ожесточенные схватки, сменявшиеся тревожными часами ожидания, бесконечными маршами и маневрами. Дивизия несколько раз пыталась выйти из окружения, но никак не могла найти ту спасительную точку, где следовало приложить все оставшиеся силы и вырваться из стальных клещей, которые сжимали нас со всех сторон. Наш штаб во главе с Васо Йовановичем показал здесь исключительную гибкость и превосходство над противником в умении управлять войсками, оправдав тем самым благодарность, полученную от Верховного штаба за находчивость и стойкость в боях возле Мрконича и Млиниште и за отражение вражеского десанта, сброшенного в районе Дрвара. Радиограммой с острова Вис товарищ Тито предупредил наш штаб, что противник начал новую, хорошо подготовленную наступательную операцию, седьмую, как мы ее позже назвали. Оставив позиции под Макленой около Прозора, наша бригада в середине июня была переброшена на другую сторону от крупной шоссейной дороги, ведущей к Горни-Вакуфу. Вместе с ней туда отошли и другие части нашей дивизии.

Холодные дожди затрудняли движение. Бойцы давно уже не спали, не получали пищи. Позади были высокие горы: Зец, Враница, Црни-Врх, Радован. На последних нашим подразделениям пришлось принять бой, за которым последовали и другие. Боев было так много, что их невозможно перечислить, уже не говоря о том, чтобы описать отдельные эпизоды.

От Равно мы прошли к Прозору и дальше к Травнику, затем по тому же пути — обратно. Дважды возвращались к Вранице. Обессиленные лошади падали на землю, а бойцы, едва переставляя ноги, снимали с них оружие и боеприпасы, взваливали себе на плечи и шли дальше. Казалось, что силы вот-вот оставят нас, откажут руки, ноги, мозг перестает реагировать на происходящие события. Больше всего давало о себе знать длительное бодрствование. Оно вызывало сильную боль в костях, притупляло сознание и заставляло нас раскачиваться из стороны в сторону. Но какая-то неизвестная внутренняя сила вела нас вперед. И колонна шла, инстинктивно прислушиваясь к доносившимся из темноты звукам. Снова наступали минуты, когда мне казалось, что жизнь, смерть — все утратило свое значение. Хотелось упасть на дорогу и забыться. Но через мгновение я вздрагивал от этой ужасной мысли и прибавлял шагу, понимая, что я не должен, не имею права поддаться этому внутреннему голосу физического истощения.

Враг зажал нас в стальные тиски. Обстановка, сложившаяся здесь, напоминала Сутеску, а в некотором отношении была даже сложнее.

Гитлеровцы атаковывали нас, как правило, рано утром. Метрах в пятистах от наших позиций начинали раздаваться короткие очереди станкового пулемета, заставлявшие всех прижиматься к земле. Мы еще не видели противника, а из нашей стрелковой цепи уже выносили раненых и погибших товарищей. Немцы, умело корректируя огонь своего пулеметчика, медленно подвигались к нам, а мы не могли ответить им прицельным огнем. Нервы не выдерживали — нас убивали одного за другим, а мы вынуждены были бездействовать. Так продолжалось до тех пор, пока противник не подходил настолько близко, что мы могли уже видеть, как качаются ветки деревьев, которые враг задевает. Тогда становилось легче: мы видели цель и открывали огонь.

Как только опускались первые сумерки, колонна поднималась и двигалась дальше, стараясь значительно оторваться от противника. На рассвете следующего дня бойцы валились на траву, уверенные, что противник отстал. Но сон немедленно обрывался знакомой злобной короткой очередью станкового пулемета. И снова бойцы, протирая слипающиеся глаза, торопливо занимали позиции.

На следующие день и ночь все повторялось снова. Питаться приходилось листьями бука и щавелем. Воды не было. Единственным средством хоть немного утолить жажду был недавно выпавший снег. Постоянная спешка и вражеская авиация не давали возможности приготовить пищу. После относительно спокойной жизни под Горни-Вуковски и Равно мы попали в такой ад, на фоне которого поблекли даже бои на Сутеске. Самолетам союзников, не удавалось прийти нам на помощь. Только однажды за все время этих боев они сбросили немного продуктов 13-й бригаде, которая временно была отсечена от остальных частей дивизии.

Оставив сады, которые совсем недавно сбросили свой чудный цвет, наши части вместе с госпиталями замерзали у высокогорного озера Сухое. В горах действовали батальоны СС, получившие задачу уничтожить югославские подразделения, сражавшиеся под знаменем с серпом и молотом. Эсэсовцы яростно бросались в атаку, словно желая на нас выместить злобу за свои поражения на других фронтах. Иногда мы даже не успевали вынести раненых с позиций, которые нужно было срочно оставить. Воевали на совесть, как и под Сутеской. Каждый боец, каждое подразделение старались мысленно представить общую обстановку и действовать сообразно с этими представлениями о ней. Так, гарибальдийцы, атаковав эсэсовцев во фланг, спасли своих товарищей ловченцев от неизбежного поражения. Бригады и батальоны сражались по единому замыслу, выполняя свои конкретные задачи в опасных маршах и отражении многочисленных атак врага.

— Победа близка, товарищи! — подбадривал бойцов Янко Чирович. — Это последние судороги фашизма.

Во время привала под елями возле штабного склада я услышал, как кто-то включил приемник, чтобы послушать Москву. После боя Кремлевских курантов и сообщения о московском времени торжественный голос диктора оповестил мир о новых победах Красной Армии на Карельском фронте и о прорыве блокады Ленинграда. Этот голос вселял в нас спокойствие и уверенность в победе.

Затем кто-то из курьеров настроил приемник на концерт классической музыки. До нас донеслись звуки какого-то невероятно далекого мира, где люди не слышали стрельбы и взрывов и, может быть, до сих пор не знали о фабриках смерти в Европе, где день начинался с чтения свежих газет и спокойной беседы за утренней чашкой кофе или чая.

Впечатления от происходивших событий нагромождались с такой быстротой, что я не успевал привести в порядок свои мысли. То мне казалось, что мы ходим по кругу, то — что мы вступаем на незнакомую территорию, которую затем кто-нибудь узнает по хижинам или по свежим могилам своих недавно погибших товарищей. По-видимому, гитлеровцы, изучая местность по картам и анализируя сведения, полученные от разведчиков, как в хорошо разыгрываемой шахматной партии, угадывали каждый наш следующий ход и немедленно принимали необходимые меры. Но, в сущности, все было значительно проще. Как позже стало известно, они перехватывали наши радиограммы и при помощи специальных служб расшифровывали их, и это мешало выполнению наших планов и замыслов.

Казалось, что каждое утро перед нами как из-под земли вырастает то же подразделение, от которого мы с таким трудом оторвались накануне вечером. Понять это было нетрудно: противник на машинах успевал обогнать нас параллельными дорогами, занимал позиции на одном из рубежей нашего маршрута, давал своим солдатам хорошо отдохнуть и на следующий день с новыми силами набрасывался на наши обессилевшие от голода подразделения.

Колонна снова пересекла шоссе, ведущее к Травнику, перевалила через гору Крушчицу, достигла поселка Палика, а оттуда, под дождем, выбиваясь из сил, вернулась к подножию гор Враница. 3-я крайнская бригада, оторвавшаяся от основных сил в предшествующих боях, снова присоединилась к дивизии. Бойцы с тревогой посматривали на своих раненых товарищей. Кто мог с уверенностью сказать, что на следующей вершине их не постигнет такая же, если не худшая участь, потому что враг вырывал у нас из-под ног почву и отнимал небо над головой?

Используя опыт боев на Сутеске, вышестоящий штаб решил передать раненых из нашей в 10-ю дивизию, которая должна была укрыть их в пещерах, лесных чащах и других труднодоступных местах.

Нам предстояло совершить очередной трудный марш в направлении Битовни. Оставив своих раненых в надежных руках, мы получили возможность двигаться быстрее. Чтобы обеспечить скрытное управление войсками, штаб корпуса ввел для частей и соединений кодированные наименования, в основу которых легли различные географические названия: «Цер», «Дрина», «Босния», «Сава», «Дунай» и т. д.

Измотанные тяжелыми боями и бесконечными маршами, колонны наших войск растянулись, тыловые подразделения отстали, боеспособность частей значительно снизилась. Мы снова петляли от одной вершины к другой, но в этом было мало проку. Противник, как дикая кошка, бросался на нас, впивался ногтями в наше тело, а другие, соседние части, имея свои задачи, не могли помочь нам сбросить врага с нашей шеи.

И только после того как наши подразделения на участке Тарчин — Раштелица перешли железную дорогу Сараево — Мостар и оказались на старых игманских тропах в районе Белашницы, наступило облегчение. В лесах между Пресеницей и Трново бойцы с радостью узнали о том, что товарищ Тито и Шубашич подписали соглашение[14]. Это соглашение было воспринято нами не как отказ от целей нашей борьбы, а как новая политическая победа. Здесь, в лесу, состоялось собрание личного состава нашей роты, на котором была зачитана телеграмма от советских партизан-ковпаковцев. Советские партизаны прислали нам боевой привет, поздравили нас с достигнутыми успехами и выразили уверенность в скором разгроме фашизма.

После всего того, что мы недавно пережили, эти слова, трогательные и задушевные, настолько сильно взволновали всех, что у многих бойцов на глазах появились слезы. В груди каждого из нас пылала огромная любовь к Красной Армии. Сам факт существования Страны Советов еще до войны вдохновлял нас, заставлял надеяться на лучшее. Я вспомнил, как накануне войны мы, учащиеся средней школы, с жадностью читали путевые заметки, написанные Цесарцем после путешествия по Советскому Союзу, и под их впечатлением мечтали о будущем своей страны.