Колонна и горизонты

ОТ САВЫ ДО ЯБЛАНИЦЫ

В Прняворе в нашу бригаду записалось несколько сот парней и девушек. В их число вошли бывший приказчик Мичо Косич, которого не смущала никакая опасность (геройски погиб на Сремском фронте), Драго Милинкович, Джоко Чамбер — выпускник гимназии (позже стал командиром одной из сербских бригад), Никола Иманович — студент сельскохозяйственного института и Вейсилагич — учащийся педагогического техникума. Добродушный еврей Бруно Финкельштейн, местный аптекарь, безвозмездно передал бригаде свою аптеку, а сам пополнил персонал нашего госпиталя.

Наши потери регулярно восстанавливались. Где бы мы ни проходили, всюду в наши ряды вливалось пополнение из жителей освобожденных городов и сел. Казалось, будто те, кто погиб, вставали с поля битвы и возвращались в строй, страстно веря в победу, возвращались, чтобы петь вместе с живыми, чтобы громить врага и идти дальше сквозь грозные события, чтобы доказать вечность нашей колонны, которая и возникла как символ наших неиссякаемых сил.

Ожесточенные схватки с крупными немецкими, усташскими и четническими отрядами под Тесличем, Тешанем и Елахом свидетельствовали о намерениях немцев любой ценой удержать железную дорогу Сараево — Брод. В результате двухмесячного продвижения вперед только на нашем направлении было освобождено пять городов, наши войска вышли на берег Савы и приблизились к долине реки Босна. В этот период противник начал четвертую наступательную операцию, которая осуществлялась западнее нас — в Кордуне, Бании, Лике и Боснийской Крайне. Наши войска постепенно отходили к долине реки Уна и к горным массивам Грмеча, к центру свободной территории. Это свидетельствовало, как и год назад в Романии, о том, что у нас еще не хватало сил для ведения длительных фронтальных боев с фашистскими ордами.

От Прнявора начался наш почти стодневный марш с боями под Прозором и Ябланицей, на Неретве и в Санджаке. И только перед самой Сутеской у Бело-Поля наша бригада получила что-то вроде передышки. С огромным трудом, отягощенные множеством носилок и саней с ранеными, мы добрались до ближайших гор. Многие тяжелораненые, в том числе и наш Зако Велич, не вынесли такого перехода.

Этот стремительный маневр, точнее бросок, тяжело дался и тем, кто вступил в бригаду в Прняворе в качестве пополнения. Это серьезное испытание явилось проверкой закалки новых бойцов. Освобожденный городок и торжества по случаю его освобождения теперь остались далеко позади. На следующий день, когда мы преодолели гору, с которой открывался вид на их родной край, некоторые из новичков не выдержали, покинули колонну и спрятались в горах, чтобы затем вернуться домой.

После ускоренного, почти круглосуточного девятидневного марша в январскую холодную погоду через ущелье Угра, вблизи Травника и Дони-Вакуфа, нас вместо ожидаемого привала под Бугойно ждала внезапная атака немецких танков. Когда наш взвод, выделенный в боковое охранение, свернул на шоссе, ведущее через ущелье к Травнику, а головная часть колонны батальона несколько отстала, немецкие танки с полукилометрового расстояния неожиданно открыли огонь по нашей группе. Забрызганные до самых башен грязью, эти чудища ползли и стреляли на ходу. Подтаявший снег обнажил пахотную землю. К обуви прилипали огромные куски почвы. Мы едва переводили дыхание от бега, а вокруг взрывали землю снаряды, обдавая нас грязью. Один из наших взводов, находившийся недалеко от Травника и, как мы полагали, двигавшийся навстречу опасности, остался незамеченным, а узнав, что случилось, поспешил по противоположному берегу реки, чтобы раньше нас соединиться с главными силами. Я задыхался, стараясь не отстать от своего подразделения. За третьим холмом танки перестали нас преследовать, по-видимому, из соображений собственной безопасности: они сильно оторвались от основных сил.

Рассвет застал нас на возвышенности над Щитской долиной. В селах внизу — в церквушках, домах и сараях — оставалось около четырех тысяч раненых и больных. Во время головокружительных маршей многие из них умоляли товарищей не покидать их в случае внезапной атаки противника и просили пристрелить. Некоторые из раненых с тяжелыми переломами скатывались с носилок и ползли за подразделениями. Один из них утром догнал свою роту и плакал от радости, что хоть ненадолго вновь оказался среди товарищей, но они торопились на новое задание и вынуждены были его оставить.

Как и в прошлое лето, Прозор с его многочисленным итальянским гарнизоном и теперь стал единственными воротами для вступления наших главных сил в Боснийскую Крайну. Словно не надеясь на боеспособность своих итальянских союзников, немцы вместе с усташами спешили из Сараево и Бугойно к Прозору, поскольку считали его узловым пунктом всей операции. В горах около Щита (названий здешних сел я не запомнил, да и в их перечислении нет необходимости) мы ежились от холода на снегу и старались хоть немного согреться под утренними лучами солнца. Уже давно никто из нас не спал, даже если бы и хотелось вздремнуть, так как нужно было внимательно следить за местностью. Здесь находились наши позиции, а нас выделили в состав охранения в долину, чтобы обеспечить безопасность тысячам наших раненых, размещенных внизу, в селах и хуторах.

От взрывов артиллерийских снарядов и гранат вдали дымилась вершина Маклена. Звуки боя, бушевавшего с раннего утра, напоминали шипение жира на раскаленной сковородке. Где-то в подсознании я отметил, что от Кордуна и Дрвара нас сопровождали беженцы с детьми, коровами, козами и упряжками с убогим домашним скарбом. Все это ураган войны вырвал с корнем и, как щепку, бросал по воле волн. Кто мог сказать, когда этот поток остановится и где окажется вот тот мальчишка с козой? Может, и нас вот так же подхватил и несет куда-то некий древний поток, примчавшийся с Кавказа?..

Бойцы бригады давно не знали сна. Наши лица потемнели и напоминали мумии. С марша в атаку, из атаки, как только противник бывал разбит, — снова ускоренный марш! Я совсем потерял способность ориентироваться. От Щита к Иван-Седлу мы добрались к вечеру. Нашим войскам предстояла нелегкая задача — воспрепятствовать продвижению немцев от Сараево к Коницу и дальше в долину реки Неретва. Одна часть наших сил должна была действовать в направлении Мостара, другая — в направлении Горни-Вакуфа. В эти февральские дни 1943 года наша бригада напоминала меч, которым Верховный штаб разил врагов, нападавших на наши войска то с тыла — от Бугойно и Вакуфа, то с фронта — от Сараево и Мостара. Около полуночи мы оказались возле каких-то сараев и спрятались в них от мороза. Поспали около часу, а затем двинулись дальше.

Когда наступил день, я увидел, что мы находимся на прежних позициях.

— Ничего не понимаю. Или это Иван-Седло, или вчера вечером у меня был бред?

— Нет, ты не бредил, — ответил Драгутин Лутовац. — Вчера вечером приходил вестовой и вернул нас назад. Немцы подходят к нашим госпиталям.

На следующее утро на каменистом участке с редкими деревьями мы натолкнулись на оставленные носилки. Их было семь. Ручки носилок опирались о камни, а под одеялами в том положении, как их застала смерть, лежали умершие раненые. Их пепельные лица, изможденные от страданий, казались почти нереальными. Кто знает, от чего они умерли? От ран, тифа или мороза? Некоторым из них санитарки в знак последней нежности положили на глаза платочки. Другие спокойно, как живые, смотрели на нас из утренней мглы. Трудно сказать, скольких таких умерших раненых носили бойцы и крестьяне, полагая, что они просто спят! Сколько бойцов выбилось из сил под тяжестью таких нош! Вуйо Зогович, будто угадав мою мысль, сказал: «Лучше уж сразу погибнуть, чем вот так мучиться после тяжелого ранения…»

Мы вышли к железной дороге Сараево — Кониц. Перед нами была поставлена задача — разрушить станции на участке Брджан — Иван-Седло — Пазарич и любой ценой не допустить продвижения противника с севера, от Сараево. В противном случае затруднялась переброска наших дивизий и раненых на восток, в Герцеговину, Санджак, Черногорию и дальше, в Сербию. В ночь на 17 февраля 1-й и 2-й черногорские батальоны штурмом взяли Иван-Седло и Раштелицу, а затем пошли на Тарчин. Однако на этот раз им не повезло. В ночь на 20 февраля в Тарчин по железной дороге прибыл состав, из которого немедленно высадились крупные силы немцев — пехота, артиллерия и танки. И все это сразу же ринулось в бой. Слышались команды на немецком языке. Ракеты освещали местность. Было светло как днем. К рассвету наши батальоны отошли к селам Трзань и Вукович. Немцы неотступно преследовали наших, и, если бы мы не выставили на шоссе охранение, они застали бы нас спящими.

На многие дни разгорелись жестокие бои на Ивангоре. Пытаясь вновь овладеть Иван-Седлом, штаб нашей бригады в ночь на 22 февраля организовал атаку силами 3-го и 4-го батальонов. Чтобы легче было двигаться, кралевцы оставили в Реповацах все лишнее из снаряжения и ночью незаметно подошли к позициям немецкой артиллерии и складам снабжения около Иван-Седла. Немцы дремали на снегу у костров. Застигнутые врасплох и услышав выстрелы и разрывы ручных гранат, немцы, в том числе и артиллерийские расчеты, разбежались. Было слышно, как они торопливо заводили машины и что-то кричали. Однако потом, придя в себя, они пошли в обход. Подразделения, которые наступали на Мали-Иван, не подоспели вовремя, и кралевцы понесли большие потери. Среди других погиб и секретарь парторганизации рударской роты славный пулеметчик Никола Бубало, трепчанский шахтер, родом из Решетара, что у Бихача.

Немцы и усташи пытались пробиться любой ценой и у Мостара, чтобы соединиться с итальянцами и таким образом замкнуть кольцо вокруг наших главных сил. После первых стычек с нами они стали действовать осторожнее, отдавая предпочтение своей тяжелой артиллерии и авиации.

Раштелица проснулась от разрывов наших мин и пулеметных очередей. Кругом валялись десятки трупов усташей. Вскоре все станции на участке Брджан — Пазарич были выведены из строя. Однако предстояло выполнить главную задачу — остановить противника, двигавшегося от Сараево.

Нервное напряжение, мороз и голод измотали нас. Многих охватила апатия. На голой местности — голые деревья и наши ряды. Как беспомощные мишени, тушью рачертанные на бумаге, мы лежали целый день на снегу и ждали, с ужасом думая, что теперь противник отнял и небо у нас над головой. Пулеметчик Божо Орландич с предельной ясностью высказался о нашем положении:

— Держитесь, герои! Сегодня утром началась настоящая война!

Редкие деревья нисколько не скрывали нас ни от вражеской авиации, ни от орудий и пулеметов, установленных на соседних холмах. Над Велики-Иваном и Реповацами с утра до вечера беспрерывно появлялись волны вражеских эскадрилий, каждая из десяти самолетов. Они вытягивались в линию, взвивались ввысь и начинали пикировать. Вой сирен пробирал до мозга костей. Падали бомбы и, разрываясь, валили деревья и образовывали огромные воронки. Одна из них на куски разнесла Петра Прлю, металлурга из Мужевича, что вблизи Цетине. Петр считался у нас лучшим наводчиком станкового пулемета.

Сбросив запас тяжелых бомб, бомбардировщики, будто кичась своим превосходством, переходили к контейнерам и высыпали сотни мелких бомб, предназначенных для уничтожения пехоты. Летчики вели и пулеметный огонь, пропахивая пулями снег у самых наших ребер. Когда «визит» эскадрильи заканчивался, я завидовал Петру, что он мертв. Я завидовал даже червю, что он такой маленький. Мне хотелось, чтобы нашлась такая сила, которая бы магическим действием свалила бы самолеты один за другим на землю.

В перерыве между налетами вражеской авиации и артобстрелами Саво Машкович раскрыл последний номер «Борбы» и прочитал о поражении 6-й гитлеровской армии под Сталинградом. Мы внимательно слушали и пытались представить все это. Бойцы понимали, что это — великое событие. Каждый мысленно призывал красноармейцев поспешить к нам по равнинам и замерзшим рекам. И в то же время мы не находили в себе сил как следует порадоваться этой исторической победе. Поступило также известие, что дивизия Савы освободила Прозор и взяла в плен около тысячи итальянцев. В захваченных у противника бронетранспортерах наши штурмовали Кониц. Ябланица, Острожац и Дрежница уже были в наших руках. Сумерки помешали дальнейшему чтению газеты. Вокруг наших позиций горели села после бомбежки.

На ужин и отдых мы спускались только с наступлением темноты. В селе вместо ужина мы увидели разрушения и пожар. Наша кухня чудом уцелела, однако повара никак не могли раньше нас спуститься в село и тем более разжечь огонь, чтобы приготовить пищу. Вражеские бомбардировщики стирали с лица земли село за селом, уничтожая все, вплоть до пастушьего шалаша и курятника. Вечером самолеты скрывались за холмом, оставляя дымившиеся развалины. В Реповацах вражеская бомбардировка застала нашу роту на партийном собрании. Мы с большим трудом нашли укрытие. После этого налета самолеты камня на камне от села не оставили. Не знаю, когда лица женщин выражали больше ужаса: когда они — в страхе, с детьми на руках — бежали из села или когда возвращались и с широко раскрытыми глазами безмолвно стояли у развалин своих жилищ. Враг лез из кожи вон, чтобы оставить нас без крова над головой, без очага, без народа, без почвы под ногами!

Вспомнив прошлогодний, относительно легкий, успех, достигнутый в бою за Кониц, штаб нашей бригады организовал атаку местного итальянского гарнизона силами 4-го и 6-го батальонов. В результате был захвачен мост, около пятидесяти солдат противника сдались в плен. Когда же враг сосредоточился в центре города, поступил приказ о немедленном отходе. За такую самостоятельную инициативу, которая в данных условиях выходила за рамки полученной задачи, товарищ Тито объявил выговор командиру нашей бригады Данилу Лекичу.

От Реповаца Верховный штаб вернул нас радиограммой на запад, к Прозору, куда подтягивалось новое крупное подкрепление из немецких моторизованных войск, создававшее угрозу нашим госпиталям. Будто мы — птицы, а не тени, едва переставляющие ноги! Ведь этот приказ бросал бригаду в еще один головокружительный ночной марш! И в то же время скорость маневра помогала компенсировать многократное превосходство противника. В ходе этих быстрых переходов с одной позиции на другую, измученные до отупления, мы часто повторяли друг другу: «Сознание, товарищ! Сознание! Только оно поможет нам выстоять!» Однако и наше сознание — этот единственный наш двигатель — под тяжестью недосыпания, голода и холода колебалось, словно пламя свечи на ветру.

Верховный штаб немедленно отреагировал на серьезную опасность, угрожавшую нашим раненым в Прозорской котловине: в направлении Горни-Вакуфа было организовано контрнаступление, в котором участвовали 1-я, 2-я и 7-я дивизии и 1-я далматинская бригада 3-й дивизии. Контрнаступление ставило целью разгромить противостоящую группировку противника и как можно скорее прорваться на восток через Неретву. Одновременно совершался маневр с целью создать у противника впечатление, будто под его натиском все наши войска отходят от Сараево и Мостара назад, в Боснию. Наша и еще около десяти бригад вступили в острую двухдневную борьбу на широком фронте. Эти бои носили высокоманевренный характер. Молодежная рота крагуевацкого батальона за все время своего существования понесла здесь наибольшие потери. Вблизи гребня гор, рядом с шоссе, она попала под сильный артиллерийский обстрел. Затем ее бомбила авиация. Рота все это перенесла с честью. Потом ее атаковали немцы, забросав ручными гранатами. Начался рукопашный бой. В этом бою погибли Крсто Мандич и командир Мома Йоксович. Четверых ранило, из них наиболее тяжело — Папковича. Всю ночь он мучился на носилках и умолял товарищей пристрелить его. К утру он умер.

Наш маневр окончательно лишил противника уверенности и заставил его резко изменить свои планы. Верховный штаб немедленно использовал отход немцев и усташей к Горни-Вакуфу и их замешательство: через Неретву были переброшены все наши воинские части и госпитали. Наши саперы во главе с Мушмулой и Смирновым взорвали мост на Неретве в районе Ябланицы. Это входило в единый план по введению немцев в заблуждение относительно наших планов. В то время как одни наши части продолжали развивать контрнаступление, другие имитировали переправу через разрушенный мост.

Внизу, под нами, в темноте слышался плеск Неретвы, вдоль которой чернели ущелья и тянулась лента шоссе, запруженного войсками. Под каменистыми навесами у шоссе стояли люди в кожаных пальто. Видно было, что они курили. Я узнал среди них Лекича и догадался, что это — штаб нашей бригады. Механики-водители, высунувшись из люков танков, в ожидании приказа на дальнейшее движение разговаривали с бойцами. Всю эту технику вместе с пушками позже пришлось сбросить с моста в Неретву, потому что иначе бы мы не смогли сделать ни шагу. На шоссе к нашей роте присоединился Радован Зогович. Он расспрашивал о последних боях, о раненых и погибших. Может быть, где-то здесь отдыхал и наш старый Назор со своим верным спутником Чедо Продановичем и козой, неотступно следовавшей за ним?..

Поэты шагали с нами в колонне. Это повышало настроение бойцов.

Мы встретили рассвет в тревожном ожидании. Войска медленно выдвигались к переправе. На камне, посреди реки, я увидел шинель итальянского солдата. К берегу прибило берсальскую шляпу с пером, за ветку зацепилась пелерина альпиниста или карабинера. Многие солдаты противника, бежавшие из Прозора, нашли свой бесславный конец в Неретве. Как и в первые дни восстания в Грахово, Сава приказал подтянуть на передний край орудия, и артиллеристы прямой наводкой буквально крошили блиндажи под Прозором.

Утром между холмами над Крстацем появились пять вражеских бомбардировщиков. Долину окутали облака дыма и пыли. Говорили, будто одна бомба попала в колонну раненых, которые ждали переправы на другом берегу Неретвы.

Наши передовые подразделения уже карабкались по отвесным скалам на противоположном берегу. А там, на гребнях гор, засело около ста восьмидесяти тысяч черногорских, боснийских и герцеговинских четников. Стрелковая цепь уже находилась под скалами, но четники ее не замечали и вели огонь по тем, кто еще не добрался до скал. Все чаще слышались разрывы гранат. Гремели выстрелы. Раздавались чьи-то крики. Вскоре гребень горы над Неретвой был в наших руках. Около двадцати четников сдались в плен. Среди них оказался и брат нашего семинариста Страдо Бойовича из Андреевицы. Он рассказал, что в его подразделении в основном были насильно мобилизованные крестьяне или жулики, ищущие легкой наживы (по словам четников, это достигалось уничтожением граждан мусульманской веры), а также люди, обманутые ложными идеями «спасения» сербов. Готовя эту экспедицию, итальянцы открыли при четническом штабе в Колашине специальный склад, заполненный винтовками, боеприпасами, обувью, одеялами и плащ-палатками. После непродолжительной подготовки новобранцы на итальянских грузовиках были переброшены в Калиновик и Кониц и распределены по подразделениям.

Наш батальон остановился в селе Добригост и должен был обеспечивать переправу других частей и подразделений через Неретву.

Вражеская авиация не прекращала уничтожать села, находившиеся вблизи наших позиций. Это заставляло нас рано утром покидать дома и сараи и скрываться в ближайших рощах, где мы занимались боевой подготовкой, читали, отдыхали, и возвращаться в село, чтобы утолить голод и согреться под кровом, только когда темнело.

Бойцам нелегко дался этот стремительный переход из теплого приморья, которое начиналось около ущелья Неретвы, в это горное заснеженное село.