Крестраж # 1

Глава 50 Книги разные нужны, книги разные важны

Моя платформа 9 и 3/4. Несмотря на то, что в реальности сейчас царила ночь, здесь по прежнему ярко светило отсутствующее на небосводе солнце и прохладный ветерок шевелил волосы на голове и приятно обдувал лицо. Всё так же шелестела тайга, стоящая стеной по краям железнодорожных путей, а горы на горизонте незыблемо и гордо подпирали небеса.

Я вертел в руках изящной формы клинок с чёрным лезвием, заляпанный золотой кровью Ханеша. Эта субстанция въелась в тело лезвия намертво и не оттиралась никакими моими ментальными усилиями, впрочем, я и не сильно усердствовал с этим, так даже красивее и не так зловеще выглядит, несмотря на знание, что это за кортик и для чего он использовался. Я использовал его как закладку, вернее, почти как закладку, просто кладя сверху на стопку ещё непрочитанных дневников. Кажется, мне всё же удалось нащупать путь, как уничтожить уже прочитанные дневники и натолкнул меня на эту мысль именно этот жертвенный нож, и если совсем уж точно, то руна, выгравированная на лезвии. «Нис» — преобразование, дальнейший путь, проводник воли и вообще, просто проводник. Это была скорее и не руна в общепринятом понимании, а символ–глиф той самой, древнешумерской «Звёздной азбуки». Современные маги, которые работали с древними текстами, позаимствовали самоназвание этого алфавита у древних же магов — изначальных, как их ещё называют. Почему, собственно, азбука называлась «Звёздной», разобрался бы и ребёнок. Знаки были похожи на восьмилучевые звёздочки с лучами, отходящими от единого центра, и у каждой такой «звёздочки» отсутствовал один или несколько лучей, соответствующих нужной букве и символу. Путаница при расшифровке текстов возникала, когда переводчик натыкался в тексте на слоговые… не знаю как сказать… смыслограмы, что ли. «Лахаишь» — он и есть «Лахаишь». Кстати, мягкое «ш» в окончании древних слов обозначало мужской род и было чертовски похоже в звучании на южногерманский диалект с их «ишь» и «ихь». Вообще, этот язык был, на мой взгляд, излишне перегружен полутонами и оттенками, и никак не напоминал известные и современные мне языки в плане лаконичности. Даже похожего ничего не было, представляю, какое мучение написать на нём какой–либо технический текст. Не инструкция получится, а поэма. Зато, если его использовать в артефакторике вместо классических рунных цепочек, то тут можно добиться колоссальной вариативности.

И вот теперь, стоя перед самым первым, изученным мной дневником — «Теория магии, расширенный полный курс», я нерешительно сжимал в руке этот самый нож. Жалко было книгу, до слёз. Мало того, что просто рука не поднималась на этот шедевр магического ментального искусства, так и те чувства, что меня сейчас обуревали, мешали мне решиться на последний шаг. Это, наверное, как предать память всех тех волшебников, что невольно поучаствовали в создании подобной вещи. От этого я ещё больше Волан–де–Морта ненавижу. Он ведь, сука, в свой крестраж сливал память магов, а пользовался этими знаниями лишь на жалкий процент. Он мог только подсматривать информацию, но не владеть ею, как я. Это Ханешь смог скомпоновать, отфильтровать и сделать такое чудо, как эти все базы знаний. Пусть я — это всё же я, но и отпечатки, небольшие отголоски личностей мёртвых волшебников и на меня повлияли. От магического юриста мне досталась толика осторожности и осмотрительности, от артефактора — созерцательность и спокойствие; а от магозоолога — небрезгливость и отмороженность, и это только те, кто первые на ум приходят. Не сказать, что все маги были добропорядочными и законопослушными ребятами, но в большинстве своём, всё же, были достойными людьми. Ведь был и колдомедик с его небольшой фанатичностью и преданностью делу, и маг–боевик с постоянной чуйкой на неприятности и рефлексами убийцы, и ещё многие другие со своими тараканами. Пусть всё это не сильно на мне отразилось, но мой характер всё же продолжает претерпевать изменения, и что получится в итоге, я предположить не берусь.

В момент, когда нож пробил обложку дневника, я почувствовал, как что–то рвётся в голове, спадает усталость и напряжение, и постепенно проходит непрекращающаяся уже месяц головная боль. Тлеющий и на глазах рассыпающийся в невесомый пепел дневник вызвал очевидное чувство дежавю. Как будто не ножом, а клыком василиска орудовал. Нужно было что–то подобное раньше сделать, но я, наверное, подсознательно боялся, что с уничтожением дневников потеряются и знания, которые я уже выучил.

Уменьшив количество книг моей виртуальной библиотеки до неизученных, ощутил огромное облегчение, а тоненькую книжицу по шаманизму, которую мучил до этого уже три ночи подряд, изучил всего за час и принялся за Химерологию.

— Гарри! Вставай! Лекция уже кончилась, — сердито тормошила меня Гермиона.

— Ну хватит уже, — хмуро сказал, я зевая во всю пасть.

На лекции Бинса я как–то уютно придремал на толстенном талмуде, от чего на моей морде отпечаталось тиснение кожаной обложки старинного фолианта, которое я сейчас с раздражением растирал ладонью на своём лице. Это была та самая книга про метаморфа, что упоминала Гермиона, и которую мне без каких–либо препятствий выдала наша библиотекарша мадам Пинс.

Пока я только прочитал чуть больше половины, и теперь с подозрением смотрел на Гермиону. Книга действительно оказалась написана архаичным английским с большим количеством датских или норвежских слов, что свидетельствовало о том, что неизвестный писатель был совсем не магом. Обычно в те времена маги на латыни либо на греческом свои труды ваяли, и без такого дикого количества ошибок и простонародных выражений. Почему же я смотрел на Гермиону подозрительно? Так всё дело в стилистике, не побоюсь этого слова, эпохального творения. Текст был переполнен яркими эротическими сценами, почти на грани, почти порнографическими.

«Исход семьи Шомма в земли друидов». Из названия я сначала подумал о каком–то героическом эпосе с преодолением группы людей всевозможных опасностей при этом самом исходе. Оказалось, что на обложке отображён лишь результат, и почему эти самые Шомма свалили всей толпой в эти самые земли… мда. Все дело было в Айвене Шомма по кличке «Хор–Пересмешник».

Сильный волшебник, опытный воин, умелый метаморф и в то же время клептоман, обманщик и блядун, что летописец описывал с неприкрытой завистью, и выставлял чуть ли не как доблесть. Но этот крендель был действительно примечательной личностью, чувак, что называется, отжигал… Одна только сцена с маггловской баронессой, некой леди Оррой, чего стоит. Перекинувшись в здорового волкодава, два месяца он жил в спальне баронессы, как пёс–охранник, попутно каждую ночь наставляя густые и ветвистые рога барону Оррою, воевавшему в это время своего соседа, тоже барона.

«…его уд великолепный за её белоснежными ланитами…»

Нда… Так ещё после всего внаглую обнёс сокровищницу баронского замка.

Посмотрев окончание текста, я выяснил, что кончил он закономерно плохо, по пути подставив всю свою семью. Но ушел красиво, ничего не скажешь. После того, как этого Хора перестали привлекать маггловские аристократки, он стал наведываться к замужним магичкам и его практически сняли с молодой жены тогдашнего наследника Ноттов, когда он притворялся этим самым наследником… активно так притворялся. В последующем бою, метаморфа объединёнными усилиями восьми магов упокоили, но перед этим он отправил к Хель половину нападавших. Вот потому–то семья Шомма и отправилась к друидам на рога аж в нынешний Уэльс и потом очень долго воевала с родом Ноттов. Теперь же Шомма перекрестились в Шоммингов, и их наследник Альберт Шомминг сейчас даже учится на четвёртом курсе Рейвенкло. Видимо, кровь даёт о себе знать и у него тоже присутствуют ярко выраженные признаки латентного метаморфа в виде постоянно стоящих дыбом волос.

Несмотря на очень специфический текст, в книге были великолепные гравюры, выполненные с достойной тщательностью, и как многие в волшебных книгах, движущиеся. Хорошо хоть там не были отображены постельные подвиги метаморфа. Иначе эта книга была бы суперпопулярной среди всех поколений молодых магов Хогвартса и к сегодняшнему моменту она была бы затасканной и потрёпанной, как и любой другой бестселлер. Несколько анимированных картинок показывали три боевые формы метаморфа и процесс преображения. Пёс, похожий на лохматого мощного крокодила; длинноногий, четырёхлапый чешуйчатый ящер и перекаченный стероидами бабуин. Сила, скорость и ловкость. Суммируя — книга была интересна только этими изображениями, и получалось, что этот старинный метаморф не имел универсальной боевой формы, а предпочитал узкоспециализированные воплощения. Хотя, могло быть и такое, что он не был специалистом в анатомии и химерологии, ведь тогда можно не такие убогие формы себе сконструировать.

— Интересные книги вы читали, будучи первокурсницей, мисс Грейнджер, — заметил я, ухмыляясь и запихивая фолиант в свою сумку.

— Откуда я знала, что в библиотеке и такие книги есть? — покраснев, смущённо буркнула она.

— Ну да, ну да, — задумчиво ответил я. — К сожалению, тут нет ничего нам полезного… почти ничего. Я вот, например, узнал, что есть несколько интересных поз, которые до сегодняшнего дня слабо себе представля…

— Гарри Джеймс Поттер!

Сегодня Хэллоуин и я уже традиционно не ожидал от этого дня ничего хорошего. По воспоминаниям за оба предыдущих курса, в этот день случалась какая–либо хрень. То тролль, то проснувшийся василиск. Эти оба воспоминания вгоняли меня в дрожь и холодный пот. Если бы я не подсуетился, то сейчас бы и Блэк в полубезумном состоянии бродил по округе, дразнил дементоров, мотал мне нервы неопределённостью и ниндзей пробирался по тайному ходу к гостиной нашего факультета с ножиком в зубах. А я такого не хочу, и вообще, зарабатывать потом радикулит в наколдованных спальниках на гранитном полу меня совсем не прельщает.

Несмотря на то, что в этот день погибли мои родители, по этому поводу я не чувствовал ничего. Ни какой–то светлой грусти, ни сожаления, ни чувства мести, ничего, кроме напряжения и готовности к неприятностям. Как бы это не смотрелось со стороны и не характеризовало меня как их сына, но они сейчас мертвы, а дерьмо, свалившееся на меня, и в котором я барахтаюсь который год — вот оно, здесь и сейчас.

Поэтому сейчас я сидел в Большом зале Хогвартса и вяло ковырялся в очередной оранжевой херне с тыквенным запахом, тыквенным вкусом, и Мерлин побери, тыквенным цветом. Найти бы того ублюдка, кто придумал на этот праздник такое меню и медленно поджарить его пятки. Или нет! Лучше заставить съесть за раз все эти пироги, пудинги, запеканки, желе, пирожные и ещё сотню различных блюд из тыквы и, сука, в конце, вколотить в его глотку вон тот галонный графин с ненавистной мочой тыквы. Страшный этот праздник — Хэллоуин. И в первую очередь для моего желудка. Это вон, Уизлюк аж давится какой–то очередной тыквенной фигнёй и чавкает, как на свиноферме. Его такая пытка и не проняла бы. Поди ещё бы и счастлив был бы.

— Гарри, тебе плохо? — спросила с тревогой Гермиона, участливо заглядывая в мои глаза.

Я посмотрел на неё больными глазами побитой собаки, жалостливо и чуть не плача сказал:

— Очень плохо, Гермиона. Меня хотят отравить! Насильно заменить всю мою кровь тыквенным соком. Они хотят, чтобы моя плоть стала такой же оранжевой и вонючей, как этот овощ! Они превращают меня в тыквенного монстра, Гермиона! Спаси меня!

От этой моей речи, как всегда сидящие неподалёку Лаванда с Парвати синхронно поперхнулись чаем, между прочим, единственным блюдом не из тыквы, а Финниган с Томасом, натурально заржали. Кретины!

— Да ну тебя! Опять смеёшься! — несмело улыбаясь, возмутилась Гермиона.

— Вообще–то тому, кто придумал нас так кормить на Хэллоуин, нужно сделать так, чтобы он весь год подобным питался, — грустно вздохнул я. — Невозможно есть эту… фигню.

— Это ведь для всех праздник, кроме тебя. В этот день погибли твои родители и я это имела в виду, — с сочувствием и серьёзно сказала она. — Все веселятся в такой день и никто даже не думает, что тебе может быть от этого неприятно и плохо.

Просто милота, когда она вот такая. С серьёзным видом говорит банальные вещи и искренне переживает за кого–то.

— Забудь, kotenok, всё хорошо. Стараюсь не думать об их гибели и не нужно поэтому портить праздник другим. Пойдём лучше погуляем где–нибудь, — предложил я.

С праздника нас не отпустили. На выходе из зала стоял патруль из весело переговаривающихся старост и отпускали студентов только до уборной. С какого перепуга они так делали, мне непонятно. Или типа: веселись либо сдохни? Чей–то махровый тоталитаризм просто процветает сейчас. Под мои возмущённые претензии к нам подошла нервная МакГонагалл и поинтересовалась возникшей проблемой. На что я, заводясь, начал качать права. Всё равно не отпустили. Напоследок МакГи лишь посочувствовала моей утрате, сказала пару тёплых слов о моих родителях и повспоминала о том, какие они были замечательные люди, но всё же отправила меня и Гермиону обратно за стол. Что–то всё же с этим миром не так. Или они наконец–то просекли, что Хэллоуин, Хогвартс и Поттер вместе взятые очень опасная штука, как нитроглицерин без флегматизатора, и теперь специально присматривают, чтобы не рвануло. Обратно я возвращался злой как мантикора и чем ближе подходил к столу, тем сильнее становилась концентрация тыквенных миазмов, что бесило ещё больше. Кажется, я себе психологическую травму заработал с этим праздником. Везде эта долбаная тыква, на столе, на значках студентов и в качестве украшения Большого зала, везде!

— Ну Гарри, посмотри весело же всем, — неуверенно попыталась успокоить меня Гермиона.

— Идиоты! Они все — конченые!!! — припечатал я. — Хэллоуин, Гермиона — праздник с огромным символизмом, и в этот день, раньше, волшебники проводили разные полезные ритуалы, а не обжирались однотипной гадостью. А сейчас? У нас праздник тыквы, как у долбаных «кузенов» в каком–нибудь их долбаном штате! Аве, тыква, blyad'!!! — продолжил кипятиться я.

— Гарри, пожалуйста… — просяще протянула она.

Я как–то сразу понял, о чём она. Интонации в её голосе. Там были и просьба успокоиться, и переживание за моё состояние, и недовольство моей эмоциональной вспышкой, и даже сочувствие и понимание.

— А про какие ритуалы ты говорил? — спросила она.

И было очень хорошо видно, что Гермиона просто хочет отвлечь меня этим вопросом от моего мрачного настроения. Я грустно посмотрел на неё и сказал:

— Я потом дам тебе книгу, «Справочник необходимых ритуалов», она была обязательна к изучению в Хогвартсе до четырнадцатого года этого века, но почему–то с началом Великой войны её перестали рекомендовать в школьной программе. Так вот, там Хэллоуин рассматривается как общий день поминовения мёртвых и праздник окончания сбора урожая. Рубеж и символическая граница между смертью и жизнью в бесконечном цикле рождения и увядания. Всё это обставляется полезными ритуалами. Защитными и ограждающими от бед и сглазов, семейными воззваниями к плодородию и много чем ещё. Где–то у магов этот праздник со зловещим подтекстом, а где–то с радостным, как в Мексике с их «El Día de Muertos»*. А у нас… тыква! Такое ощущение, что кто–то подсмотрел у неволшебников только одну дурацкую черту этого праздника и пытается навязать её теперь здесь, в Хогвартсе. Со всеми этими игрушечными пляшущими скелетами, летающими овощами и общей атмосферой дебилизма.

— Поттер, неужели ты перестал думать как маггл? — послышался за спиной знакомый голос с привычными уже тягучими интонациями, когда мы были на полпути к своим местам.

— Причём здесь магглы, Малфой? — спросил я, раздражённо разворачиваясь к белобрысому задохлику. — Это называется рационализм, Малфой, и он присущ всем мыслящим существам.

— Ты ещё скажи, что магглы умеют думать, как волшебники, если они вообще умеют думать, — саркастически и самодовольно сказал он, а компания пацанов–слизеринцев за его спиной понимающе заухмылялась.

— Ты просто жалок в своём невежестве, Малфой. Любой, у кого вместо кочана капусты голова, в которую он не только ест, как Уизли, а иногда ею пользуется по прямому назначению, то есть думает, поймёт, что без магглов волшебники до сих пор бы жили в каменном веке. Хогвартс–экспресс, «Ночной рыцарь», колдография и газеты — всё это изобрели магглы. Печатные учебники, что ты читаешь — изобретение магглов. Стекло, зеркала, столовые приборы и унитаз, куда ты справляешь нужду — тоже их изобретение. И даже твой малахольный аристократизм — магглы изобрели, так как не было сроду у волшебников никаких аристократов. Uchi matchast', pridurok! — зло закончил я и развернувшись потопал дальше.

Со всеми поцапался, всем продемонстрировал свой говнистый характер, но отпустило меня только утром следующего дня и я, наконец, поверил что неприятности в этот Хэллоуин меня миновали.

— Что ты постоянно пишешь? — спросила меня Гермиона, заглядывая через плечо — Может, я смогу тебе помочь? Просто ты каким–то расстроенным выглядишь. Ты не подумай, я не хочу тебе мешать.

Конечно, конечно. Хитрюга любопытная. Я сейчас, обложившись своими справочниками по артефакторике, рунологии и свежим русским журналом, в котором была очень интересная идея с упрощением защиты основных заклятий на артефактах, пытался скомпоновать схему одной вещицы.

Вообще–то это был подарок для неё. Гермиона, в моём понимании, никак не тянула на волшебницу, способную дать отпор какому–либо агрессивно и похотливо настроенному придурку. Не боевик она, и ещё очень не скоро станет способна на активное сопротивление любому нападению. И дело тут не столько в силе и умениях, сколько в складе характера. Остался один вариант — оперативно сбежать из опасной ситуации.

Основным предназначением золотого кулона–подвески с кроваво–красным звёздчатым рубином–кабошоном** была эвакуация владельца от опасности. Портал–пробойник, завязанный на маяк в гостиной моего «Логова», дополнительно обвешанный разными полезными заклинаниями, был способен пробить нынешние, не усиленные щиты Хогвартса и практически любые другие антиаппарационные чары за счёт огромного количества нейтральной маны впиханного в столь малый объем рубина–накопителя. Это был вообще самый ёмкий накопитель из всех, купленных летом у гномов… и самый дорогой. Самые большие затруднения у меня вызвал расчёт, сопряжение в сеть и прописанные условия срабатывания от заклинания вредноскопа. Смертельная опасность, косвенный вред, ментальное управление и так далее. То есть вырубили «Ступефаем», сработал вредноскоп — цель исчезла, связали «Петрификусом»: мысленный приказ — и ты уже в относительной безопасности, пусть и связанный или без сознания, но уже на дружественной территории. Конечно, абсолютной защиты не получилось даже близко и, допустим, «Империо» может заслать таким образом ко мне домой диверсанта, но на этот счёт у меня есть Бэрри с моими инструкциями, который временно изолирует потенциально опасного гостя. С самим «Империо» носителю предстоит бороться самостоятельно, «непростительные» — они и есть «непростительные», защиты не существует, кроме уклонения или преграды на пути чар. Жаль, что нельзя какие–нибудь прибамбасы из трансфигурации встроить с овеществлёнными щитами, что тоже в артефакте невозможно как одно из правил исключения в трансфигурации. Так что всего у моего артефакта шесть основных функций, по количеству золотых лучей в центре кабошона: портал, вредноскоп, щит, определитель зелий в пище, нетеряемость и незаметность, то есть найти и снять с тела не получится. Всё бы хорошо, но вот встроенный «Протего» получился крайне слабым и убогим, на одно заклинание от среднего мага. Вся энергия идёт на пробойник. Конечно, можно и этот недостаток компенсировать другими артефактами или вышивкой на одежде, но не знаю, как и этот предмет ей подарить. Кулон на золотой цепочке получился вычурным и слишком дорого выглядящим, да ещё и с драгоценным камнем. Зная Гермиону, она может превратно и неправильно оценить такой подарок.

Эту вещицу я стал мастерить на следующий день после того, как Гермиону попытались проклясть, и уделял каждой функции артефакта по паре часов по вечерам перед сном. Не сказать, что это был шедевр, но по стоимости и функционалу подвеску не стыдно было подарить и главе какого–нибудь рода. Только стоимость материалов за десяток тысяч галеонов, не считая саму работу, которая стоит даже дороже, и которая мне далась с очень большим трудом из–за моего метаморфизма.

Расстроен я был из–за необходимости защитить саму эту свою работу от внешних воздействий, а для этого нужна была личная печать артефактора, которая сама по себе артефакт и на порядок сложнее, чем моя поделка. Моя сумка от мистера Дерринджера так же запаролена и защищена от разрушения наложенных цепочек заклинаний. И теперь я с расстройством кубатурил в своей тетрадке принципиальную схему своей печати. Я знал, как её делать, ведь это практически первое и единственное доказательство твоего звания как артефактора. Там много всего понамешано и в первую очередь на магии крови. Крови самого мастера.

Я скептически посмотрел на Гермиону.

— Помочь? Вряд ли. Но если ты хочешь действительно помочь, то я дам тебе пару книг и свои заметки, и ты можешь посмотреть, где я, возможно, ошибаюсь. Мне через три дня, на каникулах, предстоит судебное слушанье о моём опекунстве, и инициирует его Сириус Блэк, после того, как выиграет процесс против него самого, — сказал я, вытаскивая из сумки стопку солидных юридических справочников, густо заложенных закладками и перемешанных с тетрадями с моими заметками.

— Как ты там говоришь? — ошарашенно спросила Гермиона, смотря на получившуюся юридическую башню. — «Блиат?»

* El Día de Muertos — день мёртвых (исп.), мексиканский праздник с 1–2 ноября. Празднуется действительно с карнавалами и очень весело, можно сказать, что их Хэллоуин — действительно Хэллоуин, а не коммерческое предприятие, как сейчас везде.

**Кабошон — способ обработки полу и драгоценных камней в виде гладкой и округлой полировки без граней. Один из древнейших способов обработки камней (природные звёздчатые рубины считаются мифом).