«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

«ТИХИЙ ДОН» И «ПОДНЯТАЯ ЦЕЛИНА»

Внутренняя связь «Тихого Дона» и «Поднятой целины», так же, как и взаимосвязь «Донских рассказов» и «Тихого Дона», о чем уже шла речь выше, очевидна для внимательного читателя. Вряд ли случайна в двух романах топонимическая перекличка, как и перекличка имен персонажей. Из Гремячего Лога во время охоты выгоняет лисовина старый генерал Листницкий во второй части «Тихого Дона»; Гремячим Логом назвал Шолохов хутор, где развивается действие в «Поднятой целине». После ранения Григория Мелехова в бою с отрядом Чернецова «командование сотнями принял офицер Любишкин Павел, помощник Григория» (3, 263). Одним из главных активистов и сторонников создания колхоза в Гремячем Логу выступает «красный партизан Павел Любишкин» (6, 31), который «воевал с кадетами», чтобы лучше жить.

И в редакции «Тихого Дона» 1925 года, и в окончательной его редакции действует уже упоминавшийся нами сотник Сенин — он принимал участие в расстреле подтелковцев. В «Тихом Доне» он выступает под своим именем, а в «Поднятой целине» стал прототипом есаула Половцева, который рассказывает Якову Лукичу Островнову, служившему в Гражданскую войну в его сотне и вернувшемуся «из отступа» в 1920 году:

«Я из Новороссийска не уехал со своими. Не удалось. Нас тогда предали, бросили добровольцы и союзники. Я вступил в Красную Армию, командовал эскадроном, по дороге на польский фронт... Такая у них комиссия была, фильтрационная, по проверке бывших офицеров... Меня эта комиссия от должности отрешила, арестовала и направила в Ревтрибунал. Ну, шлепнули бы товарищи, слов нет, либо в концентрационный лагерь. Догадываешься за что? Какой-то сукин сын, казуня (презрительно-ироническое: казак, казачишка. — Ф. К.), мой станичник, донес, что я участвовал в казни Подтелкова. По дороге в трибунал я бежал... Долго скрывался, жил под чужой фамилией, а в двадцать третьем вернулся в свою станицу. Документ о том, что я был когда-то комэском, я сумел сохранить, попались хорошие ребята, — словом, я остался жив. Первое время меня толкали в округ, в политбюро ДОН ЧК. Как-то отвертелся, стал учительствовать. Учительствовал до последнего времени» (5, 21), — пока по роману (и по жизни) не начал создавать подпольную организацию «Союз освобождения родного Дона».

Иллюстрация к роману «Поднятая целина»

Как видим, события Гражданской войны на Дону, Вёшенское восстание 1919 года, которому посвящен «Тихий Дон», незримо — и зримо — присутствуют в «Поднятой целине», — ведь с той поры прошло всего десять лет!

После раскулачивания богатых казаков хутора Гремячий Лог в ответ на призыв есаула Половцева к сопротивлению раскулаченные говорят:

«— С кольями бы пошли, как вёшенцы в девятнадцатом году!» (6, 91). Это — с одной стороны.

С другой, они же помнят:

«Но только казаки стали теперича ученые. Их бивали смертно за восстание» (6, 92);

«— Я против власти не подымаюсь и другим не посоветую... В эту войну они нас пихнули супротив Советской власти, казакам понашили лычки на погоны, понапекли из них скороспелых офицеров, а сами в тылы подались, в штабы, с тонконогими барышнями гулять... Помнишь, дело коснулось расплаты, кто за общие грехи платил? В Новороссийске красные на пристанях калмыкам головы срубали, а офицерики и другие благородные на пароходах тем часом плыли в чужие теплые страны. Вся Донская армия, как гурт овец, табунилась в Новороссийском, а генералы?..» (6, 93).

Все это — темы и мотивы из «Тихого Дона», которые обретут новое звучание в 4-й книге романа (она еще не была написана, когда создавалась первая книга «Поднятой целины»).

В четвертой книге «Тихого Дона» Шолохов вернется к теме Фомина, которая возникла первоначально, как вы помните, в «Донских рассказах», а потом в «Поднятой целине» в связи с исключением из партии за «левый уклон» Нагульного. «Ты!.. — бросает Нагульнов члену бюро райкома Хомутову... — В двадцать первом году, когда Фомин с бандой мотал по округу, ты пришел в окружком, помнишь? Помнишь, сучий хвост?.. Пришел и отдал партбилет, сказал, что сельским хозяйством будешь заниматься... Ты Фомина боялся!..» (6, 74).

Перекличка с «Тихим Доном» в «Поднятой целине» слышна и в том, что Андрей Разметнов, призванный на военную службу, как и Григорий Мелехов, в 1913 году, служил в 11-м Донском казачьем полку, соседнем с 12-м, где служил Григорий Мелехов. 11-й и 12-й донские казачьи полки формировались в Вёшенской. На германской войне Андрей Разметнов получил трех Георгиев. Разметнова навещала на фронте жена, подобно тому как Дарья Мелехова приезжала на фронт проведать своего мужа.

Страшная память о Гражданской войне присутствует в «Поднятой целине» в скупом рассказе о судьбе Евдокии Разметновой в строках: «... после разгрома отряда Подтелкова, в Гремячем Логу белые казаки, хуторяне Андрея, мстя ему за уход в красные, люто баловались с его женой... все это стало известно хутору и ... Евдокия не снесла черного позора, наложила на себя руки» (5, 25). Вернувшийся три месяца спустя в Гремячий Лог Андрей Разметнов в горе и беспамятстве прискакал во двор главного насильника Аникея Девяткина, готов был зарубить его отца, «но сноха Девяткина — жена Аникея — сгребла в кучу детишек (а их у нее было счетом шесть штук), с плачем выскочила на крыльцо. Андрей, белый, как облизанная ветрами белая кость, избочившись, уже занес шашку над стариковской шеей, но тут-то и посыпались ему под ноги с ревом, с визгом, с плачем разнокалиберные сопливые ребятишки.

— Руби всех их! Все они Аникушкина помета щенки! Меня руби! — кричала Авдотья, Аникеева жена — и шла на Андрея, расстегнув розовую рубаху, болтая, как многощенная сука, сухонькими, сморщенными грудями.

А в ногах у Андрея копошилась детва, все мал мала меньше...

Попятился он, дико озираясь, кинул шашку в ножны и, не раз споткнувшись на ровном, направился к коню...» (6, 43).

И это — опять-таки мотивы «Тихого Дона» (вспомним, как зарубил Мишка Кошевой деда Гришаку). И не просто мотивы. Перед нами — проза, по своей художественной силе ничуть не уступающая лучшим страницам «Тихого Дона». Связь «Поднятой целины» с «Тихим Доном» — не только в перекличке мотивов, имен, названий, но прежде всего — в единстве стиля, поэтики, словесной ткани.

Как в «Тихом Доне», так и в «Поднятой целине» Шолохов, в отличие от Крюкова, избегает описательных портретных характеристик героев. Первостепенное значение для Шолохова имеет характерная подробность, выразительная деталь; в первую очередь — «зеркало души» — глаза. «Дегтярно-черные глаза» Лушки Нагульновой; «наглые, навыкат глаза» у ее возлюбленного Тимофея, сына кулака Флора Рваного. «Зверино-сторожким и ждущим взглядом» смотрит на приглянувшегося ей Андрея Разметнова вдова убитого под Новочеркасском (опять 1919 год!) вахмистра Михаила Пояркова Марина, — у нее «удлиненный, чуть косой в разрезе глаз», который «светится огнисто и непокорно, как у норовистой ненаезженной лошади» (5, 41).

Вглядимся в портретные характеристики Макара Нагульнова и Андрея Разметнова, безусловно положительных героев романа «Поднятая целина». О Нагульнове: «Был он широк в груди и по-кавалерийски клещеног. Над желтоватыми глазами его с непомерно большими, как смолой налитыми, зрачками срослись разлатые черные брови. Он был бы красив той неброской, но запоминающейся красотой, если бы не слишком хищный вырез ноздрей небольшого ястребиного носа, не мутная наволочь в глазах» (6, 18). Эта «мутная наволочь в глазах» — характерная деталь, во многом раскрывающая внутреннюю суть Нагульнова. Вспомним его стычку с Андреем Разметновым, отказавшимся раскулачивать и выселять многодетного Гаева:

«— Как служишь революции? Жа-ле-е-шь? Да я... тысячи станови зараз дедов, детишков, баб... Да скажи мне, что надо их в распыл... Для революции надо... Я их из пулемета... всех порешу! — вдруг дико закричал Нагульнов, и в огромных, расширенных зрачках его плеснулось бешенство, на углах губ вскипела пена» (6, 68).

Вот что означает эта деталь: «мутная наволочь в глазах».

В сравнении с Нагульновым Разметнов — светлая личность. При первой встрече с Давыдовым он рассматривал его «с наивной беззастенчивостью, часто мигая ясными, как летнее небушко глазами» (6, 19). Но вскоре Шолохов сделает одно принципиально важное уточнение: «светлые, обычно злобноватые глаза» (6, 40). И снова: «Нагульнов ничего не прочитал в его злобноватых, широко раскрытых глазах» (6, 261).

«Злобноватые глаза» у Разметнова, «мутная наволочь в глазах» Нагульнова — это своего рода знак, закодированное послание читателю.

Глаза персонажей занимают особое место в поэтике Шолохова. В этом — еще одно отличие его от Крюкова.

Что могут сказать читателю о герое «продолговатые глаза» или «красивые голубые глаза» у Крюкова, который не умеет использовать ту художественную энергию, которую таит в себе изображение человеческого взгляда.

В «Тихом Доне» именно глаза прежде всего отличают членов мелеховского рода. Вспомним «синие, по-лошадиному выпуклые белки глаз» Абрама Ермакова (из редакции «Тихого Дона» 1925 г.), их унаследует Григорий Мелехов; «подсиненные миндалины горячих глаз» станут отличительным знаком «горбоносых, диковато-красивых казаков Мелеховых, а по-уличному — Турков» (2, 12).

Через глаза, их выражение и характеристику Шолохов сумел подспудно, зашифрованно передать в романе всю сложность своего отношения к представителям коммунистов на Дону — Подтелкову, Валету, Штокману, Бунчуку.

О чем говорят, к примеру, глаза Бунчука? У него — «насталенный неломкий взгляд», передающий «непреклонную волю, которая светлела в жестких глазах...» (2, 351). В глазах Подтелкова — «свинцовая тяжесть. Меленькие, похожие на картечь, они светлели из узких прорезей, как из бойниц, приземляли встречный взгляд, влеплялись в одно место с тяжелым упорством» (3, 203). У Валета — «хориные, с остринкой, глазки»; в момент словесной схватки с Григорием Мелеховым «ежиная мордочка его побелела от злости, остро и дичало зашныряли узко сведенные злые глазенки...» (3, 333).

«Мутная наволочь» глаз Нагульнова и «злобноватость» глаз Разметнова стоят в одном ряду с «насталенным взглядом» Бунчука, «свинцовой тяжестью» Подтелкова и «хориными» глазками Валета.

Не только «Тихий Дон», но и «Поднятую целину» Шолохов стремился писать, не поступаясь законом художественной правды и сохраняя принцип полифонизма в описании своих героев. Отнюдь не просто сказать, за кого же, в конечном счете, автор в этом трагическом борении сторон в пору коллективизации 30-х годов. То, что он за коллективизацию — спору нет. Однако, судя по его последней беседе с сыном, о которой шла речь выше, Шолохов в глубине души скорее всего за такую коллективизацию, которую осуществил бы Яков Лукич Островнов, а не Макар Нагульнов и дед Щукарь. Его письма Сталину, где он пишет о жестокостях того самого Плоткина, сажавшего колхозников на раскаленную плиту, одного из прототипов Давыдова, говорят именно об этом. И вряд ли случайно, что Шолохов так и не завершил «Поднятой целины» до войны и закончил ее только после смерти Сталина. Как не случайно и его внутреннее неприятие навязанного ему названия: вместо «С потом и кровью» — «Поднятая целина». В этом названии ощущался тот самый «перст указующий», который Шолохов так не любил в литературе вообще и в своей прозе в особенности.