«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

«ДОНЩИНА»?

Удивительно, но в рукописи «Тихого Дона» таится еще один — уже третий титульный лист, а за ним около десяти самостоятельных страниц текста со своей нумерацией, выпадающих из общего потока повествования. Этот лист выглядит так:

«1925 год. Осень.

Тихий Дон

роман

Часть первая».

Строки эти крупно написаны от руки и позже зачеркнуты синим карандашом.

Что это? — еще один — третий вариант?

Этот вопрос возвращает нас к приведенным в начале главы свидетельствам Шолохова о времени начала работы над романом.

Обращает на себя внимание противоречивость этих свидетельств. В беседе с И. Экслером («Известия». 1937. 31 декабря) Шолохов говорит, что начал работу над романом в конце 1926 года, что, как мы убедились, получило подтверждение в тексте его рукописи.

В той же беседе он сказал: «Начал я писать роман в 1925 году»⁸.

Но как быть тогда со столь же определенным утверждением Шолохова в той же беседе с И. Экслером, что он начал писать «Тихий Дон» в 1926 г.? Тем более, что рукопись первой и второй книг «Тихого Дона» подтверждает это свидетельство: начальные главы романа датированы в ней ноябрем 1926 года. Как выйти из этого противоречия?

Противоречия здесь нет: в этой же беседе Шолохов так продолжил свою мысль: «“Тихий Дон” <...> каким он есть, я начал примерно с конца 1926 года»⁹. Иначе говоря, в окончательном, последнем его варианте («Мелеховский двор на самом краю хутора...») «Тихий Дон» был начат Шолоховым осенью 1926 года, а в предварительном варианте — осенью 1925 г. Эту мысль о том, что он дважды принимался за «Тихий Дон», Шолохов подчеркивал неоднократно.

14 декабря 1932 года в автобиографии, написанной, когда первые две книги романа только что увидели свет, он со всей определенностью заявлял:

«В 1925 году осенью стал было писать “Тихий Дон”... Начал первоначально с 1917 года, с похода на Петроград генерала Корнилова. Через год взялся снова и, отступив, решил показать довоенное казачество»¹⁰.

Почти дословно писатель повторяет это свидетельство и в беседе с И. Лежневым — автором монографии о Шолохове:

«— Я начал, <...> с описания корниловщины, с нынешнего второго тома “Тихого Дона”, и написал изрядные куски. Потом увидел, что начинать надо не с этого, и отложил рукопись. Приступил заново и начал с казачьей старины, написал три части романа, которые и составляют первый том “Тихого Дона”. А когда первый том был закончен и надо было писать дальше — Петроград, корниловщину — я вернулся к прежней рукописи и использовал ее для второго тома. Жалко было бросать уже сделанную работу»¹¹.

То же он повторил и в беседе с шолоховедом В. Г. Васильевым в июле 1947 г.:

Вопрос: «Когда точно начат и закончен “Тихий Дон”»?

Ответ: «Роман начат осенью (октябрь) 1925 года и закончен в январе 1940 года».

Вопрос: «Каковы варианты “Тихого Дона”, если они были?»

Ответ: «Я начал роман с изображения корниловского путча в 1917 году. Потом стало ясно, что путч этот, а, главное, роль в нем казаков будут мало понятны, если не показать предысторию казачества, и я начал роман с изображения жизни донских казаков накануне первой империалистической войны. Вариантов отдельных глав было множество. Весь роман в целом я правил много раз, но, перечитывая его, иногда думаю, что теперь я многое написал бы иначе»¹².

Наконец, в декабре 1965 года, на встрече со студентами факультета славистики в шведском городе Упсала Шолохов снова подтвердил этот факт:

«За “Тихий Дон” я взялся, когда мне было двадцать лет, в 1925 году. Поначалу, заинтересованный трагической историей русской революции, я обратил внимание на генерала Корнилова. Он возглавлял известный мятеж 1917 года. И по его поручению генерал Крымов шел на Петроград, чтобы свергнуть Временное правительство Керенского.

За два или полтора года я написал шесть-восемь печатных листов... потом почувствовал: что-то у меня не получается. Читатель, даже русский читатель, по сути дела не знал, кто такие донские казаки. Была повесть Толстого “Казаки”, но она имела сюжетным основанием жизнь терских казаков. О донских казаках по сути не было создано ни одного произведения. Быт донских казаков резко отличается от быта кубанских казаков, не говоря уже о терских, и мне показалось, что надо было начать с описания вот этого семейного уклада жизни донских казаков. Таким образом, я оставил начатую работу в 1925 году, начал <...> с описания семьи Мелеховых, а затем так оно и потянулось»¹³.

Однако труд 1925 г. не пропал даром. Как сказал Шолохов своим читателям на вечере в Доме печати г. Ростова в 1928 г.: «— Все кстати пришлось <...> Так получилось: второй том написан раньше первого...»¹⁴.

Обнаруженный в рукописи отрывок прозы 1925 г. — очевидное доказательство правоты этих многократно повторенных шолоховских слов. Отрывок имеет собственную нумерацию страниц — с 11 по 20-ю — и состоит из двух глав: I и II¹⁵. Судя по нумерации глав, а также открывающему текст заголовку: «“Тихий Дон”. Роман. Часть первая», это — начальные главы романа, хотя нумерация страниц говорит, что этим главам, возможно, предшествовал еще какой-то текст.

Содержание рукописи этих глав подтверждает слова Шолохова, что он начал «Тихий Дон» с описания корниловского мятежа и похода генерала Корнилова на Петроград.

В первой главке отрывка 1925 года, написанной в шолоховской манере густой, зримой образности, изображено убийство главным героем «Тихого Дона» немецкого солдата, лакомившегося ежевикой. Главное здесь — переживания писателя, связанные с немотивированным, необязательным убийством человека. Подспудная тема, которая глухо звучит в I главе отрывка, чтобы в полный голос зазвучать в главе II, умонастроения казаков-фронтовиков во время корниловского мятежа:

«— Четвертый год пошел, как нас в окопы загнали. Гибнет народ, а все без толку. За што и чево? Никто не разумеет... К тому и говорю, что вскорости какой-нибудь Ермаков бзыкнёт с фронта, а за ним весь полк, а за полком армия! Будя...» — говорит своим однополчанам Федот Бодовсков.

Здесь действует не только знакомый нам Федот Бодовсков, но и другие персонажи будущего романа: казак Меркулов, есаул Сенин, безымянный офицер-ингуш, а также знакомые нам по биографии Шолохова, а не по «Тихому Дону» казаки Сердинов и Чукарин. Главный герой здесь не Григорий Мелехов, а Абрам Ермаков, являющийся, как будет показано далее, прообразом Григория Мелехова.

Он, как сказали бы сегодня, — неформальный лидер той части казаков-фронтовиков, которые не хотят идти с Корниловым на Петроград и ведут ожесточенные споры с начальством, пытающимся снять полк с фронта и направить его на подавление революции. По приказу начальника дивизии полк должен поступить в распоряжение генерала Корнилова.

«Абрам послал Федота созвать [казаков] вторую сотню, а сам подошел к группе казаков, разместившихся с кисетом над краями вырытой снарядом воронки. Сосредоточенно слюнявя цигарку, говорил председатель полкового комитета — казак Вёшенской станицы — Чукарин.

— Нет и нет! Нам это не подходит. В Петрограде стоят казачьи части, и они отказываются [от] выступать против рабочих и Советов. Мы не можем согласиться на предложение генерала Корнилова...

...Затушив цигарки, казаки толпой пошли к месту, где собирался полк. Под вязом, с сломленной снарядом засохшей вершиной, за трехногим столиком на табурете сидел командир полка, рядом командиры сотен и члены полкового ревкома. [Разместились сзади. Ермаков с Чукариным подошли с] Позади, скрестив руки на суконной нарядной черкеске, поблескивая из-под рыжей кубанки косо прорезанными маслинными глазами, стоял офицер-ингуш, представитель дикой дивизии...».

Столкновению Абрама Ермакова с представляющим дикую дивизию офицером-ингушом и посвящена глава вторая. В поддержку офицера-ингуша выступает есаул Сенин, Абрама Ермакова поддерживают все остальные казаки: Федот Бодовсков, Меркулов, Сердинов, председатель полкового ревкома Чукарин.

А. Венков в своей «антишолоховской» книге «“Тихий Дон”: источниковая база и проблема авторства», к подробному разбору которой мы еще вернемся, находит в этом раннем шолоховском отрывке много несообразностей. Он судит об этом отрывке с позиции исторического буквализма: Харлампий Ермаков, если он прототип Абрама Ермакова, не мог быть в данных частях, поскольку находился в это время уже на Дону; он никогда не служил с Чукариным и Сениным в одном полку; генерал Шумилин, который провожал казаков на фронт в 1914 г., генеральский чин получил только в 1918 г. и т. д. ...Скажем, поминается в отрывке местечко Райброды, — но под «Райбродами дрался 12-й Донской полк, а полк, описываемый в отрывке, явно не 12-й — там не было Сенина, Чукарина». Таким образом, заключает А. Венков, «с точки зрения источниковедения исторический фон рассматриваемого отрывка является неумелой компиляцией с достоверного исторического фона канонического текста»¹⁶.

Как видим, обоснование мифа о существовании некоего, якобы не принадлежащего Шолохову «канонического текста» выглядит в высшей степени неубедительно. Автор не задумывается над тем, что «Тихий Дон» невозможно понять и объяснить лишь «с точки зрения историка», что Шолохов не писал историю 12-го Донского полка, а создавал роман об участии казачества в революции, и имел полное право на домысел и фантазию, включая свободное перемещение своих героев во времени и пространстве, тем более, что в цитируемом отрывке вообще не указывалось на то, что это 12-й Донской полк, поскольку и в самом деле 12-й Донской полк в это время находился совершенно в другом месте.

Факт существования этого отрывка в рукописи «Тихого Дона» со всей очевидностью доказывает: Шолохов действительно начал писать «Тихий Дон», точнее — его первый вариант, осенью 1925 г., о чем он неоднократно заявлял; и начинал Шолохов свой роман, как он много раз подчеркивал, с описания корниловского мятежа.

А это значит, что реально существовало два пласта шолоховской прозы, отразивших два варианта начала работы над «Тихим Доном»: предварительный и окончательный. Причем ранний вариант, посвященный корниловскому мятежу, в своем преобладающем составе, но в переработанном виде вошел во вторую книгу романа. Можно согласиться с тем, что не все здесь было успешным, — не случайно широко распространено мнение, что вторая книга «Тихого Дона» — не самая большая удача Шолохова. Думается, именно в сочетании и переплавке в единый цельный художественный текст двух пластов шолоховской прозы и таится реальный, а не мифический ответ на вопрос о некоторых неувязках, которые как шолоховеды, так и «антишолоховеды» находят во второй книге романа.

Не проблема «соавторства», как нам пытаются внушить «антишолоховеды», а проблема соединения двух авторских текстов — предварительного и «окончательного» — является реальной проблемой «Тихого Дона», которую придется решать, когда мы перейдем к анализу второй, наименее совершенной книги шолоховского романа.

Здесь же заключен и ответ на вопрос о той загадочной таблице, которую Шолохов записал на одной из страниц черновых заготовок к роману. Страницы эти в рукописи не пронумерованы, на них занесены различного рода наброски, вставки, отдельные фразы и т. п. Среди них оказалась и эта таблица, которую опубликовавший ее Л. Колодный определил как «план романа»¹⁷. «План» этот был записан Шолоховым в процессе работы над четвертой частью второй книги романа. Вот он (в квадратных скобках — вычеркнутые слова):

Гл. 12. — 4 стр.]

[13. — 12] Корнилов

Боярышкин — 14 — 8

15. — 6. Бунчук.

16. — 5 Корнилов.

17. — [8] 6 Кошевой, Чубатый.

18. — [7] 4 Листницкий в Зимнем.

19. — 5 Каледин в х. Татарском. 12 п. Приходит

_____________

[55] стр. 34

[82] + 91

___ ____

137 125

Что означает эта таблица? По мнению Колодного, «это прикидка не только того, что автор намеревался сочинить, но и сжатый план семи глав.

Доказательства, как говорится, налицо»¹⁸.

«Антишолоховедение», которое ищет любую зацепку, чтобы очернить Шолохова, представить его не автором «Тихого Дона», а всего лишь «переписчиком» чужой рукописи, естественно, не прошло мимо этого утверждения.

«Планирование объема глав с разметкой, сколько в каждой из них будет страниц? Возможно ли такое в творческом процессе?» — вопрошает А. Венков. И отвечает: — «Да. Когда не пишешь, а списываешь, и заранее просмотрел уже имеющийся под рукой оригинал... Перед нами, несомненно, план “списывания” с перетасовкой готовых глав»¹⁹.

Вот он, главный аргумент, главное фактическое доказательство, обнаруженное наконец «антишолоховедением», и не где-нибудь, а в рукописи первой и второй книг «Тихого Дона»! «Все становится на свои места, если предположить, что “черновик” писался еще с одного “черновика” и правился, конечно», — заключает А. Венков главу своей книги, называющуюся «Черновики...».

Все становится на свои места, если опираться не на «предположения», а на факты. Факты же таковы, что, как неоднократно свидетельствовал сам писатель и как показывает рукопись, у Шолохова, когда он работал в 1926 г. над окончательным текстом этих двух книг, и в самом деле был еще один «черновик»: 5—6 (по другим свидетельствам — 6—8) авторских листов текста, посвященных корниловскому мятежу, которые писатель использовал при написании второй книги «Тихого Дона».

Доказательством истинности этих слов Шолохова и служит приведенная выше таблица, которую Колодный неверно истолковал как дальнейший «план книги», «сжатый план семи глав», а Венков задал вполне резонный в таком случае вопрос.

В действительности эта запись носит принципиально иной характер. На наш взгляд, эта таблица содержала подсчет того, сколько материала из первого варианта «Тихого Дона», написанного в 1925 г., Шолохов предполагал использовать в окончательном варианте второй книги романа.

Этот подсчет Шолохов делал, видимо, на рубеже создания XII и XIV глав второй книги романа. Подсчет находится во второй папке рукописи, среди ненумерованных страниц, испещренных вставками и добавлениями в четвертую часть второй книги.

Отметим одну общую особенность: все перечисленные в таблице главы относятся к четвертой части второй книги романа и заключают в себе описание корниловского мятежа.

По нашему предположению, номера глав, указанных в таблице, относились не к окончательному тексту второй книги «Тихого Дона», а к той рукописи, посвященной корниловскому мятежу, которую Шолохов писал в 1925 г. В какой-то степени нумерация глав в этой первой редакции, относящейся к 1925 году, и в окончательном тексте 1926—1927 годов совпадает, но далеко не всегда.

Так, главы 13—14 и 16, которые сопровождаются в таблице ремаркой «Корнилов», и в окончательном тексте четвертой части романа посвящены Корнилову. Глава 15, судя по шолоховской ремарке, в первоначальной редакции посвящена Бунчуку. В окончательной же рукописи Бунчук становится главным действующим лицом в 16 главе, которая в книге стала 17.

Кошевой и Чубатый, о котором, судя по авторской ремарке в первоначальном тексте рукописи, речь шла в 17 главе, в окончательном варианте появляется лишь в заключительной 21 главе. «Листницкий в Зимнем», как помечено в ремарке напротив 18 главы, описан в XIX главе окончательного текста романа. Что касается ремарки «Каледин в х. Татарском», относящейся к 19 главе первоначальной рукописи, то с ним мы встретимся уже за пределами четвертой части романа — в 13 главе части пятой, в рассказе Пантелея Прокофьевича о посещении Калединым хутора Татарского.

В таблице пунктуально указывается, сколько примерно страниц из перечисленных выше глав было использовано Шолоховым, естественно, в переработанном виде, в окончательной редакции второй книги. И даже подсчитан завершающий итог: 55 страниц. Эта цифра возникает из сложения количества страниц, обозначенных в таблице: 4+12+8+6+5+[8]+[7]+5=[55]. Но что означает следующая, приплюсованная к первой, цифра — [82] и, как итог, — цифра 137?

Можно предположить, что 82 страницы — это объем текста, написанный Шолоховым для четвертой части второй книги романа заново, а цифра 137 — общее количество страниц четвертой части. Открыв рукопись, мы убеждаемся, что в ней 127 страниц. Если учесть, что в нее не вошли 5 страниц из главы 19, помеченных ремаркой «Каледин в Татарском», а также тот факт, что Шолохов внес поправки в объем взятых страниц из глав 17 и 18, сократив их с 8 до 6 и с 7 до 4-х, то мы получим цифру 127, полностью совпадающую с количеством страниц в четвертой части «Тихого Дона», как она предстает перед нами в рукописи.

А что означает еще один подсчет, расположенный рядом с предыдущим, 34+121+125? Можно предположить, что он был дописан

позднее и расположен под углом к первой записи. Вполне вероятно, что он касается 5-й части романа, которая вошла в состав 2-й книги «Тихого Дона». И тогда, по той же методологии, 34 страницы обозначают объем текста, использованного здесь писателем из первоначальной редакции 1925 г., а 91 страница — то, что было написано им заново. Общий итог — 125 страниц, примерно пятая часть рукописи романа. Сохранился только беловой автограф пятой части, и он составляет 134 страницы. Но беловые страницы рукописи по количеству всегда несколько больше черновых, — в силу более разборчивого воспроизведения текста, более широких полей и т. д. Так что черновой вариант пятой части вполне мог уложиться в 125 перебеленных страниц.

В это, обозначенное Шолоховым, число страниц, конечно же, не входили отдельные фрагменты текста, которые он при написании новых глав переносил из первоначальной редакции в окончательную. Как это происходило, можно удостовериться, соотнеся главы из текста 1925 г. с главой 15 окончательного текста рукописи, в которой использованы мотивы и фрагменты текста из указанных глав 1925 года. Речь идет о попытке Корнилова и поддерживающих его офицеров направить казачество на подавление революции в Петроград.

Соотнесем текст рукописи 1925 и 1926 гг., выделив совпадающие слова и выражения:

1925 г.

«Абрам не отвечая, шагнул за дверь. В проходе столкнулся с Федотом Бодовсковым. [Тот] Цепляясь шашкой об уступы мешков, махая руками, Федот бежал почти. Абрам посторонился, давая дорогу, но Федот ухватил его за пуговицу гимнастерки, зашептал, ворочая [желто] нездорово-желтыми белками глаз.

— Два полка дикой дивизии идут в тыл. Казаки гутарили, што с ними генерал Корнилов... Вот оно, зачинается!

— Куда идут?

— Чума их знает. Может, фронт бросают? Абрам пристально поглядел на Федота: застывшая в недвижном потоке, словно вылитая из черного чугуна, борода Федота была в чудовищном беспорядке; глаза глядели на Абрама с голодной тоскливой жадностью.

Может, фронт бросают? А? А мы тут сидим...

— Пойдем к четвертой сотне в землянки: может, узнаем.

Бодовсков повернулся и побежал по проходу, спотыкаясь и [оскользаясь] скользя ногами по осклизлой притертой земле».

1926 г.

«В этот день Иван Алексеевич, в прошлом машинист моховской вальцовки, [узнал от пехотинцев-соседей, что] уходил в близлежащее местечко, где стоял обоз первого разряда, и вернулся только перед вечером. Пробираясь к себе в землянку он столкнулся с Захаром Королевым. Цепляясь шашкой за уступы мешков, набитых землей, бестолково махая руками, Захар почти бежал по проходу. Иван Алексеевич посторонился, уступая дорогу, но Захар схватил его за пуговицу гимнастерки, зашептал, ворочая нездорово-желтыми белками глаз:

— Слыхал? Пехота справа уходит! Может, фронт бросают?

Застывшая недвижным потоком, словно выплавленная из черного чугуна, борода Захара была в чудовищном беспорядке, глаза глядели на Ивана Алексеевича с голодной тоскливой жадностью.

— Как, то есть, бросают?

— Уходют, а как — я не знаю.

— Может, их сменяют? Пойдем к взводному, узнаем.

Захар повернулся и пошел к землянке взводного, скользя ногами по осклизлой, влажной земле».

Этот текст в рукописной редакции 1926 г. почти без изменений присутствует в книге — с минимальной правкой, к примеру, вместо «ослизлая» — «осклизлая земля». Слова, не вошедшие в книжный вариант, заключены нами в квадратные скобки.

В той же главе встречаемся мы с офицером-ингушом, приехавшим к казакам уговаривать их поддержать Корнилова.

Соотнесем это место в тексте рукописи 1925 и 1926 гг.:

1925 г.

«[Ермаков и Чукарин подошли]. Позади, скрестив руки на суконной нарядной черкеске, поблескивая из-под рыжей кубанки косо прорезанными маслинами глаз[ами] стоял офицер-ингуш, представитель дикой дивизии, плечо к плечу с ним стоял пожилой рыжий черкес: придерживая левой рукой гнутую шашку он щупающими насмешливыми глазами оглядывал стекающихся казаков<...>

— Слово представителю дикой дивизии!

Ингуш мягко ступая сапогами без каблуков вышел из-за стола и [на] с минуту молчал, быстро оглядывая казаков, поправляя узенький наборный ремешок.

— Товарищи казаки! Надо прямой ответ. Идете вы с нами или не идете?<...>

Ингуш стоял к Абраму боком, на левом виске его легла косая серая полоска пота.

— Чье это мнение? Всего ревкома или единолично ваше?

Абрам холодно глянул на есаула Сенина, задавшего этот вопрос.

— Всего ревкома<...>»

«...Абрам Ермаков видел, как ингуш, сузив глаза, обнажая по-волчьи белые зубы, кидал слова. Ингуш часто поднимал вверх руку, белая шелковая подкладка отвернутого обшлага на рукаве снежно белела на фоне грязно-зеленых казачьих гимнастерок. Оглянувшись в последний раз, Ермаков увидел эту сверкающую, ослепительно белую полоску шелка, и перед глазами почему-то встала взлохмаченная ветром-суховеем грудь Дона, зеленые гривастые волны и косо накренившееся, чертящее концом верхушку волны белое крыло чайки-рыболова».

1926 г.

«... Казачий офицер поджав губы терпеливо выжидал. Сзади его плечо к плечу стояли горцы — статный молодой офицер-ингуш [и статный], скрестив на нарядной черкеске руки, поблескивая из-под рыжей кубанки косыми миндалинами глаз, другой пожилой и рыжий осетин стоял небрежно отставив ногу. Положив ладонь на головку гнутой шашки, он насмешливыми щупающими глазами оглядывал казаков<...>

— Донцы! Разрешите сказать слово представителю дикой дивизии.

Не дожидаясь согласия, ингуш, мягко ступая сапогами без каблуков, вышел на середину круга, нервно поправляя узенький наборный ремешок<...>

Ингуш, сузив глаза, что-то горячо доказывал, часто поднимал руку: шелковая подкладка отвернутого обшлага на рукаве его черкески снежно белела.

Иван Алексеевич, глянув в последний раз, увидел эту ослепительно сверкающую полоску шелка и перед глазами его почему-то встала взлохмаченная ветром-суховеем грудь Дона, зеленые гривастые волны и косо накренившееся, чертящее концом верхушку волны белое крыло чайки-рыболова».

Последний абзац Шолохов вписал на полях рукописи 1926 г. мелкими буквами, с трудом разместив его.

На смену главному бунтарю из отрывка 1925 г. — председателю полкового комитета Чукарину — в окончательный текст романа пришел Иван Алексеевич, изменивший подлинную фамилию «Сердинов» на вымышленную «Котляров», — «в прошлом машинист моховской вальцовки», «с февраля — бессменный председатель сотенного комитета». Перешли в окончательную редакцию «Тихого Дона» 1926 г. Федот Бодовсков, казак Меркулов, есаул Сенин.

Но мы не встретим в окончательном тексте «Тихого Дона» «рыжего длинноусого казака Сердинова». Покинет страницы романа и Абрам Ермаков — его заменит, в качестве главного героя «Тихого Дона» — Григорий Мелехов. Впрочем, во второй книге романа Григорий Мелехов почти отсутствует: предварительные главы второй книги писались в значительной части тогда, когда Григория Мелехова не было еще в завиденьи, он возник лишь в редакции 1926 г.

В окончательном тексте романа обретают новый облик Федот Бодовсков и Меркулов. Бодовсков лишился своей «словно вылитой из черного чугуна» бороды и приобрел новые черты: «Федот Бодовсков, молодой, калмыковатый и рябой казак» (2, 36), — таким он входит в действие романа в 5 главе первой части. «Федотка-калмык» — так его зовут в романе. У него «раскосые калмыцкие глаза» и «калмыцкая... образина» (2, 139). «Калмыковатый Федот Бодовсков» (9, 388) — это сквозная портретная характеристика Федота Бодовскова в окончательной редакции романа, а калмыки, как известно, безбородые. Борода Федота Бодовскова в окончательном варианте отошла Меркулову: «Меркулов — цыгановатый с чернокудрявой бородой и с шалыми светло-коричневыми глазами» (3, 90), таким предстает Меркулов в окончательном тексте «Тихого Дона». «Меркулову уж куда ни подошло бы коней уводить — на цыгана похож...» (3, 90), — говорят о нем казаки.

Казак-атаманец Федор Стратонович Чукарин с женой. 1916 г. Реальное историческое лицо, действующее в отрывке рукописи «Тихого Дона» 1925 г. Председатель Каргинского станичного исполкома, где в 1921 г. работал М. А. Шолохов.

«Кто-то, подстригая Меркулова, из озорства окорнал ему бороду, сделал из пышной бороды бороденку, застругал ее кривым клином. Выглядел Меркулов по-новому, смешно, — это и служило поводом к постоянным шуткам» (4, 23).

Впрочем, роскошную бороду свою Федот Бодовсков отдал не только Меркулову, — она «поделена» между Меркуловым и Захаром Королевым, который характеризуется в романе так: «короткошеий и медвежковатый Захар Королев» (3, 29). Чтобы ничего не забыть и не перепутать, учитывая обилие действующих лиц, Шолохов делает для себя — на том листе, где он записал таблицы использованных глав, — замету: «Борщев — длинный. Захар Королев — весельчак (медвежковатый, короткошеий)». Они так и идут дружно, казаки хутора Татарского: «Федот Бодовсков, <...> жердястый Борщев и медвежковатый увалень Захар Королев, <...> цыганская родня Меркулов» (4, 21). Чтобы не запутаться в своих героях, многие из действующих лиц или событий в рукописи Шолоховым пронумерованы; на полях, напротив многих фамилий, к примеру, стоит такой знак: «26х» — «казачина Борщев»; или «28х» — «ить это Валет, — спросил его шагавший сзади Прохор Шамиль», или «29х» — «тот сидел на брошенной кем-то катушке проволоки, рассказывая об убитом в прошлый понедельник генерале Копыловском». Что означают для Шолохова эти памятные знаки, разгадать не всегда возможно. Это — тайна его творческой лаборатории. К таким тайнам относится и судьба «бороды» Федота Бодовскова. Соотнесем его облик из отрывка 1925 г. и «медвежковатого короткошеего» Захара Королева из окончательного текста романа (цитирую по рукописи):

1925 г.

«Абрам пристально поглядел на Федота: застывшая в недвижном потоке, словно вылитая из черного чугуна, борода Федота была в чудовищном беспорядке; глаза глядели на Абрама с голодной тоскливой жадностью <...>

От слитной густой массы казаков отделился Федот Бодовсков... Черная борода струилась по завшивевшей рубахе недвижным чугунным потоком»

1926 г.

«Застывшая недвижным потоком, словно [вылитая] выплавленная из черного чугуна, борода Захара (Королева. — Ф. К.) была в чудовищном беспорядке, глаза глядели на Ивана Алексеевича с голодной тоскливой жадностью <...>

Королев зажал в кулаке черный слиток завшивевшей бороды, словно собираясь доить ее...»

В книге нет слов «словно собираясь доить ее», — Шолохов исключил их как не отвечающих требованиям вкуса.

Эпизод с «бородой» свидетельствует: писатель подчас и в самом деле «переписывал» текст — только не чужой, а свой. Точнее, не переписывал, а использовал открытые им раньше для себя эпизоды; видно, «недвижный поток» «выплавленной из черного чугуна» бороды настолько прочно вошел в сознание художника, что он не мог отказаться от этого образа и сохранил его для другого, важного для него персонажа.