«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

ЛЕГЕНДА О «КОВАНОМ СУНДУЧКЕ»

«Кованый сундучок» Крюкова, в котором якобы хранилась рукопись «Тихого Дона», неизвестными путями попавшая в руки Шолохова, — исходный будто бы существовавший в реальности факт, положенный «антишолоховедением» в основание «крюковской» версии возникновения романа.

Версия о «кованом сундучке» с некими рукописями Крюкова вошла в обиход с легкой руки журналиста Вл. Моложавенко, опубликовавшего статью «Об одном незаслуженно забытом имени» (газета «Молот». Ростов-на-Дону. 1965. 13 августа). В ней рассказывались история жизни и трагической кончины Ф. Д. Крюкова в феврале 1920 года во время отступления белой армии на Кубани. «В жарком тифозном бреду, — писал Вл. Моложавенко, — когда удавалось на миг-другой взять себя в руки, укоризненно оглядывая станичников, сманивших его в эту нелегкую и ненужную дорогу, судорожно хватался за кованый сундучок с рукописями, умоляя приглядеть: не было у него ни царских червонцев, ни другого богатства, кроме заветных бумаг. Словно чуял беду... Бесследно исчезли рукописи...»¹⁰⁵.

В статье Вл. Моложавенко не было даже и намека, что речь идет о рукописи именно «Тихого Дона». Вдобавок статья изобиловала неточностями — Крюков скончался не на «безвестном хуторе на берегу Егорлыка», а около станицы Новокорсунской на Кубани. И никто не «сманивал» Крюкова в эту, будто бы «ненужную» ему дорогу, — Крюков отступал с Донской армией. Он не был в обозе, не тащился со скарбом в качестве беженца на подводе, — но отступал с регулярными частями как боевой офицер. 25 февраля 1920 года в екатеринодарской газете «Утро Юга» была опубликована заметка известного донского историка и политического деятеля С. Сватикова «Федор Дмитриевич Крюков». В ней сообщалось о смерти писателя 20 февраля: «При отходе армии на Кубань Федор Дмитриевич покинул родной Дон одним из последних. Еще год назад, когда волны красных надвинулись на Дон, Федор Дмитриевич покинул парламентскую работу, отказался от звания секретаря Донского круга и пошел в ряды войск... Федор Дмитриевич не покинул рядов армии и в тяжкую эпоху отхода с родной территории Дона. Сыпной тиф сделал то, чего не довелось сделать пуле красноармейца»¹⁰⁶.

В статье «Последняя страница... (Памяти Донского писателя Ф. Д. Крюкова)» в журнале «Казачий путь» (Прага, 1926) участник этого отступления Вл. Мельников рассказал, каким он увидел Крюкова в его последние дни:

«В дубленом полушубке и в мокрых валенках, с надвинутым треухом на глаза <...> Просили мы его в вагон зайти, погреться: “Нет. Я не пойду. Еще есть силы. Вот заберите женщин да детей”. <...> И горестно поникнув головой, он дальше зашагал по грязи невылазной»¹⁰⁷.

Вечером в ответ на просьбы спутников «сберечь себя» Крюков согласился идти на ночлег в вагон. К ночи он уже потерял сознание. Начался бред. Через два дня Ф. Д. Крюков умер¹⁰⁸.

Как видим, в этой печальной картине «отступа» белой армии — «дорогами железными, проселками степными»¹⁰⁹, и последнего страстно́го пути певца белого казачества Ф. Д. Крюкова нет места «кованому сундучку» с рукописями: словом не обмолвился в своих воспоминаниях о «сундучке с рукописями» и его приемный сын Петр Федорович Крюков, отступавший вместе с отцом и позже выехавший в эмиграцию. В альманахе «Казачий исторический сборник» (Париж)

П. Ф. Крюков опубликовал свои воспоминания об отце, где нет ни намека на эту историю с «сундучком» Ф. Д. Крюкова¹¹⁰.

История с этим сундучком, на которую столь смело опирается «антишолоховедение», — очевидный журналистский апокриф, как и связанная с легендой о «сундучке» история, будто во время отступления Донской армии на Кубань Крюкова сопровождал будущий тесть Шолохова Петр Громославский.

«Когда Красная Армия в декабре 1919 года подошла к Новочеркасску, все войсковые управления стали эвакуироваться на Кубань. Вместе с Донской армией отступали также Ф. Д. Крюков и П. Громославский. <...>

Есть свидетельства, что Громославский помогал Ф. Д. Крюкову, а после смерти последнего похоронил его с группой казаков недалеко от станицы Новокорсунской. Можно предположить поэтому, что именно Громославскому досталась какая-то часть “кованого сундучка” с рукописями Крюкова, о котором пишет В. Моложавенко в газете “Молот”. <...> ...Громославский не продолжил путь на юг, а вскоре вернулся в станицу Букановскую к своей семье», — пишет Рой Медведев¹¹¹.

Миф создается без каких бы то ни было ссылок на источники, на адресат тех «свидетельств», на основании которых он выстраивается. Р. Медведев объявляет бывшего станичного атамана церковного пономаря П. Громославского даже писателем: «По имеющимся у меня сведениям, тесть Шолохова Петр Громославский был не только казаком, а в прошлом писарем казачьего полка, но и литератором, хотя и посредственным, но отнюдь не начинающим. Неизвестно, какое он имел казачье звание, но известно, что в 1918—1919 годы он принимал посильное участие в белоказачьем движении и был в Новочеркасске одним из сотрудников газеты “Донские ведомости”, которую редактировал в то время известный русский и донской писатель Ф. Д. Крюков. Печатался Громославский и в некоторых других донских газетах и журналах. Есть сведения, что и старший сын Громославского (то есть шурин Шолохова) стремился к литературной деятельности и успел кончить литературный факультет в Петрограде»¹¹².

Для дипломированного историка, каковым является Р. Медведев, некорректно, оперируя заявлениями типа «есть сведения», «есть свидетельства...», избегать при этом конкретных ссылок на эти сведения и свидетельства. В результате уже не только Шолохов, но и Громославский объявляется «соавтором» «Тихого Дона». Как пишет Солженицын, С. Стариков, соавтор Р. Медведева по книге о Филиппе Миронове, заявил, будто он, Стариков, «знает: кто “дописывал” “Тихий Дон” и писал “Поднятую целину”, — опять-таки не Шолохов, но тесть его Петр Громославский, в прошлом станичный атаман (а еще перед тем, кажется, дьякон, снявший сан), но еще и литератор; он был у белых, оттого всю жизнь потом затаясь; он был близок к Крюкову, отступал вместе с ним на Кубань, там и похоронил его, завладел рукописью, ее-то, мол, и дал Мишке в приданое вместе со своей перестаркой-дочерью Марией <...> А после смерти Громославского уже никак не писал и Шолохов»¹¹³.

Сын М. А. Шолохова, Михаил Михайлович, в своем письме ко мне по поводу этих заявлений Р. Медведева сообщил: «П. Я. Громославский никуда из Букановской станицы (кроме новочеркасской тюрьмы) не выезжал и никогда на Кубани не был. Так же как и сын его Иван никогда не был в Петербурге и не мог там учиться в университете».

«Антишолоховедение» опирается лишь на слухи, домыслы, а то и прямые выдумки.

История с П. Я. Громославским, какой она предстает на страницах «антишолоховедения», — еще один красноречивый и типичный пример того, как «антишолоховеды» обращаются с фактами, каков их «научный» уровень.

М. Мезенцев в книге «Судьба романов. К дискуссии по проблеме авторства “Тихого Дона”» заявлял, что П. Я. Громославский был не просто литератором, — «у него даже был псевдоним — П. Славский»¹¹⁴.

Называя литературный псевдоним Громославского — «Славский», Мезенцев, что редкость для «антишолоховедов», делает ссылку на источник этой информации: «См.: Памятная книжка области войска Донского на 1915 год. — Новочеркасск, 1915, с. 81»¹¹⁵. Открываем 81 страницу этого справочника за 1915 год. Здесь дан официальный список станичных атаманов Хоперского округа, где фамилия атамана станицы Букановской обозначена так: «Петр Як. Славский»¹¹⁶. Совершенно очевидно, что это — обычная опечатка, а никакой не литературный псевдоним. Такой же выдумкой являются и утверждения, будто П. Я. Громославский сотрудничал в «Донских ведомостях» и в других газетах и журналах, — не существует ни одного доказательства на этот счет, ни одной ссылки хоть на какие-то публикации Громославского. Хорошо знавший Громославского критик Ю. Б. Лукин, многократно бывавший в Вёшенской, свидетельствует: «Версий о плагиате было много, семь или восемь, назывался не только офицер, но и учитель то одной станицы, то другой, назывался даже тесть Шолохова, Петр Громославский, бывший станичный атаман. Я его хорошо помню, но он, кроме как о рыбалке, стерлядке, других тем не признавал и тем более никогда ничего не сочинял»¹¹⁷.

Уроженец станицы Букановской А. Д. Солдатов, который родился и вырос в семье учителя и с детства хорошо знал П. Я. Громославского, пишет: «Никаким “литератором” он (Громославский. — Ф. К.) не был и за всю свою жизнь не написал не только ни одного листка в журнал или в газету, но даже не выписывал ни одной стоящей газеты, кроме разве черносотенной газеты “Свет”.

И будучи в детстве другом его среднего сына Василия, бывая у них в доме, я не видел у них ни книжного шкафа, ни книг»¹¹⁸.

Что касается сыновей Громославского, Ивана и Василия, то оба они служили псаломщиками, Василий — в Тамбове, Иван — на Дону; Василий окончил духовное училище, Иван позже — Вёшенское педучилище, преподавал в начальной школе. Василий в 1930 году арестован, в 1932 году выпущен из тюрьмы, в 1938 году арестован снова за «антисоветскую агитацию, распространял клевету на партию и ее руководство»¹¹⁹. Ни один из братьев Громославских к литературе никакого отношения не имел.

При подобном отношении к фактам и документам можно «доказать» все, что угодно, даже такую нелепую мысль, будто автором «Тихого Дона» мог быть тесть Шолохова, бывший станичный атаман и пономарь Громославский. В действительности никакого отношения к мифическому «кованому сундучку» Крюкова Громославский не имел и иметь не мог.

Имеются документальные свидетельства об обстоятельствах кончины Крюкова, одно из них было приведено выше. Несколько иная информация об обстоятельствах смерти Крюкова содержится в книге М. Астапенко «Его называли автором “Тихого Дона”» (Ростов-на-Дону, 1991): «Как рассказала мне Мария Акимовна Асеева (хранительница архива Крюкова. — Ф. К.), со слов очевидцев знавшая о последних днях жизни Крюкова, он прибился к группе табунщиков, угонявших на Кубань лошадей. Стоял февраль 1920 года, было холодно и вьюжно, истощенный организм писателя не выдержал напряжения и невзгод отступления: Крюков заболел тифом. 20 февраля (4 марта) 1920 года у станицы Новокорсунской, недалеко от существовавшего тогда монастыря, Федор Дмитриевич сделал последний вздох в своей жизни... Похоронили его у монастырской ограды, в ждущей новой весны и жизни кубанской земле...»¹²⁰.

Вл. Моложавенко в статье «Об одном незаслуженно забытом имени» пишет: «О последних днях писателя мне рассказывали его сверстники, глазуновские старожилы Дмитрий Филиппович Мишаткин и Никита Куприянович Мохов, а также крестница Ф. Д. Крюкова — Евдокия Моисеевна Мишаткина, проживающая сейчас в Глазуновской, и племянник его — Дмитрий Александрович Крюков, ныне ростовчанин...»¹²¹. Как видим, среди сопровождавших в последний путь Крюкова Петра Громославского не было. Да и не могло быть, поскольку в начале 1920 года он находился в тюрьме в Новочеркасске, о чем М. А. Шолохов писал в своей автобиографии в 1937 году: «Отец жены — Громославский П. Я. до Октябрьской революции был станичным атаманом ст. Букановской Хоперского округа, затем почтарём. В 1919 году во время Верхне-Донского восстания против Советской власти со своим старшим сыном добровольно вступил в красную Слащевско-Кумылженскую дружину, летом в этом же году был захвачен в плен белыми, предан военно-полевому суду и приговорен к 8 годам каторги, которую и отбывал в новочеркасской тюрьме вплоть до занятия его в начале 1920 г. красными войсками...»¹²².

Подтверждение этим сведениям мы находим и у такого объективного и независимого свидетеля, как Е. Г. Левицкая. Она писала очерк о своем пребывании в Вёшенской в 1930 году: «У Марии Петровны (жены Шолохова. — Ф. К.) большая родня: отец, мать, сестры — три, брат. Сестры учительствуют в разных местах. Отец, Громославский, бывший атаман, пошел добровольцем в Красную Армию, и когда белые захватили Букановскую, он был арестован, четыре месяца дожидался смертной казни, а затем получил восемь лет каторги. Освободили его красные. Этакой бравый казачий офицер с седыми усами и отличной военной выправкой»¹²³.

Приведем также свидетельство донского писателя Василия Воронова, опубликовавшего биографическую книгу «Юность Шолохова».

В предисловии к ней сын писателя — М. М. Шолохов — отмечает: «Автор <...> проделал большую работу, <...> собрав воедино все значительные факты... Достоверность этих фактов не вызывает сомнения». О Петре Яковлевиче Громославском В. Воронов сообщает: «Бывший атаман станицы Букановской, Громославский был мобилизован насильно белым атаманом, генералом Гусельщиковым, но не подчинился приказу, а во время Вёшенского восстания с двумя сыновьями ушел к красным. В одном из боев попал в плен и был приговорен военно-полевым судом на каторжные работы. Из Новочеркасской тюрьмы его освободили в январе 1920 года отряды кавалерийского корпуса Думенко»¹²⁴.

И, наконец, еще одно свидетельство — близкого друга Шолохова Петра Кузьмича Лугового, бывшего первым секретарем Вёшенского райкома партии в 30-е годы:

«Замечательным стариком был Петр Яковлевич Громославский. До Советской власти он служил атаманом Букановской станицы. Но это был не реакционный, а, так сказать, нейтральный атаман. Белогвардейские власти посадили его в новочеркасскую тюрьму за то, что он не отступил с белыми. Освободила его Красная Армия, занявшая Новочеркасск, в то время областной центр донского казачества.

Петр Яковлевич был высокий, полный, стройный человек с громким голосом и с уже седой головой. Он во многом помогал Шолохову по хозяйству, организовывал доставку дров, фуража, добывал муку, зерно и другие продукты»¹²⁵.

П. К. Луговой написал свои воспоминания в 1961 году, незадолго до смерти; Е. Г. Левицкая свой очерк — в 1930 году, после того, как побывала в гостях у Шолохова. Они, конечно же, не могли даже предположить, что в семидесятые годы кому-то может прийти в голову выдать П. Я. Громославского за автора «Тихого Дона» и для доказательства этой нелепой идеи сделать его белогвардейцем.

Таковы неопровержимые аргументы в пользу того, что в 1919—1920 годы Громославский не был в белой армии и не отступал в ее рядах вместе с Ф. Д. Крюковым. И, наконец, последний аргумент: если бы бывший атаман Букановской станицы П. Я. Громославский и в самом деле был в белой армии, он вряд ли остался бы в живых в 20-е и последующие годы, когда арестовывались и безжалостно уничтожались на Дону практически все участники белогвардейского движения.

Когда стало ясно, что Громославский никак не мог сопровождать уходившего с белой армией Крюкова, поскольку воевал на стороне красных и сам в это время находился в белогвардейской тюрьме, «антишолоховеды» придумали другой, не менее фантастический вариант того, как рукописи Крюкова якобы оказались в распоряжении Шолохова.

«В начале 1920 года у дома П. Я. Громославского остановилась подвода, — эпически начинает свой рассказ о рукописях Крюкова в книге «Судьба романов» М. Мезенцев. — <...> Казак просил помощи. <...>

Он рассказал, что в станице Новокорсунской (где умер Крюков. — Ф. К.) поддался просьбам очень влиятельных людей из числа казачьей старшины, захватить с собой для передачи в станицу Глазуновскую Марии Крюковой окованный сундучок, чувал одежды и переметные сумы. — Довез все в целости, — сказал казак. Ехать еще и в Глазуновскую — 70—80 километров в один конец, он не собирался. Держать у себя вещи в такое время — тем паче»¹²⁶.

Так крюковские рукописи оказались в распоряжении «писателя» Громославского и его будущего зятя «с доставкой на дом»: в сундучке, фантазирует Мезенцев, «почти две тысячи рукописных страниц, исписанных очень красивым, каллиграфическим почерком»; в переметных сумах — «многие страницы <...> написаны “химическим” карандашом, <...> с разноцветными закладками, на которых значились даты, названия населенных пунктов»¹²⁷.

Предусмотрительный Громославский переметные сумы подменил — хромовые на сыромятные, изъял из них часть рукописей, и две недели спустя вернул добро — сундучок, мешок и переметные сумы — приехавшему из Глазуновской посыльному.

Впечатление такое, что Мезенцев сам присутствовал при всей этой операции, — он даже рассмотрел, что «в мешке были поношенные вещи, две пары добротных сапог “гамбургского товара”», что рукописи «соединялись прочными медными скрепками», что было там «“много вырезок из газет”, имеющих внутреннюю систематизацию, перевязанных бечевой, несколько целых номеров “Русских ведомостей”, пять — шесть книжек журнала “Русское богатство”...»¹²⁸.

Ясно, что перед нами — откровенная беллетристика, не подтвержденная ни одной ссылкой хоть на какой-нибудь документальный источник.

И, тем не менее, Мезенцев заявляет, что «кованый сундучок» «существует до сегодняшнего дня». «После того, как он был принят из рук Громославского, из него и замененных переметных сум не пропало ни одного листка»¹²⁹.

«Антишолоховеды» разыскивали этот «кованый сундучок» с глазуновским архивом Крюкова с усердием не меньшим, чем шолоховеды искали шолоховскую рукопись «Тихого Дона».