«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

«ЗАВИСТЬ... ОРГАНИЗОВАННАЯ!..»

Роман Шолохова вызвал в литературном мире Москвы потрясение. Чем очевиднее был успех первых двух книг романа, опубликованных сразу и в журнале, и отдельными томами, да еще и в «Роман-газете» фантастическим по тем временам тиражом, тем острее затачивались критические перья, тем больше копилось злых слухов и завистливых сплетен, вызванных прежде всего удивительной молодостью автора.

Левицкая сразу же встала на защиту доброго имени Шолохова. Ее авторитет и нравственная репутация, ее личное знание молодого писателя и вера в Шолохова значили — и до сих пор значат много. Вот как описывала она зарождение недобрых слухов:

«“Тих[ий] Д[он]” сперва появился в журнале “Октябрь”, а затем вышел в конце 1928 г. отдельной книгой... Боже мой, какая поднялась вакханалия клеветы и измышлений по поводу “Тихого Дона” и по адресу автора! С серьезными лицами, таинственно понижая голос, люди как будто бы вполне “приличные” — писатели, критики, не говоря уж об обывательской публике, передавали “достоверные” истории: Шолохов, мол, украл рукопись у какого-то белого офицера — мать офицера, по одной версии, приходила в газ[ету] “Правда” или ЦК, или в РАПП и просила защиты прав ее сына, написавшего такую замечательную книгу... На всех литературных перекрестках чернили и клеветали на автора “Тихого Дона”. Бедный автор, которому в 1928 году едва исполнилось 23 года! Сколько нужно было мужества, сколько уверенности в своей силе и в своем писательском таланте, чтобы стойко переносить все пошлости, все ехидные советы и “дружеские” указания “маститых” писателей. Я однажды добралась до одного такого “маститого” — это оказался Березовский, который глубокомысленно изрек: “Я старый писатель, но такой книги, как “Тихий Дон”, не мог бы написать... Разве можно поверить, что в 23 года, не имея никакого образования, человек мог написать такую глубокую, такую психологически правдивую книгу... Что-то неладно!..”

Чем же объясняется эта писательская травля молодого автора? — спрашивает Левицкая. — Когда я вспоминаю то громадное впечатление, которое производил “Тихий Дон” на широкие массы читателей, мне думается, что всех поразили мастерство, сила, необыкновенная способность показать душу самых различных людей — всё то, что зачастую отсутствовало у многих писателей. Здесь была общечеловеческая зависть, желание унизить, загрязнить чистую радость творчества. Все мои попытки добраться до источника приводили либо к писателю, либо к издателю»⁴⁰.

Повод для подобной реакции, бесспорно, был. Судите сами: первый рассказ М. Шолохова «Родинка» увидел свет в газете «Молодой ленинец» 14 декабря 1924 года — всего три года назад! Две первых книжки рассказов появились в «юношеском секторе» издательства «Новая Москва» год назад. Некоторые из них — «Двухмужняя», «Коловерть» — редактировал тот самый Ф. Березовский. И вдруг — такой силы роман! Левицкая упоминала Березовского не случайно. Его, как и объединение «Кузница» в целом, куда Березовский входил, назовет в качестве инициатора слухов и Шолохов. В таких уродливых формах проявляла себя групповая борьба в литературе: нападая на Шолохова, чей роман был опубликован в журнале «Октябрь», «Кузница» сводила счеты с рапповским журналом. Да и рапповцы не отставали в распространении слухов. Многие писатели помнили этого казачка в потертом полушубке и сдвинутой на затылок кубанке, который предлагал редакциям молодежных журналов свои рассказы, а некоторые, как тот же Березовский, и редактировали их. И они никак не могли поверить, что этот казачок из глухой донской станицы мог написать такой роман. Писателями двигали, прежде всего, зависть и ревность к молодому, неизвестному писателю, вдруг превратившемуся в самую яркую звезду на литературном небосклоне.

При этом ни одного факта в подтверждение клеветнических слухов предъявлено не было. Так и не было обнаружено никакой мифической старушки-матери белого офицера, которая якобы ходила по разным редакциям и учреждениям и защищала права своего сына. И тем не менее вакханалия слухов не утихала. Одни говорили, будто Шолохов похитил рукопись из полевой сумки некоего офицера и опубликовал ее под своим именем; другие — будто рукопись найдена на теле убитого в сражении белогвардейского офицера.

«История кражи Шолоховым романа из полевой сумки офицера представляется довольно фантастичной, — напишет позже по этому поводу Г. Хьетсо, — и ее успех может быть, по-видимому, объяснен лишь атмосферой всеобщей подозрительности, существовавшей в то время в стране». В такой атмосфере, — приводит далее Г. Хьетсо слова своего американского коллеги Д. Стюарта, — «любое голословное утверждение могло найти сторонников, слухи расцветали пышным цветом»⁴¹.

Слухи клубились, в первую очередь и главным образом, в литературной и окололитературной среде. Чего стоило это Шолохову, можно судить по его письму из Москвы жене 23 марта 1929 г.:

«...Ты не можешь себе представить, как далеко распространилась эта клевета против меня! Об этом только и разговоров в литературных и читательских кругах. Знает не только Москва, но и вся провинция. Меня спрашивали об этом в Миллерово и по железной дороге. Позавчера у Авербаха спрашивал об этом т. Сталин. Позавчера же иностранные корреспонденты испрашивали у РОСТА соглашение, чтобы телеграфировать в иностранные газеты о “шолоховском плагиате”. Разрешение, конечно, дано не было.

А до этого ходили слухи, будто я подъесаул Донской армии, работал в контрразведке и вообще заядлый белогвардеец. Слухи эти не привились ввиду их явной нелепости, но и про это спрашивал Микоян; причем — любопытная подробность — когда его убедили в ложности этих слухов, он сказал: “Даже если бы Шолохов и был офицером, за “Тихий Дон” мы бы ему всё простили!” Меня организованно и здорово травят. Я взвинчен до отказа, а в результате — полная моральная дезорганизация, отсутствие работоспособности, сна, аппетита.

Но душой я бодр! Драться буду до конца! Писатели из “Кузницы” Березовский, Никифоров, Гладков, Малышкин, Санников и пр. людишки с сволочной душонкой сеют эти слухи и даже имеют наглость выступать публично с заявлениями подобного рода. Об этом только и разговору везде и всюду. Я крепко и с грустью разочаровываюсь в людях... Гады, завистники и мерзавцы, и даже партбилеты не облагородили их мещански-реакционного нутра.

Все это уже рассеивается. В печать пойдет в воскресенье опровержение РАППа (Серафимович, Фадеев и др. изучали мои черновики и записи), а клеветников привлекают к партийной ответственности, и дело о них фракция РАППа передает в КК (контрольную комиссию. — Ф. К.). Ты всего не представляешь! Ох, как закрутили, сукины сыны! Вот по Москве слух, что авторитетная комиссия установила мой плагиат (позаимствование, грубее говоря — воровство) и передала материал прокурору Верховного суда Крыленко. Из “Октября” звонят ему. Крыленко руками разводит — “В первый раз слышу!” А слухи уже виляют: “Материалы в ЦК партии!” Звонят туда — и там ничего не знают. Сплетня выбивается в следующее русло: “Материалы, обличающие Шолохова, в ЦИКе, и уже наложен арест на 50% гонорара”. По выяснении — ерунда... И так последовательно ссылаются на “Правду”, на редакции разных газет, а когда там справятся, на поверку выходит сплетня <...> Неплохо атаковали?»⁴².

Если о слухах спрашивал Микоян, бывший секретарем Северо-Кавказского крайкома партии, и сам Сталин, — значит, о них знало и ОГПУ, которое не могло не проверить их истинность. Сын писателя Михаил Михайлович Шолохов, опубликовавший письмо отца, сделал примечание: «КК — контрольная комиссия ЦК ВКП(б). Неизвестно, было ли передано туда “дело” фракцией РАППа, но известно, что ни к какой ответственности никто привлечен не был»⁴³.

Однако в архиве РАПП’а, который хранится в Отделе рукописных и книжных фондов ИМЛИ, мы обнаружили Протокол № 23 Заседания фракции Секретариата РАПП’а от 6.VIII—29 г., где записано:

«Слушали:

4. Информация тов. Селивановского о расследовании в МКК дела Шолохова.

Постановили:

4. Принять к сведению. Предложить т. Корабельникову представить дополнительные материалы»⁴⁴.

Значит, «дело» в Контрольной Комиссии рассматривалось, однако в архивах МКК ВКП(б) его нам пока найти не удалось.

О развязанной кампании клеветы против Шолохова А. С. Серафимович писал в письме П. Е. Безруких в мае 1929 г.: «В литературном мире, как и везде — драки. Пролетарские писатели разбились на две организации: РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей) и “Кузница” и идет жестокий мордобой. Читали ли Шолохова “Тихий Дон”? Чудная вещь. Успех грандиозный. Шолохов еще мальчуган — лет 25—26. Талант огромный, яркий, с своим лицом. Нашлись завистники — стали кричать, что он у кого-то украл рукопись. Эта подлая клеветническая сплетня поползла буквально по всему Союзу. Вот ведь псы! Я и товарищи поместили в “Правде” письмо, что это — подлая клевета. Ну, поджали хвосты!»⁴⁵.

Сам Серафимович вскоре — в 1931 году — рассорится с РАПП’ом, в апреле 1931 года обратится с письмом в «Правду» и в ЦК об ошибках в руководстве РАПП’а, напишет остро критическую статью в его адрес «Гнилостные пятна» (ноябрь 1931 г.) и выйдет из его рядов.

Но в 1929 году Серафимович еще входил в руководство РАПП’а, а потому возглавил писательскую комиссию, созданную РАПП’ом для изучения обвинений Шолохова в плагиате. Ведь «Тихий Дон» печатался в журнале «Октябрь» — органе РАПП’а, поэтому обвинения в адрес Шолохова объективно били и по его руководству.

Следует отметить, что слухи и сплетни, возникшие после публикации первой и второй книг «Тихого Дона», распространялись в ту пору по преимуществу в устной форме.

Ответом на них и стало письмо группы писателей в «Рабочей газете» и в «Правде» (март 1929 г.). В нем подведены итоги работы Комиссии.

«Письмо в редакцию.

В связи с тем заслуженным успехом, который получил роман пролетарского писателя Шолохова “Тихий Дон”, врагами пролетарской диктатуры распространяется злостная клевета о том, что роман Шолохова является якобы плагиатом с чужой рукописи, что материалы об этом имеются якобы в ЦК ВКП(б) или в прокуратуре (называются также редакции газет и журналов).

Мелкая клевета эта сама по себе не нуждается в опровержении. Всякий, даже не искушенный в литературе читатель, знающий изданные ранее произведения Шолохова, может без труда заметить общие для всех его ранних произведений и для “Тихого Дона” стилистические особенности, манеру письма, подход к изображению людей.

Пролетарские писатели, работающие не один год с т. Шолоховым, знают весь его творческий путь, его работу в течение нескольких лет над “Тихим Доном”, материалы, которые он собирал и изучал, работая над романом, черновики его рукописей.

Никаких материалов, порочащих работу т. Шолохова, нет и не может быть в указанных выше учреждениях. Их не может быть и ни в каких других учреждениях, потому что материалов таких не существует в природе.

Однако мы считаем необходимым выступить с настоящим письмом, поскольку сплетни, аналогичные этой, приобретают систематический характер, сопровождая выдвижение почти каждого нового талантливого пролетарского писателя. <...>

Чтобы неповадно было клеветникам и сплетникам, мы просим литературную и советскую общественность помочь нам в выявлении “конкретных носителей зла” для привлечения их к судебной ответственности.

По поручению секретариата Российской ассоциации пролетарских писателей:

А. Серафимович, Л. Авербах, В. Киршон, А. Фадеев, В. Ставский»⁴⁶.

Нам не удалось пока обнаружить самих материалов работы комиссии.

В РГАЛИ хранится машинописная копия частного письма, адресованного заведующему литературно-художественным отделом ГИЗ’а Г. Б. Сандомирскому:

«Комиссии по делу Шолохова, насколько мне известно, не было, поскольку не было и сколько-нибудь серьезных обвинений. Различные слухи пускались неизвестными личностями и ползли по городу, но открыто никто Шолохова в плагиате не обвинял. В “Рабочей газете” от 24 марта появилось открытое письмо писателей, знающих весь творческий путь Шолохова, его работу над материалами и категорически требующих привлечения к суду распространителей клеветы. Письмо подписано Серафимовичем, Авербахом, Киршоном, Фадеевым, Ставским. Вот и всё, что по этому, явно клеветному, делу известно»⁴⁷.

Подпись неразборчива, — похоже на «Усиевич», литературного критика той поры (Елена Феликсовна Усиевич, 1893—1968). Письмо это — авторизованная машинописная копия — не является сколько-нибудь официальным доказательством того, что «комиссии не было», — это всего лишь предположение.

Судя по некоторым косвенным свидетельствам, комиссия работала, и достаточно активно. Так, известный критик Е. Ф. Никитина писала в 1931 году:

«В 1929 г. группа пролетарских писателей напечатала в “Правде” (№ 72) “Письмо в редакцию”, где защищала Мих. Шолохова и возмущалась показаниями эмигрантских газет, обвинявших автора “Тихого Дона” в плагиате “с чужой рукописи”.

Подлинное авторство Мих. Шолохова удалось доказать при помощи показаний товарищей, бывших свидетелями написания “Тихого Дона”»⁴⁸.

Тот факт, что Комиссия по «делу Шолохова» работала, подтверждают и приведенные выше воспоминания А. Лонгинова, касающиеся судьбы переписки его отчима, П. Б. Посвянского с М. А. Шолоховым. Лонгинов сообщает: «Сколько раз Михаил Александрович писал редактору Посвянскому, совершенно точно сказать я не могу, но, помнится, Павел Борисович говорил: “...Много раз писал мне и лично ко мне обращался с предложениями, советами, просьбами, пожеланиями...” <...> Я точно знаю, что Павел Борисович, аккуратнейший человек, отвечал на письма сразу же. И делал это раз 15—20 минимум. И Шолохов раз за разом отвечал»⁴⁹. Во время посещения А. Лонгиновым Вёшенской Лонгинов, как он пишет, «заговорил о том, что у отчима сохранились письма, которые он не захотел отдавать никаким комиссиям и даже скрыл от самого Александра Серафимовича, передав ему, кажется, около десяти... Они, мол, в полной сохранности у Посвянского...»

Шолохов вынул изо рта трубку и, четко произнося каждое слово, проговорил:

«— Павлу передашь мой поклон и спасибо...»⁵⁰

В достаточно резком письме от 21 января 1960 г. бывшему «молодогвардейцу» и рапповцу И. Рахилло Шолохов приоткрыл завесу тайны в отношении комиссии и результатов ее работы. Он писал: «Сегодняшний читатель великолепно разобрался в том, что клевета о происхождении “Тихого Дона” исходила не от одного завистника, как пишешь ты, а что она была порождением почти всей тогдашней литературной среды... По предложению ЦК тогда была создана комиссия под председательством М. И. Ульяновой, которая после длительного и тщательного знакомства с черновиками рукописи и с другими материалами реабилитировала меня, о чем и было доведено для сведения общественности публикацией решения комиссии в “Правде”»⁵¹.

В подтверждение того, что грязная сплетня о плагиате распространялась не каким-то «одним завистником», но была порождена литературной средой, можно привести и мнение Серафимовича, который считал, что распространением клеветы занимались не только некоторые члены «Кузницы», но и представители всемогущей в ту пору Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП). Об этом писала близкая к Серафимовичу большевичка Е. Ломтатидзе: «Крепко врезалось мне в память неоднократно высказывавшееся Серафимовичем суровое осуждение руководителей РАППа, травивших молодого Шолохова. Группа “авторитетных” рапповцев во главе с Леопольдом Авербахом пустила гнусную клевету, что “Тихий Дон” (а тогда вышла только 1-я книга) написан не Шолоховым, а кем-то другим, что Шолохов присвоил себе чужой труд. Со злорадством говорили они: “Вот посмотрим, каково будет дальнейшее продолжение этого произведения”. И ехидно добавляли, что, очевидно, второй книги не будет вовсе»⁵².

В. Гура и Ф. Абрамов также считали, что именно «рапповские “вожди” состряпали чудовищное обвинение Шолохова в плагиате! Завистники и недоброжелатели из литературных кругов, придумывая различные клеветнические версии, всячески раздували темные слухи, травили талантливого молодого писателя, мешали ему работать»⁵³.

Объективное подтверждение этих слов содержит свидетельство сына писателя Михаила Михайловича:

«В одной из работ об отце мне довелось прочитать, что в 1929 г. по инициативе руководства РАПП была создана специальная комиссия, которая, проведя расследование, должна была дать заключение по поводу обвинений Шолохова в плагиате. Насколько мне известно из рассказов отца, это не соответствует действительности в той части, что руководство РАПП всячески игнорировало настоятельные просьбы отца о создании такой комиссии. Все члены Правления РАПП, разумеется, прямо не отказывали, но и ничего не делали, мотивируя свое нежелание самым благовидным предлогом: “Мы тебя знаем, в оправданиях ты не нуждаешься, так зачем же и связываться с откровенными клеветниками”. Не найдя никакой поддержки среди тех “братьев-писателей”, кто имел литературный авторитет и вес, достаточный для того, чтобы расставить все точки над i, отец вынужден был обратиться в “Правду”, и только тогда под председательством

Марии Ильиничны Ульяновой, бывшей членом редколлегии и ответственным секретарем газеты, была создана комиссия в составе Серафимовича, Фадеева, Авербаха, Ставского, Киршона, которая и выступила впоследствии с опровержением клеветы («Правда» от 29.03.1929 г.). “Целый чемодан рукописей в Москву возил, — рассказывал отец. — Здоровенный такой, фанерный чемоданище специально для этой надобности пришлось тогда покупать”»⁵⁴.

В приведенной цитате содержится ответ на вопросы, возникшие у шолоховеда Г. С. Ермолаева, который пишет в книге «Михаил Шолохов и его творчество»: «Прийма заявляет, что в середине марта 1929 года Шолохов привез в Москву чемодан, полный автографов “Тихого Дона”. Он отдал их ответственному секретарю “Правды”, коим оказалась сестра Ленина Мария Ильинична Ульянова. Однако утверждение Приймы порождает несколько вопросов. Оно подводит читателя к мысли, что Шолохов привез свои автографы в “Правду” до того, как была создана комиссия Серафимовича. Прийма не дает объяснения того, почему молодой писатель-некоммунист обратился в центральный орган партии, а не к литературному руководству. Читатель далее озадачен утверждением Приймы о том, что комиссия Серафимовича была создана по рекомендации редакционной коллегии “Правды”. Это не совпадает с утверждением комиссии о том, что письмо за подписями ее членов было написано “от имени секретариата Российской ассоциации пролетарских писателей”»⁵⁵.

Но Михаил Михайлович Шолохов — со слов отца — пишет, что М. А. Шолохов передал рукописи не в безликую «редколлегию “Правды”», а ответственному секретарю газеты Марии Ильиничне Ульяновой. Можно предположить, что он сделал это по рекомендации и договоренности с ней Серафимовича, которого, как говорилось выше, связывали с М. И. Ульяновой давние дружеские отношения. В силу неформальных отношений, которые, благодаря Павлу Посвянскому, сложились у Шолохова с Серафимовичем, Марией Ильиничной Ульяновой и ее сестрой Анной Ильиничной, именно редакция «Правды» и явилась центром защиты молодого писателя от клеветы. По этой причине «молодой писатель-некоммунист» и «обратился в центральный орган партии, а не к литературному руководству», привезя свои автографы в «Правду» до того, как была создана комиссия Серафимовича. И комиссия эта была создана по рекомендации редколлегии «Правды», а не руководства РАПП. А. Серафимович, заинтересованный в защите доброго имени писателя, которого он «открыл», был вынужден идти по этому пути из-за нежелания руководителей РАПП’а вмешиваться в ситуацию. Мнение «Правды» и, как явствует из писем М. А. Шолохова, даже ЦК, а также столь авторитетного в ту пору человека, как сестра В. И. Ленина М. И. Ульянова, Авербах и его соратники проигнорировать не могли. Так как комиссия по творчеству писателя — члена РАПП’а — не могла быть комиссией «Правды», вошедшие в нее секретари РАПП’а, под давлением «Правды» и ЦК и подписались под «Письмом» «от имени секретариата РАПП’а».

Можно предположить, что столкновение с руководством РАПП’а из-за Шолохова послужило первотолчком к разрыву Серафимовича с этой организацией. Вскоре он вышел из редколлегии «Октября» и сложил полномочия ответственного редактора, а в 1931 году, как уже говорилось, вообще покинул РАПП.

Внутренний конфликт Серафимовича с РАПП’ом зрел давно. Об этом свидетельствуют его заметки в «Записной книжке» 1928—1929 гг., посвященные руководителям РАПП’а, «жрецам», как он их называл:

«Жрецы, — записывает он. — Поражающе пишут сугубо сложным, чужим, не русским языком с колоссальным и часто ненужным загромождением иностранными словами, специальными терминами»;

«Киршон — играет, актер политический. Посмотрите, как он председательствует, — он думает, что он по крайней мере Сен-Жюст»;

«Ав[ербах] и все ребята, как чуть чего, сейчас же ищут подоплеку в экономич[еском] фундаменте. До смешного <...> Люди берутся как схема <...> И так во всем и всегда»⁵⁶.

Союз Серафимовича с рапповцами был временным и во многом случайным. Шолохов оказался в рядах РАПП’а в значительной степени так же случайно, в силу того, что входил в литературу через комсомольские журналы и — благодаря помощи Серафимовича — через «Октябрь», орган РАПП’а.

В Отделе рукописных и книжных фондов ИМЛИ хранятся заполненные Шолоховым «Анкета делегата 1-го Всесоюзного съезда пролетарских писателей» от 30 апреля 1926 года и «Учетная карточка для актива РАПП’а», относящаяся к 1931 году. Судя по ответам в первой анкете, Шолохов, начав заниматься литературной работой и печататься с 1923 года, был членом ВАПП’а (Всесоюзной ассоциации пролетарских писателей) с 1924 года⁵⁷. Судя по «Учетной карточке», он считал себя членом РАПП’а с 1925 года⁵⁸. На вопрос: «Какую работу выполняете в организации ВАПП’а (РАПП’а)?» Шолохов и в той, и в другой анкете ответил кратко: «никакой».

На вопрос о «социальном происхождении» в анкете делегата съезда пролетарских писателей он ответил, покривив душой: «крестьянин». В ответ на такой же вопрос в «Учетной карточке» — «Соц. положение» — оставил без ответа. На вопрос «Парт. и сов. работа» (по годам, начиная с 1917 года) ответил кратко: «продработник и пр. ...». На вопрос о партийности («если член партии или ВЛКСМ — с какого года»), в анкете 1926 года он написал: «беспартийный», а в «Учетной карточке» 1931 года «кандидат ВКП(б) с 1930».

Даже если судить по анкете, Шолохов в какой-то мере был «белой вороной» среди делегатов Съезда пролетарских писателей и актива РАПП’а, куда входили Л. Авербах, А. Фадеев, Д. Фурманов, В. Ставский, В. Киршон, И. Макарьев, — в большинстве своем — комсомольцы и члены партии с 1918—1920 годов и даже, как А. Фадеев или Д. Фурманов, — настоящие комиссары времен Гражданской войны. Все они пришли в литературу с партийной и комсомольской работы.

Но дело даже не во внешних биографических данных, дело — во внутренней сути: Шолохову был чужд пафос «неистового ревнительства», он был далек от идеологии «рекрутов коммунизма». Его мучили совершенно другие заботы. По всему строю его внутренней жизни и пафосу творчества Шолохов был обречен на конфликт с РАПП’ом (да и не только с ним). Рапповцы не ощущали Шолохова «своим», а поэтому и не торопились вставать на его защиту.

Казалось бы, после заключения столь авторитетной писательской комиссии, опубликованного в «Правде» и «Рабочей газете», слухи и сплетни должны были прекратиться. Однако не тут-то было! Не прошло и года, как черная волна домыслов поднялась вновь. Анонимному «белому офицеру» нашли замену в лице совершенно конкретной, реальной фигуры — малоизвестного литератора С. Голоушева, будто бы написавшего «Тихий Дон».

Атака началась в связи с публикацией в 1930 году в Москве сборника «Реквием», посвященного памяти Леонида Андреева. В нем было напечатано письмо Л. Андреева С. Голоушеву от 3 сентября 1917 года, в котором писатель от имени редакции газеты «Русская воля» сообщает автору: «забраковал и твой “Тихий Дон”»⁵⁹.

1 апреля 1930 года Шолохов с тревогой и возмущением пишет Серафимовичу о «новом деле», начатом против него. Будто бы «я украл “Тихий Дон” у критика Голоушева — друга Л. Андреева и будто неоспоримые доказательства тому имеются в книге-реквиеме памяти Л. Андреева, сочиненной его близкими. На днях получаю книгу эту и письмо от Е. Г. Левицкой. Там подлинно есть такое место в письме Андреева С. Голоушеву, где он говорит, что забраковал его “Тихий Дон”, “Тихим Доном” Голоушев — на мое горе и беду — назвал свои путевые заметки и бытовые очерки, где основное внимание (судя по письму) уделено политическим настроениям донцов в 17 году. Часто упоминаются имена Корнилова и Каледина. Это и дало повод моим многочисленным “друзьям” поднять против меня новую кампанию клеветы <...>

Вы понимаете, дорогой Александр Серафимович, как мне сейчас это “против шерсти”? Тут тяжело и без этого, а тут еще новая кампания...

Я прошу Вашего совета: что мне делать? И надо ли мне, и как доказывать, что мой “Тихий Дон” — мой?

Вы были близки с Андреевым, наверное, знаете и С. Голоушева. Может быть, если это вообще надо — можно выступить с опровержением этих слухов? И жив ли он? Прошу Вас, не помедлите с ответом мне!»⁶⁰.

Желание отнять авторство «Тихого Дона» у Михаила Шолохова было так велико, что недруги готовы были абсолютно без всяких на то оснований приписать великое произведение даже посредственному литератору.

А. Серафимович и в самом деле хорошо знал и помнил Голоушева: «В памяти всплыла высокая худая фигура с русой бородкой и длинными, закинутыми назад русыми волосами. Сергей Сергеевич Голоушев — врач-гинеколог по профессии, литератор и критик по призванию. Милейший человек, отличный рассказчик в обществе друзей, но, увы, весьма посредственный писатель. Самым крупным трудом его был текст к иллюстрированному изданию “Художественная галерея Третьяковых”. Менее подходящего “претендента” на шолоховский “Тихий Дон” было трудно придумать»⁶¹ — таков был вывод А. С. Серафимовича.

История с Голоушевым как автором «Тихого Дона» была просто нелепой.

Сергей Голоушев в августе 1917 года, видимо, по договоренности с Леонидом Андреевым, с которым был дружен, по поручению петроградской газеты «Русская воля» действительно совершил недельную поездку на Дон и прислал Л. Андрееву путевой очерк, который назвал «С тихого Дона». Л. Андреев забраковал очерк, о чем и сообщил Голоушеву 3 сентября 1917 года письмом: «...твои путевые и бытовые наброски не отвечают ни любопытству читателей, ни сериозным запросам... <...> Вообще, бытовые очерки в этом смысле вещь непригодная: они пухлявы вследствие бесконечных диалогов и малоубедительны... <...> Ведь это же сырье, все эти разговоры, сырье, которое надо обработать <...> Отдай “Тихий Дон” кому хочешь. А мне пришли синтетическую полустатью-полуфельетон без всяких земств, а только с Калединым и Корниловым и с широким изложением, не разговорным, взбудораженного Дона»⁶² (Подчеркнуто Л. Андреевым. — Ф. К.).

После этого Голоушев передал свой очерк в «Народный вестник», где он и был опубликован в № 12 (24 сентября 1917) под названием «С тихого Дона» под псевдонимом «Сергей Глаголь».

Еще одна сплетня умерла. Но черная зависть продолжала свою работу с целью компрометации великой книги и ее автора.

О том, как отражались эти слухи и сплетни в обыденном сознании, можно судить по дневнику москвича И. И. Шитца. 31 марта 1929 года, через два дня после публикации письма Серафимовича, Авербаха, Киршона, Фадеева, Ставского в «Правде», Шитц записывает в своем дневнике:

«История с “Тихим Доном” Шолохова не утихает, хотя появилось в газетах письмо, странным образом не Шолохова, а нескольких партийных литераторов, ничтожных... Рядом с этим продолжаются толки, что автор (слышал два имени, Карпов или Макаров) писал уже раньше в “Русском богатстве”, что его матери Госиздат платит гонорар... что была устроена... встреча этой дамы с Шолоховым. И они отшатнулись друг от друга, он — ибо узнал мать преданного им офицера, она — ибо сразу вспомнила чекиста, арестовавшего ее сына и его бумаги»⁶³.

5 июля 1930 года И. И. Шитц записывает в дневнике:

«Давний инцидент с писателем Шолоховым, который выдвинулся романом “Тихий Дон”, получил некоторое разъяснение... <...> новые данные подтверждают эту версию. Во-первых, напечатаны письма Л. Андреева эпохи 1917 года. В письме одном Андреев говорит про автора, принесшего на отзыв “Тихий Дон”, ч. 1-я очень недурная, и ч. 2-я — совсем сырой материал. Во-вторых, на Украине опубликованы данные о том, что автора знали, он был белый офицер, был расстрелян, а Шолохов, совсем мальчишка, очутился обладателем его вещей. Шолохов этот два года учился у одного писателя грамотно выражаться, и писатель этот был изумлен, когда узнал, что его неграмотный ученик вдруг написал “Тихий Дон”»⁶⁴.

Эти дневниковые записи свидетельствуют, какое страшное оружие — сплетня. Из письма Л. Андреева С. Голоушеву, посвященного неудачному очерку последнего о «Тихом Доне», вырастает слух о письмах Л. Андреева, в которых якобы содержится оценка 1-й и 2-й книг романа Шолохова. Из слов литератора Березовского о том, что он, старый литератор, такой книги, как «Тихий Дон», не мог бы написать, вырастает целая легенда о литературном мэтре и безграмотном ученике...

К сожалению, даже такой опытный исследователь, как М. Чудакова, склонна принять версию о некоем «белом офицере» на веру, — правда, при этом стараясь защитить Шолохова. Она пишет:

«Скорее всего, какой-то текст (или тексты), которым широко воспользовался Шолохов, действительно существовал. Это могли быть чьи-то дневники или записки. Работая над историческим романом, писатель имеет право и даже обязан пользоваться разными источниками — документами, исследованиями, мемуарами, дневниками людей той эпохи, которую он описывает, и т. д., причем вовсе не всегда сам автор называет эти источники (хотя, как правило, и не скрывает). Был ли это чей-то готовый роман, переписанный и “украшенный” рукой Шолохова? Вряд ли.

Но и тогда речь не должна идти о плагиате. Сослаться на автора — белого офицера Шолохов не мог. Если даже принять самую крайнюю версию, то нельзя не признать, что этот чужой роман был “усыновлен” Шолоховым. Он отнесся к нему как к родному ребенку.

“Тихий Дон” печатался на протяжении двенадцати лет (с 1928 по 1940 гг.). И все это время Шолохов испытывал огромное давление — от редакторов всех степеней до критиков, так или иначе выражавших позицию властей. Выдержать это давление можно было, только глубоко сроднившись с замыслом вещи, все более и более отличавшейся от других произведений советской литературы и все более угрожавшей благополучию автора. Довести до печати такой замысел — даже если он родился у другого писателя, — само по себе было литературным подвигом.

Создается впечатление, что Шолохов поставил перед собой одну-единственную задачу: познакомить десятки миллионов читателей, которых с каждым годом все более и более лишали подлинно художественных и честных произведений, со всеми четырьмя томами “Тихого Дона”. Все остальное становилось лишь средством для выполнения такого замысла. Тот, кто заботился о личном благополучии, должен был бы бросить эти не обещавшие удачи и опасные попытки»⁶⁵.

В последнем своем выводе М. Чудакова абсолютно права. Но по предшествующей этому выводу логике своих рассуждений она все-таки допускает, что был «какой-то текст (или тексты)», который лег в основу «Тихого Дона». Научный подход требует определения этого текста, его идентификации. На сегодня никто подобного «текста» не обнаружил. И главное, — справедливо отмечая то огромное давление, которое испытывал Шолохов, — «от редакторов всех степеней до критиков, так или иначе выражавших позицию властей», исследователь почему-то выводит за пределы этого давления те слухи и сплетни, которые клубились вокруг имени писателя.

Шолохов справедливо считал, что зависть коллег к его перу была завистью особого рода. К. Прийма рассказывает, как в ответ на утверждение профессора Г. Хьетсо, высказанное им в беседе с Шолоховым, что клевета о плагиате была вызвана завистью коллег-писателей, Шолохов с горечью сказал:

«— Зависть... Зависть организованная!..»⁶⁶.