«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

«АНТИШОЛОХОВЕД» ИЗ ВЁШЕК

Круг поисков претендента на роль автора «Тихого Дона», которые вот уже несколько десятков лет ведет «антишолоховедение», все более сужается.

Уже всем, в том числе и «антишолоховедам», стало ясно, что на авторство этого романа не может претендовать «белый офицер» вообще, — это должен быть некий «донской литературный гений»¹¹⁶ (А. И. Солженицын). «Тихий Дон» мог написать только гениальный писатель, притом органически связанный с Доном, знавший его жизнь, природу, обычаи, народный казачий говор, топографию и топонимику донских мест.

«Антишолоховедение» поочередно примерялось ко всем сколько-нибудь крупным донским писателям времен революции и Гражданской войны, чтобы отыскать среди них возможного автора «Тихого Дона»: к Ф. Крюкову, Р. Кумову, И. Родионову, А. Серафимовичу, В. Севскому (Краснушкину). И ни в одном случае убедительный ответ на этот вопрос не был найден. Ни одному из названных писателей не оказалось по силам занять этот слишком высокий для них пьедестал.

Одним из последних актов в этом драматическом и одновременно комическом действе насилия над исторической истиной, изъятия «Тихого Дона» из естественной истории литературы, явилась книга ростовского историка А. Венкова «“Тихий Дон”: источниковедческая база и проблема авторства» (Ростов-на-Дону, 2000). Она заслуживает особого внимания, поскольку пришла с Дона, с родины Шолохова. Как утверждает ее автор, по корням он — вёшенский казак, вдобавок — дипломированный историк, автор книги «Печать сурового похода. К истории событий 1919 года на Верхнем Дону» (Ростов-на-Дону, 1988) — единственного исторического исследования Верхнедонского восстания, в котором собран полезный, в первую очередь — архивный материал.

Правда, и в первой книге Венкова ощущался холодок его отношения к Шолохову, навеянный, надо полагать, статьями доцента Ростовского университета «антишолоховеда» М. Т. Мезенцева, учеником которого Венков является. Однако с полной очевидностью негативное отношение к Шолохову в первой книге Венкова не проявлялось.

Возможно, что в ту пору Мезенцев еще только совершал свой непонятный с точки зрения здравого смысла поворот в своем отношении к Шолохову, когда из ярого его апологета, во многих своих статьях прославляющего «писателя-борца, писателя-гуманиста», к которому «тянутся человеческие сердца»¹¹⁷, он превратился в столь же яростного его хулителя и преследователя. Нигде, ни словом Мезенцев не объяснил, почему, занимаясь в течение двух десятилетий в качестве корреспондента местных газет восхвалением Шолохова, к концу жизни он поддался влиянию «антишолоховедения» и переменил фронт.

В эти годы четко обозначил свою антишолоховскую позицию и историк Венков. Как явствует из его последнего труда, более десяти лет, прошедших со времени выхода его первой книги, он потратил на поиск в ростовских и московских архивах доказательств правоты своего учителя — покойного М. Т. Мезенцева.

В своей книге Венков идет проторенной его предшественниками тропой. Вслед за Макаровыми и Бар-Селлой он пытается оспорить время и место действия романа «Тихий Дон», перенеся его на Донец. И отодвинуть начало работы автора над романом в 1910-й год...

Об этих якобы сделанных Венковым «открытиях» амбициозно заявлено в издательской аннотации к книге: «...Работа содержит целый ряд неожиданных открытий: события “Тихого Дона” начинались не на Дону, а на Донце; автор приступил к написанию романа в 1910 г. и собирался отразить события 1901—1907 гг.; в основу описаний подвигов Григория Мелехова легли подвиги женщины-казачки, участвовавшей в I мировой войне, и многие другие»¹¹⁸.

В заключительной главе Венков так формулирует итоги своего труда: «Судя по историческому и географическому фону, роман был начат около 1910 года на реке Донец. В нем изображалась жизнь в хуторах станицы Калитвенской, затем действие было переброшено на Верхний Дон...<...>

Изначально речь шла о событиях 1901—1906 годов, но из-за начала Первой мировой войны автор, не прерывая повествования, вместе с героями совершил скачок во времени и стал описывать казачество в ней»¹¹⁹.

Итак, Венков претендует на три «открытия», в которых идет следом за Макаровыми и Бар-Селлой:

— начало действия романа, его первых двух частей — не 1912-й, а 1901 год;

— начало работы автора над романом — не 1925—1926 гг., а 1910, что автоматически снимает самую возможность авторства Шолохова;

— место действия романа из округи станицы Вёшенской на Дону Венков передвигает на Донец.

Какие аргументы выдвигаются в подтверждение столь смелых «открытий»? Пойдем по порядку.

«Открытие» первое: изменение времени начала действия «Тихого Дона».

Казалось бы, это время — предвоенные годы — четко обозначено в тексте романа. «Действие романа “Тихий Дон”, — пишет историк С. Н. Семанов, — имеет точную временную протяженность: с мая 1912 года по март 1922-го»¹²⁰.

Этот срок развития действия в романе «Тихий Дон» общепринят всеми, в том числе и «антишолоховедами».

«Определить год начала описываемых в “Тихом Доне” событий можно лишь косвенно, прослеживая порядок и сроки прохождения воинской службы Григорием Мелеховым, — пишут Макаровы. — Общепринятым считается год 1912, когда за два года до германской войны начинают разворачиваться события в жизни казаков хутора Татарского»¹²¹. Обратившись к метеорологическим источникам исследования погодных условий на Верхнем Дону в те годы, Макаровы пытаются, на наш взгляд, бездоказательно внести уточнение: «В соответствии с новыми данными — начало повествования следует сместить на один год и отнести к весне 1911 г.»¹²².

Не считая это уточнение убедительным, согласимся с тем, что в любом случае начало действия романа относится ко времени, предшествовавшему началу Первой мировой войны. Тем более, что в тексте романа имеется четкое указание нижней временной границы развития действия: 1910 год. В описании дворовых построек Листницких значится «флигель под черепичной крышей, с черепичной цифрой посредине — 1910 год» (1, 175), а в рассказе о том, как Сергей Платонович спустил на обесчестившего его дочь Митьку Коршунова двух годовалых собак, сказано о времени их приобретения: 1910 год (2, 131).

На чем же основывается Венков, когда заявляет, будто действие в романе начиналось в 1901—1906, а не в 1911—1912 годах?

Обратившись к эпизоду лагерного сбора и призыва в армию молодых казаков из хутора Татарского, Венков усмотрел там две вполне проходные фамилии: станичного атамана Дударева («В ограду прошел атаман, одетый по форме, в новенькой офицерской шинели» (2, 231) и войскового старшины Попова («Зычно покрикивал заведующий лагерями штаб-офицер, шумоватый войсковой старшина Попов» (2, 256). Больше эти имена в романе не появятся.

Совершенно очевидно, что это — абсолютно проходные, придуманные автором персонажи без имен и отчеств, без какой бы то ни было биографии. Именно как вымышленные, а не подлинные исторические персонажи они значатся и в «Алфавитном указателе персонажей романа “Тихий Дон”»¹²³.

Не утруждая себя доказательствами, Венков причисляет их к «реальным историческим лицам», приписывает каждому из них имя и отчество («подъесаул Афанасий Васильевич Дударев», «войсковой старшина Владимир Васильевич Попов»), после чего на основании архивных изысканий устанавливает, что один из них был вёшенским атаманом в 1901—1903 гг., а другой заведовал Сетраковским лагерем в 1900—1904 гг. На этом основании делается вывод, будто действие романа начинается не в 1911—1912 гг., а в 1901—1903 гг.

Но разве Шолохов не имел права дать придуманные имена проходным фигурам — станичному атаману или начальнику лагерных сборов, не обращаясь к архивам двадцатилетней давности? Как можно требовать от писателя, создающего художественное произведение, подобного — доведенного до абсурда — буквалистского соответствия каждого — даже эпизодического персонажа — тому или другому реальному историческому лицу?

Еще один аргумент, выдвигаемый Венковым против Шолохова, — изменение военной формы русской армии, которое произошло в 1907 году. Казаки в романе едут на лагерные сборы «в белых, просмоленных пылью рубахах» (2, 236). Но, как пишет историк, — в 1907 году форма в русской армии была изменена, и «белые гимнастерки солдат исчезают из русского военного костюма»¹²⁴.

Но надо внимательно читать текст романа!

После слов о «белых, просмоленных пылью рубахах» следует: «...Казаки в серых рубахах быстро перебегают от своих бричек...» (2, 267). Казаки одеты в серые рубахи, «парусиновые», как уточняется в другом месте романа.

Естественно, что, пропитанные потом и пылью, выбеленные солнцем, они зрительно воспринимаются художником как белые.

Еще мнимая неточность, которую Венков усмотрел в «Тихом Доне»: «Мимо сотни промчался эскадрон нарядных драгун» (1, 266). Откуда «нарядные», если в 1907 году, пишет А. Венков, «и для драгун, и для казаков, и для всей русской армии было введено единое походное летнее обмундирование»? Однако, как замечает сам же Венков, у кавалерии, то есть драгун, оставались серо-синие рейтузы с цветными выпушками¹²⁵. Почему же Шолохов не мог назвать драгун «нарядными»?

Дают ли эти канцелярские придирки достаточное основание переносить действие романа «Тихий Дон» из 1912-го в 1901-й год? Вопрос риторический.

Рассмотрим еще один аргумент А. Венкова в пользу подобного переноса начала действия романа.

В эпизоде призыва казаков на военную службу упоминается «военный пристав»: «— В гвардию? — спросил окружной военный пристав, наклоняясь черной прилизанной головой к соседу за столом» (1, 230). Между тем, пишет Венков, «должности военных приставов были отменены в 1905 году»¹²⁶. Действительно, судя по «Памятной книге войска Донского», в 1911—1912 годах в призыве казаков в армию принимал участие не окружной военный пристав, а окружной воинский начальник, входивший в Окружное по воинской повинности присутствие. Однако в силу консервативности обыденного сознания в народе, в языке, по всей вероятности, еще долго бытовало и старое название — пристав.

С помощью подобных аргументов Венков пытается отодвинуть начало романа «Тихий Дон» к началу века, используя для этого абсолютно виртуальную аргументацию. При этом он не осознает, что таким образом разрушается сюжет и композиция, все действие романа, поскольку все действующие лица становятся старше на десять лет.

Второе «открытие» Венкова: «автор приступил к написанию романа в 1910 году», Шолохов же переписал роман, его испортив, вписывая ради маскировки в текст вставки, привязывающие действие романа к 1912 году.

Доказательств никаких, кроме приведенного выше ничем не обоснованного утверждения, будто действие в романе начинается не в 1912, а в 1901 году.

Ведь не считать же серьезным доказательством приведенное Венковым сопоставление Макаровыми «природного календаря ч. 1 и 2 романа» с тем календарем, каким он предстает в романе, — как выясняется, эти два календаря — «природный» и «романный» — не во всем и не всегда совпадают. «Можно запомнить события, — пишет в связи с этим А. Венков, — но, видимо, очень трудно запомнить, молодой или ущербный месяц был в начале мая десять лет назад... Не легче ли предположить, что, описывая природу, автор действительно писал “то, что видел”? В таком случае роман был начат до первой мировой войны и скорее всего — в 1910 году»¹²⁷.

Ничего себе аргументация! Не легче ли предположить, что, рисуя картины природы, автор меньше всего заботился об их буквальном соответствии с данными метеорологов за тот или иной год, а думал о решении иных — художественных — задач?

На основе подобных ни на чем не основанных «предположений» «Тихий Дон» отнимается у Шолохова и передается неизвестному (пока!) лицу, якобы начавшему его писать в 1910 году.

Но если роман, его первые две части, писался в 1910 году, — как быть с изображенными в нем ходом и сюжетами Первой мировой войны? Ответ имеется: «Да та ли это война?..» — восклицает Венков. Обратившись все к тому же упомянутому в романе «военному приставу» — должности, упраздненной в 1907 году, — Венков пишет: «Что же это за мобилизация, в таком случае? Последней мобилизацией, на которой мог присутствовать военный пристав, была мобилизация на русско-японскую войну...».

Ничего себе! По Венкову, в «Тихом Доне» описывается не столько русско-германская, сколько русско-японская война. «Война, вроде, и та, с немцами и австрийцами, но вчитываешься внимательнее, и проступают явно “чужеродные” сцены. Смесь какая-то»¹²⁸.

Обосновывая свою фантасмагорическую идею, Венков пишет: «Пойдем по порядку. Самым ярким эпизодом из довоенной жизни 12-го Донского полка в романе является сцена с групповым изнасилованием казаками польки Франи, это событие центральное в гл. III, ч. 3... Естественно, подобная “групповуха” не могла не обратить на себя внимание в российской армии того периода. Проверим по сборникам приказов». И каков результат этой проверки? Оказывается, в приказах, в связи с групповым изнасилованием, «казаки 12-го Донского полка не фигурируют»¹²⁹. Что это доказывает? Что факта группового изнасилования польки Франи в действительности не было и он придуман автором? Возможно, и так. Но какое это имеет отношение к русско-японской войне, к дате написания романа, ко времени происходящих в нем событий? Тем более, что Венков, видимо, не знает о существовании в источниках документального подтверждения этого факта, причем относящегося к 1904-му, а не к 1913 году.

Г. Ермолаев в своей работе «Исторические источники “Тихого Дона”» пишет: «Изнасилование горничной Франи <...> относится к реально имевшим место событиям. Есаул Цыганков из 12-го полка зафиксировал их в своих воспоминаниях...»¹³⁰.

Фантазия Венкова, связанная с переносом начала действия романа с 1912-го на 1901 год, не ограничивается попыткой подменить события германской войны войной русско-японской. Он бесстрашно осуществляет целый ряд других, на первый взгляд непонятных и необъяснимых исторических манипуляций. К примеру, окружного атамана Макеева, который, по всем данным, возглавлял округ в 1912 году, что «не совпадает с намечающейся у нас схемой» переноса действия романа в 1901 год, Венков смело заменяет на одного из «предшественников Макеева — генерала Кушнарева»¹³¹, который был окружным атаманом в 1900 году. Хутор Татарский превращает в некий перемещающийся по карте ковчег, без понимания, что фантазия художника могла перенести в эту придуманную художником точку и спрессовать во времени события, происходившие в различных местах Верхнего Дона.

Причем направление «дрейфа» хутора Татарского строго задано конечной целью исследователя: если у Макаровых он дрейфовал в направлении Усть-Медведицкой, то у Венкова все в большей степени от Вёшенской к Донцу.

Схожий «дрейф» совершает и автор исторического исследования, пытаясь любым путем убедить читателя, будто действие романа начинается не в 1912-м, а в 1901 году, и не в районе Вёшенской на Верхнем Дону, но на реке Донец, — именно там в 1910 году, заявляет А. Венков, и был неким автором начат роман «Тихий Дон».

Какие же аргументы он представляет в доказательство этого, уже третьего своего «открытия»? Главный — и единственный — аргумент «торопливого переписчика», не умеющего при переписывании чужого текста даже правильно его прочитать, разобрать буквы и окончания слов. Фантазия Венкова, как и Бар-Селлы, буквально творит географические чудеса. Вспомним: казаки возвращаются из лагерей. «Уже в полночь приехали на хутор Гниловской» (1, 64).

Не нравится этот хутор Венкову. «Что же это за хутор Гниловской, и где он находится? Никто на Верхнем Дону такого хутора не знает, и в справочниках вы его тоже не найдете, — размышляет он. — <...> Видимо, списывая или спечатывая текст с рукописи, кто-то ошибся (кто и при каких обстоятельствах — другой вопрос, и ставить мы его сейчас не будем) и заглавное “Т” (с тремя “ножками”) принял за сочетание “Гн”, а букву “х” в середине слова — за небрежное “л”»¹³².

Итак, первый шаг в направлении Донца сделан: хутор Гниловской Венковым превращен в Тиховской.

Далее, знакомясь с опубликованным в отрывках «черновиком» «Тихого Дона», который «нашел Л. Колодный», Венков узнает, что в первоначальном варианте романа «Аксинью “взяли” с хутора Дубового, Мелеховы живут в станице, а сватать Наталью едут в хутор Журавлев».

И опять-таки, как уже было с хутором Гниловским, «хутор Журавлев все дело портит»¹³³, поскольку оказывается, что на Донце хутора с таким названием нет. Но Венков находит выход: «А может, это не “Журавлев”, а “Муравлев”? На всю область был один хутор Муравлев, как раз на реке Донец, в 9 верстах от Калитвенской станицы. <...>

И уводит нас черновик черт-те куда, — элегически замечает Венков, — верст на 200 южнее Вёшенской и Мигулинской, а заодно и Глазуновской (родина Ф. Д. Крюкова. — Ф. К.), на реку Донец. <...>

Сколько править пришлось бедному переписчику!»¹³⁴. То есть Шолохову.

Вот только правил-то текст «Тихого Дона» не «бедный переписчик», а «бедный историк» Венков, оказавшийся очень большим выдумщиком. Поправил, ничтоже сумняшеся, букву-другую в одном географическом названии, букву-другую — в другом, букву-другую в третьем — и налицо новая география и топография романа. И действие «Тихого Дона» развивается уже не на Дону, в районе Вёшенской, как у Шолохова, и даже не в Глазуновской, на реке Медведице, на родине Крюкова, как пытались нас убедить Макаровы и Медведева-Томашевская, а в третьем месте: на реке Донец, так сказать, на «Тихом Донце».

С помощью подобной «методологии» Венков даже Штокмана превращает из большевика в... немецкого шпиона.

Он приводит цитату из статьи «Немецкий шпионаж в России» из журнала «Родина» (1993. № 5, 6) о том, что шпионажем в России занималось акционерное общество «Зингер», а поскольку Штокман в романе представлен как агент, распространяющий швейные машинки «Зингер», следует вывод: «И предстает перед нами Штокман <...> немецким шпионом...»¹³⁵. Далее в исследовании он и именуется не иначе, как «немецкий шпион».

Но ради чего совершаются Венковым эти сомнительные «открытия», осуществляются столь хитроумные манипуляции?

Ответ прост. Главная его задача — найти для «Тихого Дона» любого другого автора, кроме Шолохова.

И так случилось, что нашел Венков его не на Дону, а на Донце, и жил он на десять лет раньше Шолохова. Вот почему и хутор Татарский, и пространство, и время в романе приходится подтягивать к нему — еще одному, открытому уже Венковым «автору» «Тихого Дона». И это, пожалуй, главное его «открытие».

В своей «методологии» А. Венков не выходит за пределы «антишолоховедения». У него все тот же априорный подход к проблеме: в силу своих политических позиций Шолохов не мог быть автором «Тихого Дона», значит, надо искать другого автора. Приведя цитату из романа, свидетельствующую о «предчувствии беды» казачеству, потому что «красные подходят», Венков спрашивает: «И все это написал бывший продработник, член ВКП(б)?»¹³⁶ В своем отношении к Шолохову Венков — достойный ученик и последователь своего учителя, унаследовавший бесшабашную и подчас неадекватную «методологию» М. Мезенцева.

Понимая, видимо, всю ее запредельность, Венков в чем-то отходит от «заветов» своего учителя. Под напором неопровержимых фактов он вынужден, в частности, признать: «Ясно, что автор не Крюков. <...> Он просто не мог знать такую фактологию, ни разу не быв на Верхне-Донском округе»¹³⁷.

Не воспринял всерьез «ученик» и разработанную Мезенцевым и приведенную нами выше «таблицу словосочетаний» из произведений Шолохова и Крюкова, которые якобы доказывали авторство Крюкова¹³⁸.

Не повторяет Венков дословно и нелепую, выдуманную Мезенцевым версию о рукописях Крюкова, якобы присвоенных П. Громославским. Однако ее отзвук в книге Венкова имеется: без каких бы то ни было документальных доказательств легенда эта возникает здесь в виде слуха о некоем «ящике с бумагами», который «во время отступления белых какой-то возчик вез со стороны Елани и не знал куда деть»¹³⁹.

Рисунок С. Королькова

Венков будто бы услышал эту версию от «одной старушки»: «“Вожу, а чего вожу, сам не знаю”. Завез к отцу Шолохова и оставил»¹⁴⁰. По слухам, бумаги в этом ящике принадлежали уже не Крюкову, а «какому-то Уланову», заменившему в декабре 1919 года на посту управляющего отделом осведомления при Донском правительстве Крюкова¹⁴¹.

Публикация подобного рода слухов говорит о крайней безответственности Венкова как ученого, не пренебрегающего любыми «аргументами» в поисках автора «Тихого Дона» на Дону: «Даже если учесть естественное право автора на вымысел, в романе все равно содержится огромное количество исторической информации, поражающей исследователей своей достоверностью, — справедливо замечает он. — Это исторический фон, на котором происходят события, тысячи различных мелочей в описании событий и фактов, образов и мелочей, абсолютно исторически верных. Их невозможно придумать, их надо либо видеть и слышать, либо, в крайнем случае, прочесть о них. Откуда эта информация?»¹⁴²

Это, как мы уже неоднократно подчеркивали, — центральный вопрос в проблеме авторства «Тихого Дона», он-то и заставляет Венкова искать автора романа на Дону. Вспоминая объявившегося в 1932 году в Париже некоего «есаула», который «объявил себя автором “Тихого Дона”, настоящим Михаилом Шолоховым»¹⁴³, Венков перебирает десятки имен подлинных «есаулов» и «подъесаулов» в качестве возможных претендентов на авторство «Тихого Дона». «Одна беда, — сокрушается он, — не известно, написал ли хоть строчку стихов или прозы кто-нибудь из них»¹⁴⁴.

В поисках хотя бы одного «пишущего» казачьего «есаула», которого можно было бы подставить взамен Шолохова в качестве автора «Тихого Дона», Венков проделал гигантскую и объективно полезную работу: он перелопатил тысячи страниц провинциальной — ростовской, донской — прессы предвоенных и революционных лет, выявил, в итоге, большой объем дополнительных печатных источников «Тихого Дона»: статьи, корреспонденции, очерки на страницах этих газет и журналов, так или иначе корреспондирующих с теми или иными эпизодами романа.

В процессе этой работы Венков отвел в качестве возможного автора «Тихого Дона» Ф. Д. Крюкова, а также В. Севского (Краснушкина), которого столь упорно выдвигает в качестве автора «Тихого Дона» Бар-Селла: «Не думаю, что Виктор Севский с его телеграфным стилем изложения был как-то причастен к “Тихому Дону”»¹⁴⁵.

Венков ставит вопрос так: «Что же лежит в основе исторического фона и исторической канвы романа: письменные источники или “наблюдения с Каргинского бугра”»¹⁴⁶?

Под ироническим: «наблюдения с Каргинского бугра» Венков понимает работу М. А. Шолохова, который, как подробно доказано выше, был «непосредственным свидетелем»¹⁴⁷ Вёшенского восстания.

В основе «исторического фона и исторической канвы романа», — на взгляд Венкова, — лежат не «наблюдения» автора, а «письменные источники» — статьи и заметки из газет и журналов 1919—1920 годов. Но почему, исследуя источники «Тихого Дона», надо противопоставлять одно другому?

Шолохов постигал историю Вёшенского восстания целостно — включая и личные наблюдения, и рассказы участников и очевидцев, и работу в архивах, и письменные источники, статьи и заметки из газет и журналов 1919—1920 гг., которые были доступны ему хотя бы в музее, посвященном истории казачества в Новочеркасске.

Но именно эта целостность облика писателя как раз и неприемлема для «антишолоховедов», которые разными путями стремятся ее разрушить.

В отличие от Медведевой-Томашевской, Р. Медведева и Макаровых, Венков предлагает свою «методу» расчленения «Тихого Дона». Будучи не в силах подобрать ключи, отнимающие у Шолохова четвертую книгу романа (Мезенцев был посмелее, он и четвертую книгу умудрился приписать умершему в 1920 году Крюкову), Венков вслед за Макаровыми, милостиво согласился частично третью и полностью четвертую книги «Тихого Дона» оставить за Шолоховым. «Мы ни в коей мере не отрицаем авторства М. А. Шолохова, — пишет Венков в заключении своей книги. — Им бесспорно написано более четвертой части всего текста, в основном в ч. 7—8 романа и огромные монологи в предыдущих частях. Кроме того, ему принадлежит правка некоторых глав первоначального варианта, “костяка”. <...> И все же мне кажется, что основной костяк романа написан им — И. Д. Филипповым»¹⁴⁸.

Итак, Венков «открыл» и предложил миру своего автора «Тихого Дона» — литератора И. Д. Филиппова. По его предположению, именно И. Д. Филиппов — автор «первоначального варианта» романа «Тихий Дон».

Читая труд Венкова, мы поначалу опасались, что вслед за Аникиным он припишет «Тихий Дон» Серафимовичу. По примеру своего учителя М. Мезенцева Венков составил свою «таблицу словосочетаний» из произведений Шолохова и Серафимовича — примерно на том же уровне доказательности, как и Мезенцев. Но, видимо, почувствовав ее бездоказательность, ограничился столь же бездоказательным заявлением лишь о «правке» первых частей романа Серафимовичем. «Ему же, видимо, принадлежат главы с Бунчуком и Анной», — безапелляционно заявляет Венков, не утруждая себя хоть какими-нибудь доказательствами на этот счет¹⁴⁹.

Историк полагает, что в традициях «антишолоховедения» он имеет право на любое «препарирование» текста великого романа.

Но кто такой И. Д. Филиппов? И видел ли хоть кто-нибудь, включая Венкова, написанный им «первоначальный вариант», этот «основной костяк» «Тихого Дона»?

Потерпев поражение с Голоушевым и Крюковым, Севским (Краснушкиным) и Родионовым, Громославским и Серафимовичем как возможными авторами «Тихого Дона», «антишолоховедение» в лице Венкова обнаружило автора гениального романа непосредственно на его родине.

Много лет — с начала 80-х и до 2000-го, по его собственным словам, — потратил Венков на этот поиск, перекопав ростовские и московские архивы, перелопатив все доступные подшивки журналов и газет довоенных и революционных лет. И что же он нашел?

Все, что известно Венкову об Ив. Филиппове, будто бы написавшем «первоначальный вариант», «основной костяк романа», — так это то, что он был одним из авторов издававшегося в 1911—1912 годах журнала «Голос казачества». В этом журнале за подписью Филиппова или Ив. Филиппова опубликовано несколько ученических рассказов и пьеса «Язвы казачьей жизни», обличавшая снохачество в казачьей среде. В 1913 году этот журнал закрылся из-за недостатка средств, и на смену ему в мае 1913 года стал издаваться журнальчик «Вестник казачества», прекративший свое существование в том же 1913 году. В нем была опубликована еще одна «обличительная» пьеса Филиппова — «Законное дело», два рассказа и статья. Эти произведения перепечатаны в книге Венкова, что дает возможность читателям самим оценить их вполне самодеятельный уровень.

Попытки Венкова хоть как-то соотнести эти малоталантливые сочинения с «Тихим Доном» вызывают недоумение. В пьесах обличаются «язвы казачьей жизни», но эти обличения никакого отношения к «Тихому Дону», поэтизирующему казачью жизнь, не имеют. Пьесы в лобовой прямолинейной форме обличают пьянство и снохачество. Видимо, последнее обстоятельство и дало повод Венкову заявить, будто между пьесой «Язвы казачьей жизни» и романом «Тихий Дон» имеются «совпадения в сюжете». Находит Венков и «совпадения <...> чисто текстуальные»¹⁵⁰. По его мнению, это:

В пьесе: «Ну, истованный мой Меня!..».

В романе «Тихий Дон»: «...истованный черкесюка!»

В пьесе: «Давя твой козленок как начал тут выколашиваться...».

В романе: «Урюпин, ты чего, сучье вымя, выколашиваешься?»

В пьесе: «Погнал, вскок, аж только пыль схватилась».

В рассказе Шолохова «Путь-дороженька»: «...Над балкой ветер пыльцу схватывает»¹⁵¹.

Что еще известно об И. Филиппове, кроме того, что он опубликовал в «Голосе казачества» и «Вестнике казачества» в 1912—1913 годах пару любительских пьес и несколько слабеньких рассказов? Практически ничего. По сокращению (Ив.) видно, пишет Венков, что зовут его Иван. «По подписи под другими публикациями, о которых речь впереди, можно определить его отчество, вернее первую букву отчества — Д»¹⁵².

Отталкиваясь от этой крайне ограниченной информации, Венков начинает перебирать одного за другим всех доступных ему по архивам и историческим источникам Филипповых. И, наконец, в «Памятной книжке Области Войска Донского» за 1916 год находит «Ивана Дмитриевича Филиппова, делопроизводителя Донецкого окружного земельного совета, коллежского регистратора»¹⁵³.

Впрочем, если бы Венков открыл «Памятную книжку» за 1915 год, он и там, в той же должности, обнаружил бы делопроизводителя коллежского регистратора Ив. Дм. Филипова, — заметим, с одним «п»! Но разве это доказывает, что делопроизводитель Донецкого земельного совета и автор пьесы и рассказов в журналах «Голос казачества» и

«Вестник казачества» обязательно одно лицо? Сам же Венков насчитал в своей книге около двадцати Филипповых, из них несколько Иванов. Разве нельзя допустить просто совпадение инициалов? О коллежском регистраторе И. Д. Филиппове как писателе, авторе двух пьес и нескольких рассказов можно говорить только условно, гипотетически.

Тем более, что в самом тексте книги Венкова содержится опровержение его же собственного утверждения. Он сообщает, что по данным «Памятной книжки...» за 1913 год, Ив. Дм. Филиппов в 1913 году служил делопроизводителем по гражданской части в канцелярии окружного атамана Донецкого округа¹⁵⁴ и, следовательно, жил в станице Каменской, в центре Донецкого округа. Но двумя страницами ранее Венков сообщает: «известно, что в 1913—1914 годах он (И. Д. Филиппов) редактировал “Донскую газету” в Новочеркасске»¹⁵⁵. Так, выходит, было два И. Д. Филипповых, один из станицы Каменской, другой — из Новочеркасска?

Но не в этом суть.

Главное — то, что ни один из них никакого отношения к «Тихому Дону» не имел и иметь не мог. В этом нас убеждают тексты, которые приводит Венков.

Вот один из них. Он называется «Из прошлого»:

«Иду между созревающих роскошных нив, почти равных моему росту. Какие чудные картины хлебного моря! Вон рожь и ячмень переливаются опаловыми волнами, там безостая гирька колышется серыми гребнями, а вон, далее, и сама серо-зеленая гарновка кланяется наливающимся колосом.

Созерцая эту восхитительную картину родного поля, я рассуждал сам с собою:

— Милые, родные поля, и зачем я променял вас на удушливую тюрьму канцелярии, отдал этой неблагодарной работе лучшие годы своей жизни и теперь с уставшей душой, почти инвалидом, плетусь домой, где нет своего ни кола, ни двора. Печально, безотрадно!» и т. п.¹⁵⁶.

И эти строки принадлежат автору «первоначального варианта» бессмертного романа «Тихий Дон»?

Далее следы И. Д. Филиппова теряются. Поскольку служил он коллежским регистратором с 1914-го по 1916 год, он не был на германской войне. Не смог Венков обнаружить его следов и в годы Гражданской войны, в том числе и среди повстанцев 1919 года. Как ему думается, он обнаружил И. Д. Филиппова в 1919 году на страницах издававшейся в Миллерове газетки «Донецкая жизнь», где публиковались рассказы неизвестного лица под псевдонимом «П. И. К.». «...Знакомые по стилю, размеру, словарному составу рассказы».

Приведем хотя бы один из них:

«Донская беднота

Разъезжая по слободам и хуторам, расположенным в районе рек Калитвы и Березовки, мне не раз приходилось слышать жалобы на бедность.

Жалобы эти, слезы, конечно, не имели бы существенного значения, если бы изливающие их “бедные” крестьяне только ими и ограничились.

Но в том-то и беда, что жалобщики ждут большевиков. Интересно, конечно, не это ожидание, как таковое, а причина его. Нашей “бедноте”, имеющей во дворе пару лошадей, две-три пары волов и засевающей от 15—20 десятин земли кажется, что она-то и есть настоящая беднота.

Она не хочет понять, что если всю Россию переделить всем поровну, то донскому крестьянину достанется очень и очень немного»¹⁵⁷.

И снова возникает тот же вопрос: неужели этот текст можно соотнести с «Тихим Доном», а его автора всерьез представлять в качестве творца этого великого произведения?

Лишь при абсолютной эстетической глухоте и полном отсутствии художественного вкуса можно предпринимать подобные манипуляции в отношении «Тихого Дона».

Эстетическая глухота и недостаток, а часто отсутствие художественного вкуса — характерная особенность всего «антишолоховедения». Оно являет собой классический пример вульгарно-социологического подхода к литературе. Ставя во главу угла политический, идеологический критерий («член ВКП(б) не мог написать “Тихий Дон”»), демонстрируя буквалистский, канцелярско-делопроизводительский подход к тексту романа, «антишолоховедение» совершенно не берет в расчет эстетическую сторону дела и готово передать гениальное творение человеческого духа и разума — роман «Тихий Дон» — в руки любого посредственного писателя, а подчас, как в случае с Венковым, даже самодеятельного ремесленника.

Центральную, итоговую главу об И. Д. Филиппове Венков озаглавил так: «“Вестник казачества”. Нашел?» Все последующее повествование в его книге строится так, что вопросительный знак в этой сентенции постепенно заменяется на восклицательный: «Эврика!» «Нашел!» Нашел коллежского регистратора, делопроизводителя канцелярии окружного атамана Донецкого округа, на досуге, возможно, баловавшегося литературой; к тому же он был на 20 лет старше Шолохова.

Ничего другого о новоявленном авторе «Тихого Дона» Венкову не известно. Ситуация комическая!

Данное «открытие» Венкова породило серию остальных его «открытий». Поскольку Филиппов жил не на Дону, а на Донце и вдобавок был на два десятка лет старше Шолохова, возникла необходимость, ради того, чтобы «подтянуть» «Тихий Дон» к его виртуальной фигуре, передвинуть этот роман во времени и в пространстве, что и попытался безуспешно сделать Венков.

Руководит «антишолоховедами» в этих ухищрениях одно: предубеждение против Шолохова.