«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

КНИГА, КОТОРАЯ УДИВИЛА МИР!»

Куда более прямым с самого начала был путь к триумфу «Тихого Дона» за рубежом. Роман начал свое триумфальное шествие по миру сразу после выхода первой и второй книг, когда в Советском Союзе его третья книга находилась фактически под запретом.

В Германии первые две книги «Тихого Дона» были переведены на немецкий уже в 1929—1930 гг. и сразу же получили высочайшую оценку.

«Величием своего замысла, многогранностью жизни, проникновенностью воплощения этот роман напоминает “Войну и мир” Льва Толстого»¹²⁵ — такую оценку «Тихому Дону» дал в своей статье, опубликованной в октябре 1929 года в журнале «Die Linkskurve», немецкий писатель Франц Вейскопф.

Высочайшая оценка только что появившегося романа молодого советского автора как произведения классического была характерна практически для всех стран Европы.

«...Взращенный на еще нетронутой донской целине, он сразу возвестил о себе произведением такой мощи, что успех его превратился в подлинное событие»¹²⁶, — заявил в 1930 году известный французский литературовед Андрэ Левинсон.

Начиная публикацию «Тихого Дона» в своем воскресном приложении, английская газета «Санди график» дала 27 мая 1934 года аншлаг: «“Тихий Дон” — это книга, которая удивила мир!» и предвосхитила публикацию следующими словами: «Сегодня “Санди график” начинает публикацию выдающегося, одного из наиболее сенсационных, правдивых и очаровательных романов, когда-либо написанных. Книга эта удивила мир! В последние годы ни одно произведение не приблизилось к этой величественной саге о русской жизни по своей силе, взволнованности и безжалостному реализму»¹²⁷.

Столь же восторженно встретила «Тихий Дон» и белоэмигрантская критика. Так, журнал «Числа» уже в феврале 1930 года в рецензии на первую и вторую книги романа писал: «Шолоховский роман, изображая казачество перед войной, на войне и в начале революции, прославил автора на весь мир»; «Шолохов, кровно привязанный к жизни, “открывает” казака так, как до него еще никто не пытался его изобразить изнутри»; «у Шолохова, как в “Войне и мире” Толстого, множество отдельных сюжетов в романе, но в основе — “куски жизни”, тяжкого труда людей»¹²⁸.

Приведем оценку «Тихого Дона», данную таким взыскательным эмигрантским критиком, как Георгий Адамович. В статье «Шолохов», опубликованной 10 сентября 1933 года в нью-йоркской газете «Новое русское слово», он писал:

«Его успех у читателей очень велик. В Сов[етской] России нет библиотечной анкеты, где бы имя Шолохова не оказывалось на одном из первых мест. В эмиграции — то же самое. Принято утверждать, что из советских беллетристов наиболее популярен у нас Зощенко. Едва ли это верно. Зощенко “почитывают” и не придают ему большого значения. Зощенко любят, но с оттенком какого-то пренебрежения... Шолохова же ценят, Шолоховым зачитываются...

Успеху Шолохова критика содействовала мало. В России о нем только в последнее время, после “Поднятой целины” и третьего тома, начали писать как о выдающемся художнике, которому приходится простить некоторую противоречивость его социальных тенденций... Но это не помешало ему “пробиться к читателю”, — и опередить в читательском “благоволении” всех тех, о которых в печати было больше толков. Популярность его разрастается.

У Шолохова, несомненно, большой природный талант. Это чувствуется со вступительных страниц “Тихого Дона”, это впечатление остается и до конца романа...»¹²⁹.

Так оценивала «Тихий Дон» при его появлении мировая критика, в том числе и критика русской эмиграции. Во введении мы уже писали о том, как относились к попытке гальванизировать версию о мнимом шолоховском плагиате в середине 70-х годов столпы русской эмигрантской критики и литературоведения Глеб Струве и Марк Слоним: они сочли версию литературоведа Д* малоубедительной и бездоказательной.

Самую высокую оценку дала роману «Тихий Дон» и казачья эмиграция.

«Литературная энциклопедия Русского зарубежья. 1918—1940. Периодика и литературные центры» (М.: РОССПЭН, 2000) в разделе «Казачьи журналы» содержит подробный обзор всех периодических изданий русского казачества в эмиграции. Выявлено 30 казачьих журнальных изданий, выходивших в 1920—1940 гг. за рубежом. Их издавали люди, прошедшие горнило Гражданской войны и оставшиеся в живых. В них печатались крупнейшие представители донского казачества, которые не понаслышке знали все обстоятельства борьбы на Дону. В публикациях этих эмигрантских казачьих изданий не обнаружено ни одного негативного отзыва о «Тихом Доне» и ни одной публикации, в которой ставился бы под сомнение тот факт, что «Тихий Дон» написан Шолоховым.

С самого начала «Тихий Дон» стал любимой книгой казачества в эмиграции. И не только казачества, но русской эмиграции в целом. По данным Н. Н. Кнорринга, приведенным им в статье «Эмиграция и книга» (Встречи. 1934. № 4), Шолохов, по числу выдачи книг в знаменитой Тургеневской библиотеке (Париж) опережал Достоевского, Л. Толстого, Бунина, Чехова, стоял на первом месте среди тех русских писателей, которые вошли в золотой фонд отечественной литературы, равно как и среди современных ему писателей, в том числе — и эмигрантских, включая такие имена, как Сирин (Набоков), Алданов, Мережковский, Бабель, Зощенко и др.¹³⁰

В эмигрантских казачьих изданиях, при всей их разнохарактерности, имела место четкая иерархия литературных оценок применительно к так называемой «казачьей литературе».

На первом месте по симпатиям стояли Ф. Крюков и Р. Кумов, считавшиеся выразителями подлинного казачьего духа в литературе. Их произведения перепечатывались, их творчеству посвящались тематические номера. Публиковались воспоминания о Ф. Д. Крюкове его приемного сына П. Ф. Крюкова, известного казачьего поэта и публициста.

Гордились казаки и генералом П. Красновым, атаманом, который в эмиграции вырос в известного писателя.

Хранили память о творчестве В. Севского (Краснушкина), редактора «Донской волны» в 1918—1919 гг., поэта, прозаика и публициста, «донского сеятеля правды казачьей, правды русской», «остроумные фельетоны» которого «отличались своеобразностью и исключительной красотой»¹³¹.

Однако, высшим достижением литературы о казачестве белоэмигрантские казачьи издания считали творчество Шолохова, приблизившегося в «Тихом Доне» «к великим поэтам-эпикам давних веков и эпикам-писателям XIX в.»¹³²

«Вскоре появится четвертый и последний том “Тихого Дона”, — сообщила читателям «Казакия» в январе 1938 года. — Шолохов уже перемахнул за тысячу... страниц... а его главный герой Григорий Мелехов все еще не только не стал большевиком, но с оружием в руках сражается за “трудовое” казачество против большевиков. М. Шолохов... открыто любит Григория. В советской обстановке это явление почти исключительное»¹³³.

Приведем мнение о «Тихом Доне» еще одного деятеля Вольно-казачьего движения и «Союза казаков-националистов», калмыка Санжи Басановича Баликова.

Судя по статье о нем в Казачьем словаре-справочнике, Санжа Баликов, родившийся в семье калмыка-табунщика станицы Денисовской, единственный из девяти детей получил образование, сдал экзамен на диплом народного учителя, в 1917 году прошел курсы в Новочеркасском казачьем училище и воевал с Красной армией на Дону как офицер калмыцкого полка. Начиная с 1884 года, донские и астраханские калмыки царским указом были уравнены с казаками и подчинены Войсковым правителям, а потому считали себя казаками. Выехав через Крым в эмиграцию, Баликов примкнул к Вольно-казачьему движению и стал одной из руководящих фигур в нем. В 1933 году в журнале «Ковыльные волны» (Прага) он опубликовал статью «Трагедия Григория Мелехова», в которой писал: «Трагедия Григорьевой души заключается в том, что он — сторонник трудового народа, а потому претит ему борьба с большевиками, за которыми пошел русский народ, но в то же время он сам, ясно того не сознавая, казак по национальности и не может не защищать жизненные интересы своего народа <...> Душевная трагедия Григория Мелехова — не фантазия автора. Это трагедия большинства рядового казачества в 1918—1919 гг.»¹³⁴.

Эмигрантские казачьи издания поддержали и «Поднятую целину». «Как никакой, может быть, современный роман, — отмечал журнал «Казачество» (Прага), — новое произведение Шолохова целиком захватывает читателя, втягивая его безоговорочно в раскрываемый им мир — мир реальный, живой, правдивый...»; «Нельзя без глубокого волнения читать многие правдивые страницы этого романа»¹³⁵.

Особую ценность представляют оценки творчества и личности Шолохова в публикациях Д. Воротынского (Витютнева), известного публициста, прозаика и литературного критика, уроженца станицы Усть-Медведицкой, ученика и друга Ф. Д. Крюкова.

В очерке «Шолохов», опубликованном в журнале «Станица» (Париж, 1936. № 20), органе парижской «студенческой казачьей станицы», Д. Воротынский писал:

«Мы будем благодарны всяким справкам о Шолохове, гордости попранного казачества, который на наших глазах достиг вершин человеческого творчества и роман которого “Тихий Дон” большая критика (не эмигрантская) заслуженно сравнивает с величайшим творением “Война и мир” Льва Толстого»¹³⁶.

Значило ли это, что до казачьей эмиграции не доходили распространявшиеся в Москве слухи в отношении авторства «Тихого Дона»? Нет, конечно. К примеру, парижская эмигрантская газета «Последние новости» в номере от 22 мая 1930 года писала:

«Творческая энергия писателей, лишенных возможности писать и издаваться, выражается зачастую в самых невероятных рассказах, в болезненных бредовых толках о всяких литературных событиях. Легенды родятся ежедневно десятками, и легендам этим верят. Так, например, недавно всю литературную Москву потрясла история с “Тихим Доном”, романом молодого беллетриста Шолохова. В писательских кругах внезапно “обнаружили”, что автором нашумевшего романа является вовсе не Шолохов, а неизвестный белый офицер — кавказец, убитый в свое время в Чека. Случай помог, якобы, Шолохову, служившему в Чека, завладеть бумагами расстрелянного офицера, среди которых находилась и рукопись романа.

Мало того: по выходе романа в свет правление “Гиза” получило — как передавали — от проживающей в глухой провинции старушки письмо, в котором она сообщала, что роман является произведением ее сына, которого она не видала много лет и почитала погибшим. “Гиз”, желая порадовать писателя, выписал старушку в Москву и устроил ей свидание с Шолоховым, окончившееся ничем, так как старушка Шолохова сыном своим не признала. Вся эта история передавалась в писательской среде с мельчайшими подробностями. В дело вмешались власти, организовавшие нечто вроде “домашнего трибунала” с массовым допросом свидетелей. На “процессе” фигурировали почти все московские писатели во главе с Пильняком, Лидиным и др. “Судебное разбирательство” завершилось реабилитацией Шолохова, которому удалось доказать, что роман написан действительно им. Виновники слухов обнаружены не были»¹³⁷.

Вполне очевидно, что газета «Последние новости», сама опиравшаяся больше на слухи, чем на факты, была не на стороне авторов этих слухов. Тем более, что на ее страницах к этому времени уже было напечатано несколько положительных рецензий на роман М. Шолохова.

Казачество в эмиграции достаточно единодушно отреагировало на распространившийся из Москвы клеветнический слух о Шолохове.

Мы уже приводили мнение о Шолохове, высказанное на страницах журнала «Станица» (Париж, 1936. № 20) одним из самых авторитетных писателей в среде казачьей эмиграции, хорошо знавшим донскую казачью литературу, — Д. И. Воротынским. Воротынский ответил и на слухи о плагиате: «...К прискорбию, около двух лет тому назад некий литературный критик в одной русской газете “уличал” Шолохова чуть ли не в литературном плагиате, что-де рукопись первой части романа “Тихий Дон” во время великого исхода из родной земли была утеряна неизвестным автором и ею какими-то путями и воспользовался М. А. Шолохов. Отсюда был сделан вывод, что первая часть “Тихого Дона” написана блестяще, а последующие части посредственно, ибо их писал уже сам Шолохов.

Мне бы хотелось разъяснить “мнимую легенду”, брошенную в эмигрантскую толпу этим критиком. Во время нашего великого исхода из России на Дону было два крупных казачьих писателя: Ф. Д. Крюков и Р. П. Кумов. <...> С Ф. Д. Крюковым я был связан многолетней дружбой, я был посвящен в планы его замыслов и если некоторые приписывают ему “потерю” начала “Тихого Дона”, то я достоверно знаю, что такого романа он никогда и не мыслил писать. Что касается Р. П. Кумова, которого тоже впутывают в эту легенду, то и Кумов такого романа писать не собирался. Есть у Кумова незаконченный роман “Пирамиды”, тоже из жизни донских казаков, но он не опубликован и рукопись хранится в Берлине по сие время. Из мелких донских писателей (подчеркиваю, донских, ибо надо знать красоты казачьей разговорной речи) такой рукописи, конечно, ни у кого не имелось...»¹³⁸.

Мнение Д. Воротынского подтверждается и позицией сына Ф. Д. Крюкова, отступившего вместе с отцом на Кубань, а после смерти отца выехавшего в эмиграцию. Известный поэт и публицист казачьей эмиграции, он был близок с П. Кудиновым, одно время выступал в качестве соредактора издававшегося П. Кудиновым журнала «Вольный Дон», публиковал в этом и других изданиях свои стихи, очерки, воспоминания об отце. Но нигде, ни единой строкой или хотя бы намеком он не высказывал предположения, будто Ф. Крюков, а не Шолохов был автором «Тихого Дона», никогда и нигде не подвергал сомнению авторство Шолохова.

Не менее важно с точки зрения проблемы авторства «Тихого Дона» и мнение признанного политического и военного «вождя» донского казачества, в 1918 — начале 1919 гг. — атамана Войска Донского П. Н. Краснова, по корням — каргинского казака, известного казачьего писателя и также близкого друга Крюкова.

Об отношении Краснова к Шолохову рассказал в своих воспоминаниях эмигрантский писатель Б. Ширяев:

«В 1944 году мне пришлось компоновать сборник на тему “Казаки в русской литературе”. Я начал с Пушкина и кончил отрывками из произведений ген. П. Н. Краснова и Михаила Шолохова. Насколько я помню, на долю П. Н. Краснова пришлось восемь отрывков, на долю М. Шолохова — двенадцать...»

Официальным редактором издания, рассказывает далее Б. Ширяев, был прозаик Е. Тарусский, соредактор выходившего в Париже журнала «Часовой». Он передал Б. Ширяеву вместо своего заключения анонимную рецензию на сборник, в которой, в частности, говорилось:

«Составитель сделал большую ошибку: такому крупному писателю, как М. Шолохов, он уделил только двенадцать отрывков, а стоящему много ниже его П. Н. Краснову дал слишком много — целых восемь...»

Б. Ширяев далее пишет:

«— Кто писал эту рецензию, если не секрет? — спросил я у Тарусского.

— Пожалуй, что и секрет, но все-таки скажу его вам при условии молчания. Ее писал генерал Петр Николаевич Краснов.

Теперь я думаю, что могу говорить об этом, так как нет уже в живых ни генерала П. Н. Краснова, ни Е. Тарусского.

Но тогда, в Берлине, в силу данного обещания, я не смог лично глубже поговорить с генералом П. Н. Красновым и, по правде сказать, считал эти написанные им строки за жест писательской скромности. Поговорить с генералом П. Н. Красновым о М. Шолохове мне удалось несколько позже, уже в Северной Италии.

— Это исключительно огромный по размерам своего таланта писатель, — говорил мне генерал П. Н. Краснов, и вы увидите, как он развернется еще в дальнейшем.

— Вы, может быть, переоцениваете его, — ответил я, — потому что и Вас, Ваше Высокопревосходительство, и коммуниста Шолохова объединяет одна и та же глубокая, искренняя любовь к родному Дону.

— Не только это и даже это не главное. Я столь высоко ценю Михаила Шолохова потому, что он написал правду.

— Мне казалось тогда, что ген. П. Н. Краснов ошибался и в этом. Ведь я знал, что после второго тома, действительно до глубины души взволновавшего подсоветского русского читателя, к Шолохову будет приставлен партийный дядька, и это, несомненно, должно было отразиться и на самом его творчестве. Я сказал об этом генералу и закончил шутливым вопросом: значит и то, что написано им о Вас, Ваше Высокопревосходительство, тоже глубоко правдиво?

— Безусловно. Факты верны, — ответил ген. П. Н. Краснов, — освещение этих фактов?.. Должно быть, и оно соответствует истине... Ведь у меня тогда не было перед собой зеркала! — закончил такой шуткой и генерал»¹³⁹.

Таким было мнение казачьего зарубежья о Шолохове и о «Тихом Доне». При этом не будем забывать, что в эмиграцию ушла политически наиболее активная и к тому же наиболее образованная часть казаков, боровшихся с советской властью. Среди них было немало участников Гражданской войны непосредственно на Дону. Уж они-то, как никто другой, знали правду и были способны отличить любую фальшь.

Казалось бы, в эмиграции обязательно должны были объявиться претенденты на авторство «Тихого Дона» из казачьей среды. Ан, нет!.. Известен единственный случай, когда в Париже в 1932 году малограмотный казачий офицер попытался объявить себя «“настоящим” Михаилом Шолоховым и автором “Тихого Дона”», но сразу же сошел со сцены¹⁴⁰.

Это не значит, что в казачьей эмигрантской среде не было споров вокруг «Тихого Дона». Спорили и по идеологическим позициям, и по поводу исторической правды тех или иных эпизодов, изображенных в романе, — тем более что иные из его героев, изображенные в «Тихом Доне» под собственными фамилиями, как, например, П. Кудинов, не были в полном восторге от того, что они о себе прочитали. Они не понимали той простой истины, что и в тех случаях, когда люди фигурировали в романе под собственными фамилиями и именами, они оставались только прототипами романных персонажей.

К примеру, серьезные, хотя и несколько комичные претензии к автору «Тихого Дона» высказало такое значительное лицо в казачьем движении, как донской походный атаман, уроженец станицы Мигулинской, генерал П. Х. Попов, также ставший персонажем романа. Эти претензии подробно проанализировал Ермолаев и показал, что по части «исторической правды» они носили абсолютно буквалистский характер и выявляли «недовольство атамана Попова тем, как изображен в “Тихом Доне” лично он»¹⁴¹.

Однако при этом казачий атаман Попов, так же как и атаман Краснов, не питал и тени сомнения, кто был автором «Тихого Дона». Генерал Попов рассказывает, что он познакомился с этим романом в начале 30-х годов, когда жил в Болгарии: «...Первое издание выходило тетрадками и было набрано на машинке. На Дону оно произвело впечатление сильное. Грамотные люди даже заподозрили, что не Ф. Д. ли Крюков автор романа? И сейчас же прислали мне несколько тетрадок с запросом, какое мое мнение?

Я прочитал и сейчас же ответил: “Нет, автор не Ф. Д. К., язык не его, и, хотя автор бойкий, но, видимо, начинающий... судя по началу, видно, что автор не казак, — живет он на Дону, казачий быт изучает”»¹⁴².

Мнение генерала П. Х. Попова, которого в 1938 году зарубежные донцы избрали своим Донским атаманом (этот пост он сохранял пожизненно), немаловажно для прояснения вопроса об авторстве «Тихого Дона».

Слухи, упорно распространявшиеся в московских окололитературных кругах после выхода первых двух книг «Тихого Дона», не поддержала не только казачья, но и русская белогвардейская эмиграция в целом. Да и в московских кругах эти слухи прекратились сразу же после публикации третьей (1932 г.) и уж тем более — четвертой книги романа (1940 г.).

Не только и, пожалуй, даже не столько работа и выводы писательской комиссии, сколько сама публикация третьей, а потом и четвертой книг романа самим фактом своего появления опровергла эти слухи. Весь смысл интриги, затеянной в ту пору недругами Шолохова, заключался именно в этом: появится или нет продолжение «Тихого Дона», написанное на том же художественном уровне, что и две первые его книги.

Однако третья, а потом и четвертая книги «Тихого Дона» по своему уровню не только не уступали первой и второй книгам, но в чем-то и превосходили их и при этом продемонстрировали удивительное художественное единство этого огромного и мощного эпического полотна. После завершения Шолоховым «Тихого Дона» стала очевидной вся несостоятельность домыслов о некоем «белом офицере» как создателе «Тихого Дона».

И тем не менее, пятьдесят с лишним лет спустя литературоведом Д* вновь был гальванизирован этот отвергнутый еще в конце двадцатых годов слух о том, что «Тихий Дон» написал не Шолохов, а Крюков. И сделано это было человеком, к казачеству и его истории не имевшим никакого отношения, специалистом по поэзии Баратынского.

Если в 20-е годы такое предположение высказывалось лишь в отношении якобы «потерянного» Крюковым «начала «Тихого Дона», то по «гипотезе» литературоведа Д* получалось, что не только первые две книги, но и завершающие — третью и четвертую — написал, в основном, Крюков, а Шолохов был у него самозванным «соавтором». «Антишолоховедение» механически «разрубило» «Тихий Дон»: «белые», по политической окраске, главы были отданы Крюкову, а «красные», соответственно, Шолохову.

«Расчленив» таким образом роман, поделив его между «белогвардейцем» Крюковым и «красным комиссаром» Шолоховым, «антишолоховеды» надеялись столь простым и наивным путем решить не только проблему авторства «Тихого Дона», но и загадку, состоящую в том, что эта великая книга соединяла в себе, казалось бы, непримиримые начала, явившись одновременно и трагическим, и героическим эпосом о революции и Гражданской войне.

Шолохов за чтением газет в рабочем кабинете. 1930-е гг.