«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

ПОСЛЕДНИЙ КРУГ АДА

Можно себе представить радость Павла Кудинова, когда в сентябре 1944 года войска Красной армии вступили в освобожденную от фашистов Болгарию. И потрясение, когда сразу после этого он был арестован, но уже не болгарами, служившими Гитлеру, а русскими, которых он так долго ждал.

Как он объяснял впоследствии, поводом для его ареста стало то самое письмо к землякам, написанное им в 1922 году и напечатанное в районной вёшенской газете.

Об обстоятельствах своего ареста П. Кудинов рассказывал так:

«При проходе Красной Армии через Михайлов-град на Белград пришли офицеры НКВД, предъявили соответствующий документ и говорят: Вы — Павел Назарович Кудинов? — Я. — Это вы писали в 22 году в газету, как вы прозрели и как вы теперь уважаете русский народ и прочее? Хватит прикидываться, дубина. Собирайся, поехали»¹⁵⁰.

Хочу подчеркнуть, что на всем протяжении следствия — и в Болгарии, и в Москве, и в местах заключения — до его освобождения Кудинов ни разу не упомянул Шолохова, ни разу не сослался на то, что он — один из героев «Тихого Дона», проявляя величайшую деликатность и заботу о том, чтобы не нанести вреда писателю.

Кудинов впервые произнес имя Шолохова только после своего освобождения. Об этом — так же, как и об обстоятельствах его ареста, пребывания в лагере и освобождения мы узнали от человека, который познакомился с ним в лагере и позже состоял в переписке. Мы провели с ним обстоятельную беседу, записали ее на магнитофон и получили ксерокопии и частично — оригиналы ряда писем Кудинова¹⁵¹. Этот человек — Григорий Юрьевич Набойщиков — ныне учитель истории в одной из петербургских школ, журналист и краевед, а в прошлом — офицер внутренних войск НКВД.

Воспоминания и переписка Г. Ю. Набойщикова с Кудиновым исключительно интересны.

Набойщиков встретил Кудинова в лагере в 1955 году, когда ему было около 65 лет: «Крепкий, быстро ходит, быстрая реакция, среднего роста, широкоплечий, улыбка с лукавинкой, умный, взгляд пронзительный, собеседника видит насквозь...» «Он был сильным человеком, я в 1956 году слышал, что в Инте на лесоповале, где он много лет работал, конвойные боялись его физической силы, его взгляда»¹⁵². Об этой его особенности знали казаки-эмигранты: «человек выдающейся физической силы»¹⁵³, — характеризует его Герман Ермолаев.

До Инты, — рассказывает Набойщиков, — Кудинов несколько лет провел в одном из лагерей в Сибири, а потом — в Туркмении, на главном туркменском канале в пустыне Каракум. «Это было страшное место... Потом он опять попадает на север. В Туркмении в тени доходило до 43 градусов тепла в тени, а на севере до 50 мороза. И это его не сломило». По свидетельству Набойщикова, Кудинов, несмотря на все испытания, выпавшие на его долю, оставался все тем же краснобаем и балагуром — вспомним Шолохова: «Краснобай и умница» (3, 209). «Когда он разговаривал там с бывшими зэками, с администрацией, с офицерами, то после каждого слова у него стишки, прибаутки. Он получил даже кличку “Хрущев”. У Хрущева после каждого слова шутки, острые словечки, какие-то пословицы, поговорки... Кудинов тоже такой был».

И когда Кудинов говорил своим собеседникам, что он — герой «Тихого Дона», — рассказывает Набойщиков, люди воспринимали это как его очередную шутку. Сам Набойщиков в то время «Тихий Дон» еще не читал, и его старшие товарищи объясняли ему: это же роман, художественное произведение. Ты у него спроси: с Григорием Мелеховым он не был знаком? А он говорит: был. Встречался, и не в одной главе «Тихого Дона»... И, понимая, что над ним смеются, с такой улыбочкой, как бы вызов принимал: «Да почитайте “Тихий Дон”. Там во многих главах я встречаюсь с Мелеховым».

Кстати, когда позже Набойщиков пытался напечатать в одной из газет статью о Кудинове как герое «Тихого Дона» и своей переписке с ним, редактор газеты ответил точно так же, как офицеры внутренних войск, охранявшие лагерь: «А ты знаешь о том, что это — художественное произведение?.. Кудинов же — это собирательный образ. Может, ты завтра Мелехова найдешь и его адрес укажешь?..»

Кудинов отсидел в советских лагерях одиннадцать лет. Если бы не смерть Сталина, — пишет Набойщиков, — его не выпустили бы и в 1955 году.

Сразу же после смерти Сталина Кудинов пишет две «Просьбы» — одну 15 декабря 1953 г. Генеральному Прокурору СССР, другую — в Президиум Верховного Совета СССР. В Президиум — о помиловании, Генеральному Прокурору — о зачете шести месяцев предварительного заключения, начиная с 4 ноября 1944 года по 31 мая 1945 года, так как десять лет, определенных ему приговором, исчислялись с 31 мая 1945 года по 31 мая 1955 года.

Как уже говорилось выше, арестованный СМЕРШем 4 ноября 1944 года, до 31 мая 1945 года Павел Кудинов находился под арестом без надлежащего юридического оформления. Лишь 30 мая 1945 года было принято официальное постановление на его счет о принятии дела к производству, а 31 мая выписан ордер на его арест.

Эта затянувшаяся пауза и скоропалительное решение об аресте, подписанное полгода спустя после реального ареста, не были случайными. Именно в эти дни — с 28 по 31 мая союзниками было принято решение о передаче Советскому Союзу, на основе ялтинских соглашений, казачьих частей, сражавшихся на стороне фашистской Германии, интернированных англичанами в районе города Лиенца в Австрии.

По всей вероятности, именно под это решение союзников был «подверстан» и казачий полковник П. Н. Кудинов, хотя он не воевал с советской армией. Напротив, в «Просьбе о помиловании», подробно рассказывая о своем сотрудничестве с советским посольством в Софии и о репрессиях со стороны профашистских болгарских властей, которым он за это подвергся, Кудинов писал: «В 1941 году, когда началась вторая великая война и германская армия безостановочно двигалась вперед, занимая город и село, то рабочие пошатнулись, утратили дух, веру в победу Советской армии. Я же, остерегаясь бдительности полиции, под всяким предлогом воплощал в них бодрость и безоговорочную веру в победу Советского Союза. В этот грозный час я не поднял десницу свою против русского народа и армии, а только желал искренне и чистосердечно победы и славы Великому Советскому Союзу и славы России»¹⁵⁴.

«Питая лучшие чувства и любовь к родной земле, я осуждал и предотвращал многих белых эмигрантов от враждебных подозрений. В районе же своего местожительства, в пределах возможности от полицейского надзора, я поддерживал связь с болгарскими рабочими района, поддерживал их дух, бодрость и твердую веру в победу русской армии»¹⁵⁵.

Это были не пустые слова. Ведь атаман Краснов в это время формировал казачьи корпуса в качестве начальника Главного казачьего управления на территории гитлеровской Германии. Краснов занимался откровенной не только антисоветской, но и антирусской пропагандой. «Казаки! — говорил он, к примеру, на курсах пропаганды летом 1944 года. — Помните, вы — не русские, вы — Казаки, самостоятельный народ. Русские враждебны вам. Москва всегда была врагом Казаков, давила их и эксплуатировала. Теперь настал час, когда мы, Казаки, можем создать свою независимую от Москвы жизнь»¹⁵⁶.

Для того чтобы в профашистской Болгарии говорить людям о победе советской армии и «предотвращать» казаков-эмигрантов от перехода в стан врагов, требовалось немалое мужество.

Оба прошения Кудинова — в Президиум Верховного Совета СССР и Генеральную Прокуратуру — были рассмотрены в Комитете госбезопасности, а потом — в военной прокуратуре. В помиловании ему было отказано, а срок заключения было решено «исчислять с 4 ноября 1944 года, за отбытием срока наказания из-под стражи его освободить и в ссылку на поселения не отправлять. В остальной части постановление Особого Совещания по делу Кудинова П. Н. оставить без изменений»¹⁵⁷.

Автограф письма П. Н. Кудинова М. А. Шолохову (без даты)

Решение это было принято властями 21 февраля 1955 года, когда Кудинов уже отсидел сверх положенных десяти лет четыре месяца. По всей вероятности, он был освобожден из заключения сразу же, — но освобожден своеобразно: «как иностранный подданный, отправлен в Потьму, в лагерь для иностранных подданных»¹⁵⁸, а «в июле месяце был отправлен в Быково, в объект для ожидания репатриации»¹⁵⁹. И лишь «11-го сентября 1955 года репатриирован в Болгарию»¹⁶⁰.

Таким образом, в общей сложности в советских лагерях Кудинов провел вместо десяти без двух месяцев одиннадцать лет.

Первое, что он сделал, добившись в начале 1955 года освобождения, — написал письмо в Вёшенскую, М. А. Шолохову.

Об этом письме тогда же в майском номере журнала «Советский Казахстан» за 1955 год в очерке «Шолохов в Вёшках», рассказал Константин Прийма. «Почта у Михаила Александровича — самая разнообразнейшая, — писал он. — Вот он вскрывает еще один конверт и с удивлением читает мне письмо, пришедшее к нему откуда-то из Сибири. По его содержанию ясно, что это пишет один из героев романа “Тихий Дон”. Он сообщает, что сам с Дона, был в эмиграции, жил в Болгарии, а теперь, через Сибирь несет свой крест на Голгофу и на Бога не ропщет...

Кто же это пишет Вам?

— Вёшенец наш, Кудинов Павел Назарович, — говорит Шолохов, подавая мне письмо. — Это тот, что командовал повстанцами на Дону в 1919 году. Я и не знал, что он жив, считал его погибшим. А ведь как тяжело сложилась судьба человека. И тоскует он в письме по Донщине, мечтает походить по родной земле, поклониться Тихому Дону. Это еще более грустная песнь, чем у Григория Мелехова...»¹⁶¹.

Так сомкнулись страницы следственного «Дела» руководителя Вёшенского восстания и страница жизни Шолохова, получившего от него письмо сразу после освобождения Кудинова. Письмо, пронизанное тоской по родине, по донской земле.

Летом 1951 г. Павел Кудинов уже посетил родные донские края, только не добровольно, а по этапу.

В его следственном «Деле» хранятся два свидетельства на сей счет. Под грифом «Сов. секретно» — письмо от 24 июля 1951 г. начальника Управления МГБ по Ростовской области полковника Трапезникова начальнику отдела «А» МГБ СССР генерал-майору Терновскому: «В связи с проведением оперативно-чекистских мероприятий по борьбе с антисоветским элементом из числа Донского казачества, просим Ваших указаний выслать для ознакомления архивно-следственное дело на осужденного в 1945 году полковника белой армии Кудинова Павла Назаровича, бывшего организатора и руководителя контрреволюционного восстания казаков на Дону. По миновании надобности дело будет Вам возвращено»¹⁶².

Вслед за «Делом» Ростовскому МГБ понадобился и сам Кудинов — об этом свидетельствует еще один хранящийся в его «Деле» документ, — «Постановление об этапировании заключенного», утвержденное 5 сентября 1951 г. тем же полковником Трапезниковым, оно гласит:

«Я, зам. Начальника 5 отделения 2 отдела УМ ГБ РО — майор Обиюх, рассмотрел архивно-следственное дело № 85438 на Кудинова Павла Назаровича... отбывающего меру наказания в Озерном лагере № 7, МВД СССР —

Нашел:

Кудинов П. Н. 31 мая 1945 г. Окр. “СМЕРШ” 3 Украинского фронта был арестован и привлечен к уголовной ответственности, по ст. ст. 58—4 и 58—11 УК РСФСР.

В ходе следствия по делу Кудинова было установлено, что он, будучи офицером царской армии, после Великой Октябрьской Социалистической Революции в начале 1919 года организовал на Дону контрреволюционное восстание казаков против Советской власти...

Однако в процессе следствия вопрос контрреволюционного восстания казаков на Дону в 1919 году остался глубоко не исследованным, идейные его руководители и активные участники, оставшиеся на территории Ростовской области, не выявлены, антисоветские связи белогвардейских кругов из числа казаков не установлены.

Кроме того, на следствии не были вскрыты методы и формы борьбы антисоветских белогвардейских организаций против Советской власти и какую они делали ставку на реакционную часть донского казачества.

На основании вышеизложенного и учитывая то обстоятельство, что на территорию Ростовской обл. в 1947 г. возвратилось значительное количество бывших белогвардейцев, находившихся в эмиграции с 1920 г.,

Постановил:

Кудинова Павла Назаровича, 1891 г. рождения, отбывающего меру наказания в Озерном лагере № 7 МВД СССР, для дальнейшего отбытия наказания этапировать во внутреннюю тюрьму УМГБ по Ростовской области»¹⁶³.

Постановление об этапировании, естественно, было выполнено: «Будучи в трудовых лагерях в Сибири, я был вызван Главным управлением МГБ, а после МВД по Ростовской области, где пробыл в тюрьме от 22 октября 1951 года до августа 1953 года в интересах Советского государства»¹⁶⁴, сообщает Павел Кудинов Председателю Верховного Совета СССР К. Е. Ворошилову, в письме от 9 апреля 1956 г. уже из Болгарии. В письме этом он требовал вернуть ему изъятые у него дорогие фотоаппараты, чтобы продолжить работу фотографом.

«Возвратившись из лагерей к родной семье, я встретился с гнусной нищетой: дома нет, средств тоже, а чтобы приобрести аппарат и возобновить работу, средств не имею...

Да, я эмигрант, оскорбленный, пренебреженный, но все же я к родине питаю самые лучшие чувства и храню в сердце своем жгучую добрую память»¹⁶⁵. Так завершается это последнее в «Деле» письмо.

Что означает столь неожиданный заключительный зигзаг в лагерной биографии Кудинова, — его «этапировали» из Сибири в Ростов в 1951 г. для продолжения следствия по «контрреволюционному» Верхнедонскому восстанию?

Во-первых, то, что власти и тридцать лет спустя не могли ни забыть, ни простить верхнедонцам Вёшенского восстания.

А во-вторых, как выясняется, КГБ так и не смог «глубоко исследовать» «вопрос организации контрреволюционного восстания», «выявить «идейных его руководителей и активных участников»: видимо, помешало то, что не только к началу пятидесятых, но уже и к началу двадцатых годов из «руководителей восстания» и «активных участников» в живых почти никого не осталось.

Выехавший в эмиграцию, а потом арестованный и доставленный в сибирские лагеря руководитель армии повстанцев Павел Кудинов, расстрелянный в 1927 году комдив—1 Харлампий Ермаков, расстрелянный в 1920 году командир 4-го полка 1-й повстанческой дивизии Платон Рябчиков (на самом деле — Иван Платонович)¹⁶⁶ — таковы три имени из опубликованной Кудиновым в очерке «Восстание верхнедонцов в 1919 году» таблицы командного состава армии повстанцев, судьба которых после Гражданской войны известна доподлинно. Ни изыскания краеведов, ни поиски историков не выявили на сегодняшний день ни одной фамилии из списка командного состава армии повстанцев, составленного Кудиновым, кроме названных выше. Многие из этих фамилий фигурируют и в «Тихом Доне». Видимо, все они сгинули в боях и застенках Гражданской войны. Ни одна из хоть сколько-нибудь крупных повстанческих фигур не попала в сети ОГПУ, а потом КГБ. Подтверждение тому — следственное дело Харлампия Ермакова. Вместе с ним были арестованы восемь казаков-верхнедонцов, но половина из них имела отношение не к Вёшенскому восстанию, а к суду над Подтелковым, остальные — случайные фигуры.

А как обстояло дело в эмиграции? Следственные материалы, «исторический очерк» Кудинова, эмигрантская казачья печать помогают получить ответ на этот вопрос. Кудинов — оптимальная фигура для этого. Он находился в самом центре эмигрантской казачьей жизни, будучи в составе Вольно-казачьего движения, а потом — председателем «Союза казаков-фронтовиков в Болгарии». Он, как мало кто другой, знал состав эмигрантского казачества, чему помогала и принятая Вольно-казачьим движением и «Союзом казаков-националистов», по инициативе атамана А. П. Богаевского, система казачьих станиц и хуторов, расположенных по тем адресам Восточной Европы, где находились в эмиграции казаки. Эта система структурировала оказавшиеся в эмиграции остатки Донской армии, которые были настолько малы, что исчислялись сотнями, в лучшем случае — тысячами эмигрантов. Будучи распределенным по импровизированным станицам и хуторам, казачество в эмиграции легко поддавалось учету, и его состав был хорошо известен руководителям Вольно-казачьего движения или «Союза казаков-националистов».

Трудно себе представить, чтобы бывший руководитель Вёшенского восстания, а потом активист Вольно-казачьего движения и председатель «Союза казаков-националистов» не имел сведений о своих соратниках, не получил от них отклика, если кто-то из них был еще жив и находился в эмиграции. Однако среди людей, входивших в актив

Вольно-казачьего движения и в руководство «Союза казаков-националистов», названных Кудиновым в ходе следствия, не было ни одного, хоть как-то связанного с Верхнедонским восстанием.

Не обнаружены пока отклики или материалы о верхнедонцах, их судьбе в эмиграции и на страницах эмигрантской казачьей печати, которые помогли бы установить, кто из участников Вёшенского восстания после катастрофы в Новороссийске смог вырваться из России и остался жив. Правда, В. Васильев обнаружил в одной из эмигрантских газет статью П. Кудинова «Забытый герой», посвященную памяти П. Г. Богатырева¹⁶⁷, того самого Богатырева, который вместе с Харлампием Ермаковым отступал до Новороссийска, а в романе «Тихий Дон» был рядом с Григорием Мелеховым в Новороссийском порту.

В 1934 году в Болгарии вызвал сенсацию выход в свет романа М. Шолохова «Тихий Дон»¹⁶⁸. Это событие должно было бы вызвать хоть какие-то отклики тех, кто участвовал в Вёшенском восстании. Полное молчание — видимо, мало его участников осталось в живых не только в России, но и в эмиграции.

Еще одно подтверждение тому — «Казачий словарь-справочник» в 3-х томах, где помещена развернутая статья о восстании верхнедонцов. Из руководителей и участников восстания в ней упоминается только П. Н. Кудинов. Это свидетельствует, скорее всего, об отсутствии у составителей словаря (кстати, входивших в актив Вольно-казачьего движения) хоть какой-то информации о руководителях Вёшенского восстания. Они бесследно канули в Лету.

«Дело» Павла Кудинова, как и другие документальные источники, способствует прояснению вопроса об авторстве «Тихого Дона» еще в одном отношении. Оно показывает, до какой степени был узок круг источников информации о Вёшенском восстании, на которые мог опереться автор романа: никого из заметных участников восстания, кроме Харлампия Ермакова, невозможно даже назвать. А без опоры на свидетельства реальных участников этого восстания третья книга «Тихого Дона» была просто невозможна. Кто, кроме Харлампия Ермакова, мог столь подробно и точно рассказать о нем автору «Тихого Дона», если, как мы могли убедиться, из его руководителей практически никого не осталось в живых?

Харлампий Ермаков в России да Павел Кудинов в эмиграции, — пожалуй, единственные руководители Вёшенского восстания, имевшие возможность донести до людей правду о Верхнедонском восстании. Это они и сделали — один с помощью Шолохова, другой — написав очерк «Восстание верхнедонцов в 1919 году». Для нас важен рассказ Кудинова о Вёшенском восстании, равно как и его взгляд на Шолохова и его оценка «Тихого Дона».

Нам неизвестно, получил ли Кудинов ответ на свое письмо, направленное им в 1955 году Шолохову. Но из рассказов Набойщикова известно, что первым решением Кудинова после освобождения из лагеря было поехать в Вёшенскую. Он «все ходил, доказывал, доказывал» и добился того, что ему разрешили отправиться в Вёшенскую.

Его приезд подтверждал и сам Шолохов: «Уже после войны в Вёшки приехал Павел Кудинов — бывший командующий восстанием, — говорил он К. Прийме. — Я был в заграничной поездке, и мы не встретились»¹⁶⁹.

О том же рассказывал Прийме, видимо, со слов Кудинова, и старый казак-вешенец Лапченков, вернувшийся из Болгарии, где он общался с Кудиновым: «Был в Сибири. Одиннадцать лет рубил лес в тайге. А потом Советская власть сделала ему скидку и в 1956 году освободила. Заезжал он в Вёшки. Но тут — пусто, вся родня его вымерла. Наведался к Шолохову, а писатель куда-то выехал. Пожурился Кудинов на берегу Дона, помолился Богу в соборе и поехал в Болгарию. Там у него семья, жена, княгиня Севская, учительствует. Русскому языку учит болгарских детишек»¹⁷⁰.

Старый казак Лапченков допустил две ошибки. Кудинова освободили в 1955 и, следовательно, приезжал он в Вёшенскую, не в 1956, а в 1955 году — еще до XX съезда партии, что не могло не сказаться и на его приеме в Вёшенской. И — вторая ошибка: женой Кудинова была не какая-то «княгиня Севская», а вёшенская казачка Пелагея.

Набойщиков по делам службы побывал в Вёшенской и рассказал о том, как приняли Павла Назаровича Кудинова его земляки. Не встретившись с Шолоховым, Кудинов долго и упорно ходил в Вёшенский райком партии, в райисполком, в другие организации и просил об одном: чтобы ему выдали советский паспорт. Набойщиков нашел тех работников Вёшенской милиции, которые занимались «делом» Кудинова. «Они говорят, что вообще растерялись, как с ним поступить? Как ему выдать советский паспорт, если его у Кудинова никогда не было? Он не гражданин СССР, а гражданин Болгарии...» Прежде чем получить советский паспорт, Кудинов должен был получить советское гражданство, что в его ситуации было непросто.

Помыкался Кудинов в Вёшенской какое-то время, жил у станичников, кто его помнил и приютил («еще старики живы были, никто его не гнал, не преследовал»), — но потом его вызвали в милицию и предложили оформлять визу на возвращение в Болгарию. Кудинов им ответил: «Я не хочу ни в какие Болгарии. Я хочу здесь получить курень, кусок хлеба, и выписать сюда свою Пелагею. Она дочь донского казака, значит здешняя, приедет сюда и никакая Болгария мне не нужна».

И далее разыгралась сцена, о которой Набойщикову рассказал один из офицеров вёшенской милиции, — абсолютно соответствующая характеру Кудинова. В ответ на эти слова, рассказывает Набойщиков, «какой-то идиот <...> ему пропел: “Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех”. И тогда Павел Назарович взял этот графин, который к счастью был пустой, <...> и ударил этого идиота графином по голове».

Только срочный отъезд в Болгарию спас Кудинова от нового судилища.

Эти выразительные жизненные детали абсолютно в характере Кудинова, и они красноречиво говорят о том, насколько сильна была у него любовь к родине, как «малой», так и «большой», — ее не смогли испепелить самые тяжкие испытания, выпавшие на его долю.

Уезжал Кудинов из Вёшенской с чувством горечи. С таким трудом добился поездки в Вёшенскую ради того, чтобы остаться жить на своей родине, но Дон, Россия его не приняла.

И тем не менее, как свидетельствуют его письма к Набойщикову, вернувшись в Болгарию, Кудинов оставался убежденным патриотом России.