« Нас было двадцать шесть человек – двадцать шесть живых машин, запертых в сыром подвале, где мы с утра до вечера месили тесто, делая крендели и сушки» (начало).
« Мы окружили ее и злорадно, без удержу, ругали ее похабными словами, говорили ей бесстыдные вещи… Мы , окружив ее , мстили ей , ибо она ограбила нас . Она принадлежала нам, мы на нее расходовали наше лучшее, и хотя это лучшее – крохи нищих, но нас – двадцать шесть, она – одна , и поэтому нет ей муки от нас , достойной вины ее !.. Мы смеялись, ревели, рычали… Кто-то из нас дернул Таню за рукав кофты…
Вдруг глаза ее сверкнули; она не торопясь подняла руки к голове и, поправляя волосы, громко, но спокойно сказала прямо в лицо нам :
– Ах вы , арестанты несчастные!..
И она пошла прямо на нас , так просто пошла, как будто нас и не было пред ней , точно мы не преграждали ей дороги. Поэтому никого из нас действительно не оказалось на ее пути. А выйдя из нашего круга, она , не оборачиваясь к нам , так же громко, гордо и презрительно еще сказала:
– Ах вы , сво-олочь… га-ады…
И – ушла, прямая, красивая, гордая.
Мы же остались среди двора, в грязи, под дождем и серым небом без солнца. Потом и мы молча ушли в свою сырую каменную яму. Как раньше – солнце никогда не заглядывало к нам в окна, и Таня не приходила больше никогда!..» (конец).
Как всегда, предупреждение не было услышано. А если и услышано, то превратно понято, например, Блоком – в «Скифах» (1918), где мы опять фатально сплетается с любовью:
Мильоны – вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы <…>
Да, так любить, как любит наша кровь,
Никто из вас давно не любит!
Забыли вы , что в мире есть любовь,
Которая и жжет, и губит!
Мы любим все – и жар холодных числ,
И дар божественных видений <…>
Мы любим плоть – и вкус ее , и цвет,
И душный, смертный плоти запах…
Виновны ль мы , коль хрустнет ваш скелет
В тяжелых, нежных наших лапах? <…>
Пока не поздно – старый меч в ножны,
Товарищи ! Мы станем – братья ! <…>
Поражает перекличка, возможно, не прямая, а чисто типологическая, но от этого не менее красноречивая, с хлебниковским «Воззванием…».
Местоимения не пустяк. Пара неосторожно употребленных местоимений – и недалеко до хруста костей в колесе. Или, по меньшей мере, до полного развала работы, как в «Геркулесе», не находящем применения выписанному из Германии инженеру Генриху Мария Заузе (Ильф и Петров, «Золотой теленок», II, 18):