«Для меня очень важно, что случилось буквально в последние месяцы… [П]утинская политическая реформа… и… актуальные движения, связанные с литературным опытом, …перемещают нас в новую темпоральную и эстетическую структуру, которая называется неомодернизмом… Опять оказывается востребован образ будущего… [C]егодня у России впервые появилась история… [Е]льцинская эпоха… разрушила идею коллективного тела и впервые начала конституировать субъекта исторического чувства… [Р]усский… может [теперь] сказать: “У меня есть история”. И эта история началась в 1991 году, потому что в этом году “я… открыл свой ларек” или “ушел из академического института и стал заниматься коммерческим переводом”… [О]дной из характерных черт американской славистики является чудовищное небрежение современным опытом. Славист готов писать о Пильняке, но уже писать о Пелевине – это просто немыслимо… Писать о Сорокине… – нереально. Думать о Подороге… – вряд ли. [О]тставание является сущностной чертой славистического дискурса…»
Ну во-первых, пишут «слависты» – как в Америке, так и в журнале НЛО, то есть, согласно А. И., «экспортно-импортном» филиале американской «славистики», – и про Пелевина, и про Сорокина, и про Кабакова, и про Путина, и Подорогу переводят. Будет вам и белка, будет и свисток. Но откуда у философа такая озабоченность тем, «что случилось буквально в последние месяцы»? Что такое случилось, требующее срочного пересмотра всех научных парадигм – в том числе, наверно, квантовой механики, генетики, искусственного интеллекта? Президентские выборы, что ли? Победы русского оружия на Кавказе?
Этот политфилософский жест имеет прецеденты. Так, Гегель считал прусскую монархию, чиновником которой состоял, воплощением мирового духа. Характерным клише либеральной критики 60-х годов прошлого века, высмеянным тогда же Добролюбовым, было «В наши дни, когда…». А Пастернак в 1931 году писал: Мы в будущем, твержу я им, как все, кто Жил в эти дни. А если из калек, То все равно: телегою проекта Нас переехал новый человек («Ты рядом, даль социализма…»). Переехать-то переехал, Кавказ тоже не впервой завоевывать (кстати, Пастернак утешается во «Втором рождении» и этой параллелью), но выходит каждый раз почему-то, как всегда.
А. И. объясняет свою фиксацию на последних месяцах внезапным появлением у России «истории». Корректно ли это утверждение (и что ее не было, и что она появилась) с точки зрения исторической науки, и достаточно ли «нескольких месяцев», чтобы поднимать такой концептуальный шум, пусть судят историки – им и книги («знания») в руки. Но перемены несомненны, ларьки и коммерческие издательства налицо. И человек, открывший ларек или издательство, требует полного до себя уважения. А чуть что, объявляет себя жертвой созданного «славистами» (кем же еще):