«о том, как непросто давались звукооператорам записи маэстро, потому что он довольно громко мурлыкал исполняемую мелодию себе под нос, в чем, собственно, любой желающий может убедиться, поставив пластинку или диск».
Рассказ изысканно литературен и потому программно бесплотен. В отношения с проституткой по линии ее ремесла герой не вступает. Видит он ее исключительно на лестнице и разговаривает с ней лишь однажды, да и слышит ее только до середины рассказа. Весь сюжет держится на игре с памятью жанра – от Карамзина до Чернышевского, а в слуховом вуайеризме угадывается Бабель («Улица Данте» и «Мой первый гонорар»). Рассказчик целиком сосредоточен на своих фантазиях и металитературных соображениях, а для развязки привлекает – в качестве эмблематического alter ego – бесспорно выдающегося художника, причем такого, который на пространстве между собой и исполняемым произведением уже абсолютного гения выдувает какое-то неисповедимое мурлыкание, отодвигающее реальность – проститутку за стеной, музыку Баха, обстановку звукозаписи – еще на один шаг. В общем, рассказ, стыдливо загримированный в печати под «эссе», – явно не взят «с источника жизни»; он не о сексе, а, как водится, о творчестве.
Моя самая любимая проститутка – из воспоминаний одного американского журналиста о жизни в Париже. Читая рецензию на его книгу в «Нью-Йорк Ревью оф букс», я особенно восхитился следующим приведенным там эпизодом (даю его в своем переводе):