Осторожно, треножник!

Примечания

1

Примеч. автора: Девушка шаловливо и весело улыбнулась, нюхая сирень.

2

Впервые в: «Звезда» 2008, 11: 198–205. Все цитаты приводятся по изданию: Тургенев в воспоминаниях современников, 1969. Лишь после публикации своего эссе я познакомился со статьей Эйхенбаума «Артистизм Тургенева» (1929), где та же ситуация объясняется приверженностью Тургенева салонной культуре 30—40-х годов и своей в ней игровой роли «артиста».

«Тургенева влекла к себе салонная атмосфера… успеха, поклонения…. “талантов и поклонников”… Жизнью около Виардо… он… заменял то, чего ему не хватало в… собственной… Удержаться на такой позиции и продолжать писать можно было только живя за границей… Эмиграция Тургенева была не… идейной, а литературно-бытовой – проявлением “обиды” артиста, нуждающегося в особой атмосфере и не находящего ее на родине… Дружба с Флобером, с Доде, с бр. Гонкурами, признание его в артистическом и писательском кругу Парижа, не требовавшем от него ничего, кроме таланта и остроумия, утешало его обиженное сердце» ( Эйхенбаум 2001 : 106–107).

3

Согласно словарю Даля, корнак – погонщик слона.

4

Впервые в: «Новый мир» 2009, 7: 95–97.

5

Ср. Флобер 1984 , 2: 187. Здесь и далее ссылки на это издание.

6

Впервые в фестшрифте к 60-летию И. А. Мельчука: Le Mot, Les Mots, Les Bons Mots. Word, Words, Witty Words. Hommage à Igor Mel’ćuk par ses amis, collègues et elèves à l’occasion de son soixantième anniversaire/ Ed. A. Clas et al. Montréal: Université de Montréal, 1992. P. 51–60; русский вариант – в: «Золотой век» 5 (1994): 17–22; Жолковский 1995: 18–31.

7

В рассмотрении личности Чернышевского и его романа я во многом опираюсь (без дальнейших ссылок) на монографию Паперно 1996 [1988]. Еще одним источником вдохновения была для меня знаменитая четвертая глава набоковского «Дара» (которая даже эмигрантским издателям 1930-х годов показалась настолько вызывающей, что была исключена из первой публикации романа).

8

Механизм принудительного внедрения идеологически выдержанных взглядов выработался в кругах радикального антиистеблишмента 1860-х годов довольно рано. Вот что записала в своем дневнике одна молодая девушка в 1857 году:

«Я однажды отважилась сказать моим подругам, что не люблю Некрасова; что не люблю Герцена – не отважилась бы… Мы имеем теперь две цензуры и как бы два правительства, и которое строже трудно сказать. Те, бритые и с орденом на шее, гоголевские чиновники, отходят на второй план, а на сцену выступают новые, с бакенами и без орденов на шее, и они в одно и то же время и блюстители порядка, и блюстители беспорядка» ( Штакеншнейдер 1934: 161).

9

О феномене сталинского перформанса см. Гройс 1992 .

10

Интересные соображения об андрогинизме Чернышевского есть в Розанов 1913: 160.

11

Среди оставшихся нереализованными сугубо книжных жизненных планов Н. Г. был сценарий, согласно которому он становился домашним учителем в благородном семействе, а затем любовником жены или дочери хозяина.

12

Свободе воли предстояло найти своего защитника в Достоевском. Характерным ранним примером отказа от свободы воли под давлением партийной дисциплины внутри антиистеблишмента (ср. сноску на с. 35) был строгий моральный запрет на осуществление в рамках фиктивного брака супружеских прав, даже если между заключившими его партнерами возникала любовь.

13

О мотиве «подобия» у Чернышевского и Жорж Санд и его источниках в утопическом учении Пьера Леру и в посланиях св. ап. Павла (Еф. 2: 14–19), см. Кленин 1992 .

14

Здесь угадывается первоисточник знаменитой формулы Маяковского о наступании на горло собственной песне. Известно замечание Пастернака о сходстве Маяковского со «сводным образом молодого террориста-подпольщика из Достоевского» («Люди и положения»), а прототипами подпольщиков Достоевского как раз и были, среди прочих, Чернышевский со товарищи и его персонажи.

15

Интересный случай применения того же риторического хода находим в недавней книге о Никарагуа.

«Стивен Кинцер приводит… такой красноречивый эпизод. Когда во время интервью с внушающим ужас сандинистским министром внутренних дел Томазо Борхе он потребовал у него объяснений по поводу беспричинного избиения президента Ассоциации родителей-католиков его [Борхе] заместителем Лениным [!] Серной, Борхе презрительно фыркнул: – Скажу вам так. Этому человеку повезло, что допрашивал его Ленин Серна, а не я» ( Престон 1991: 11).

16

Этот образ хорошо вписывается в топос «укрощения лошади», идущий от «Медного всадника» через «Преступление и наказание» и далее к «Конармии», в особенности к «Начальнику конзапаса» (см. Жолковский 1995 ).

17

Настя Крюкова («спасение» которой Кирсановым удостоилось чести стать темой для ядовитых вариаций Достоевского в «Записках из подполья» и которая единственная из всех персонажей ЧД умирает по ходу сюжета) является своеобразным двойником Веры Павловны. Обе они любят Кирсанова и пользуются его взаимностью и обе настаивают на том, чтобы иметь собственные отдельные комнаты. Будучи сначала проституткой, Настя, под влиянием Кирсанова и с помощью одолженных у него денег, выкупается у своей мадам на свободу и снимает отдельную комнату. В ней она продолжает заниматься своей древнейшей профессией – с той, однако, разницей, что теперь она обслуживает лишь «человек пять» любимых клиентов («я к ним ко всем имела расположение»). Такой образ жизни для нее – «отдых»; она бросает пить и становится милой, здоровой, аккуратной, скромной женщиной. Далее она начинает жить с Кирсановым, расстается с ним (из-за туберкулеза), живет в отдельной комнате кооперативной коммуналки, снова сходится с Кирсановым (на сей раз он руководствуется состраданием) и умирает от туберкулеза. Особого внимания заслуживает тот промежуточный этап между блядством и искуплением, когда Настя наслаждается преимуществами многомужества, о котором Вера Павловна могла только мечтать; впрямую оно провозглашается у Чернышевского лишь много позднее, да и то лишь в самой осторожной форме – в пьесе «Другим нельзя». Двойничество Насти с Верой Павловной хорошо согласуется также с аурой падшей женщины, которая окружала прототип Веры Павловны – Ольгу Сократовну и в значительной мере толкнула Н. Г. на искупительный брак с ней. Противоречие между программной установкой ЧД на идеи равноправия и фактическим жилищным неравенством его персонажей отмечено Кэтрин Портер в ее предисловии к английскому переводу романа в ардисовском издании ( Чернышевский 1986: хvi). Проблема «элитарности» у Чернышевского затрагивается также Майклом Кэтцем в предисловии к его собственному, новому переводу романа ( Чернышевский 1989: 20).

18

Среди прочих интересны параллели с Зощенко. Набоков уже указал на некоторые зощенковские неграмматичности в тексте ЧД, а Паперно обратила внимание на характерную для Чернышевского «альтернативность» повествования (рассказчик часто предъявляет читателю в качестве равноправных несколько возможностей развития сюжета) – прием, типичный и для полупародийного сказа Зощенко ( Щеглов 1986: 73–74).

19

Впервые в: «Что читать», 2009, № 10.

20

У меня, кстати, удостоверение есть – красная книжечка с тисненым Лениным и надписью СОЮЗ ПИСАТЕЛЕЙ СССР на пухлой обложке, выданная 3 августа 1993 года, т. е. на довольно раннем этапе моей писательской биографии, но все же два года спустя после распада СССР. О качестве предлагаемых пяти страниц предлагаю судить читателю; впрочем, мои они лишь наполовину.

21

Так и не полюбил я у Достоевского разве что «Идиота».

22

«Их надо было бы выдумать» – ироническая перефразировка знаменитой фразы Вольтера, что если бы Бога не было, его надо было бы выдумать.

23

«Я видел тень кучера, который держа тень щетки, чистил тень кареты», – тоже ироническая отсылка к французской литературной традиции.

24

Купюры в тексте и выделения мои. – А. Ж .

25

1984; режиссер Милош Форман; сценарий Питера Шэффера (Peter Shaffer).

26

Текст даю в собственном переводе с английского. – А. Ж .

27

Впервые в: Московский лингвистический журнал, 1996, 2 (спецвыпуск в честь Е. В. Падучевой): 147–161. Прохождение статьи в печать натолкнулось на возражения одного из редакторов, Н. В. Перцова, против сочувственных ссылок на «Прогулки с Пушкиным» Синявского-Терца. После моего протеста Перцов был отстранен от редактирования статьи; в дальнейшем он то извинялся, то вновь упорствовал в этих и иных своих цензорских устремлениях. Продолжение сюжета см. в примечаниях к заглавной статье настоящего сборника.

28

В сценарии детство Ивана образует пролог ( Эйзенштейн 1971: 203–215), а в фильме оно появляется близко к началу II серии – как воспоминания взрослого царя, служащие аргументом в его споре с Федором Колычевым.

29

Цитирую по фильму; см. тж. сценарий, с. 213–215.

30

Это есть в сценарии (с. 205), но не в фильме.

31

Разговор о поэзии грамматики напрашивается ввиду тщательной разработки Эйзенштейном языковой фактуры фильма. Данный эпизод особенно богат параллелизмами, аллитерациями, ассонансами и внутренними рифмами, приближающими текст к поэтическому. Ср.: Сама она сукою была… с Телепневым-кобелем путалась… от кого она тобой… У, сучье… Старшего боярина псарям… и мн. др. Приподнятый, ритмизованный и фонетически оркестрованный язык «Ивана Грозного» может считаться современным аналогом стиха классической трагедии.

32

Известна роль мотива «охоты» и превращения охотника в дичь в художественном и теоретическом мышлении Эйзенштейна вообще и в частности в глубинном сюжете «Ивана Грозного» ( Иванов 1976: 90–93, 105–107), изобилующего репликами вроде: Дикого зверя деяния твои! – Изничтожим зверя! – Умер зверь! – Гончий пес чего творит, коли зверь хитрит, в нору стрелой летит… зверя обходит…, подаваемыми, с одной стороны, боярами, а с другой – Иваном. Согласно Ю. Г. Цивьяну (устное сообщение), исторический факт выдачи Шуйского псарям лишь по ходу работы над сценарием был осознан Эйзенштейном как эффектное предвестие опричнины с ее «собачьей» символикой, широко использованной в фильме (песьи головы; Малюта – рыжий пес; и даже травля собаками боярина, которого Иван предварительно облачает в медвежью шкуру [!] в одном из набросков). А применение собаководческой команды Взять! к ситуации ареста представляет собой один из немногих эйзенштейновских анахронизмов, по-эзоповски намекающих на лексикон сталинской эпохи.

33

См. знаменитую «Музу» Баратынского, тоже открывающуюся отказным зачином (Не ослеплен я музою моей…) и образующую три четверостишия пятистопного ямба.

34

Подобно лебеде, автореминисценцией в простецком ключе является и дегтя запах свежий , восходящий, с одной стороны, к «Рыбаку» (1912), а с другой, к пресловутым устрицам из «Вечером» (1913).

35

Определенности – потому, что в костюме Адама Рабинович неизбежно обнаруживает свою еврейскость, а неприглядности – потому что он, судя по его неряшливой запущенности, немолод, да и вообще – согласно другому анекдоту, кончающемуся словами: Я не еврей, я просто сегодня плохо выгляжу , – скорее всего, малопривлекателен.

36

Именно «сидение» голым особенно ощутимо: оно неестественно (по сравнению, скажем, с лежанием), неудобно, акцентирует так называемый материально-телесный низ, стабильно (по сравнению со стоянием или хождением) и, значит, демонстративно. Демонстративно и сидение в одном галстуке (а не, скажем, в одних трусах), ибо носит не столько вынужденный и промежуточный, сколько по-своему щегольской и окончательный характер.

37

Впервые в: Семиотика страха M.: Русский институт, Европа / Сост. Нора Букс и Франсис Конт. С. 249–260.

38

Чуковская 1997: 93–94; Чудакова 2001: 235. Кстати, я нигде не видел упоминаний о том, кто именно задал роковой вопрос, хотя Ахматову это заинтересовало еще до того, как он прозвучал: «Я сижу, гляжу на них, вглядываюсь в лица: кто? который спросит?.. но угадать не могу… Я ждала. Спросил кто-то в черных очках. Может быть он и не был в очках, но мне так показалось», – вскоре рассказывала она Лидии Чуковской ( Чуковская 1997: 93–94). Мне случайно удалось вычислить имя загадочного вопрошателя, но это уже тема для мемуарной виньетки (см. Жолковский 2002: 169).

39

Зощенко 1994: 114.

40

Жолковский 1999.

41

Reeder 1994: 2–3.

42

Жолковский 1995, 1998а,б.

43

Жолковский 1999: 167–170, 376.

44

Подробнее см. Жолковский 1994.

45

Щеглов 1996.

46

См. Эйхенбаум 1969: 140.

47

Жолковский 1999: 203–205, 378.

48

Гранин 1995: 495–496.

49

Долинский 1991: 123.

50

Пунина 1991: 663–669.

51

Зощенко 1987: 425–427.

52

Зощенко В. 1995: 581–583.

53

Жолковский 1998b.

54

Зорин 1999.

55

Впервые в: Роман Якобсон: Тексты, документы, исследования / Сост. Х. Баран и др. М.: РГГУ, 1999. С. 269–278; затем в: Александр Жолковский . Эросипед и другие виньетки (М.: Водолей, 2003); там же в заключительной виньетке «Доля шутки» см. краткий авторазбор статьи (с. 600–602).

56

Написано для сборника Lydia Ginzburg\'s Alternative Literary Identity / Eds. Andrei Zorin, Emily Van Buskirk (выходящего в изд-ве Peter Lang). Приложение «Между жанрами» – впервые в: Литературное обозрение 1989, 10: 83 (в составе подборки «Цельность»), затем: в моих книжках «НРЗБ», «Инвенции» и «Эросипед».

57

См. Франк 1990 [1909].

58

Жолковский 2003.

59

Чтобы объяснить табуированное, вообще-то, передаривание двух модных шарфиков, присланных ей в подарок из Лондона (Саломеей Андрониковой-Гальперн), Ахматова ссылается на исторический анекдот об испанской королеве, отвергшей подаренные ей голландские чулки: «Ее министр отказался принять их: “У испанской королевы нет ног”» ( Чуковская 1997: 466).

60

См. об этом Жолковский 2008.

61

Однажды, при обсуждении доклада американской коллеги о Гинзбург как протодиссидентке, я безуспешно пытался развить мысль о принципиальном и дисциплинированном приятии ею преобладания социума над индивидуумом. Из конкретных советских институтов она могла изгоняться за инакомыслие, но тем больше тосковала по идеальным.

62

Кушнер 2002; в заголовок своей вступительной статьи Кушнер вынес слова самой Л. Я. (см. Гинзбург 2002: 344).

63

Разбор одной такой характерной записи см. в Приложении – моем старом эссе о Гинзбург.

64

См. Гинзбург 2007 .

65

См., например, Зорин 2005.

66

Бунин 1996: 235–236.

67

Чаадаев 1991: 199–201.

68

Впервые в: Новая газета (Нью-Йорк), 5—11 февраля 1983 г.: 18–19; а затем, с вариациями: Wiener Slawistischer Almanach 11 (1983): 15–23; «Инвенции», «Мемуарные виньетки» и «Эросипед»; вариант с досадными купюрами: «Очерки истории информатики в России» / Ред. – сост. Д. А. Поспелов, Я. И. Фет. Новосибирск, 1998. С. 351–357. Этот юбилейный очерк писался в 1982 г. к 50-летию И. А. Мельчука (р. 19 окт. 1932), во времена глухой эмиграции, когда казалось, что железный занавес сомкнулся за нами навсегда. Инициатива принадлежала приятелю юбиляра еще со школьной скамьи Леве Штерну, организовавшему подборку в две полосы в «Новой газете», которая снабдила мой очерк торжественным заголовком «Грани таланта».

69

Впервые в: Иностранная литература 2008, 12: 233–236. Автор признателен С. Н. Зенкину за придирчивую критику некоторых мест этой первой публикации, по возможности учтенную в настоящей.

70

Островская 1969: 67–68.

71

Правда, ЭССЕ есть в 41-м томе «Энциклопедического словаря» Брокгауза и Ефрона (1904), но там это река в Зап. Финляндии, она же Эхтэвэн-iоки (Esse = Ähtävän-joki).

72

Последний, IV, том (1940) составлен Г. О. Винокуром и С. И. Ожеговым. Эссеист – морфологически более прозрачен для русского слуха, и он отражен уже в «Словаре иностранных слов и научных терминов» А. Е. Яновского (СПб., 1905), а затем в «Энциклопедическом словаре» Ф. Павленкова (4-е изд.; СПб, 1910).

73

Ср., например, книгу: Фрейдкин 1994 , один из разделов которой, кстати, озаглавлен «Книга ни о чем».

74

В пользу родства essai с поэзией говорит, например, пустившее глубокие корни в русском литературном языке название батюшковской книги «Опыты в стихах и прозе» (1817), эпиграфом к которой взяты слова Монтеня: «И если никто меня не прочитает, потерял ли я мое время, проведя столько праздных часов в полезных и приятных размышлениях?», а среди заглавий прозаических опытов есть «Нечто о поэте и поэзии», «Нечто о морали <…>» и «Похвальное слово сну».

75

Вот стандартное википедическое описание книги Монтеня:

«“Опыты” – это ряд самопризнаний, вытекающих преимущественно из наблюдений над самим собой, вместе с размышлениями над природой человеческого духа вообще. По словам писателя, всякий человек отражает в себе человечество; он выбрал себя, как одного из представителей рода, и изучил самым тщательным образом все свои душевные движения. Хотя наблюдения над свойствами человеческой природы лишены у Монтеня систематического характера, высказываются им мимоходом по случайным поводам, иногда с капризной непоследовательностью, тем не менее у него есть своя точка зрения, с которой он рассматривает разнообразный мир душевных движений, страстей, добродетелей и пороков».

76

Эссе 1954.

77

«Несколько мыслей о сне» Ли Ханта, «Защита бессмыслицы» Честертона, «Апология бездельников» Стивенсона, «О ничегонеделании» Пристли.

78

Разумеется, в классической латыни подобное совершенство уже было – в виде инфинитива главного глагола всякого языка – esse , «быть», а также указательной частицы ecce , «вот». Есть такая глагольная форма и в немецком: esse – 1-е л. ед. ч. наст. вр. тоже очень важного глагола essen , «есть, кушать» («я ем»).

79

Семантике этой приставки, хотя и довольно размытой, соответствуют из-/ис– в русских глаголах измерять, испытывать . Внутренняя форма латинского exegi в державинско-пушкинском воздвиг пропадает, но может быть понята и по-русски, если осмыслять создание памятника не как воз-ведение , а как ис-полнение, из-движение.

Две другие приставки, по– и о -, сочетающиеся с корнем пыт– для передачи идеи essai, соотносятся друг с другом характерным образом. По– задает начинательность, частичность и в то же время законченность отдельной порции действия (глагол с по– выступает в совершенном виде), соответствуя таким образом «пробности» essai как попытки. Напротив, о– сообщает даже одному отдельному опыту (англ. experiment) – не говоря уже о кумулятивном опыте (expérience) – характер чего-то целостного, закругленного, охваченного со всех сторон, а в распоряжение опыта в смысле эссе предоставляет управление с помощью аналогичного предлога о , как нельзя лучше подходящего для присоединения обсуждаемых тем (опыт о…).

80

Впрочем, с этой этимологией не все ясно. В качестве одного из значений exagium словари поздней латыни дают «единицу веса в 1/ 72 фунта» и для пояснения ссылаются на параллельное древнегреческое слово (‘) εξάγιον ([h]exagion), «взвешивание, а также вес, равный 1/ 2 драхмы». Древнегреческие словари дают два разных глагола, соотносимых с этим существительным:

\'εξαγίζω (exagizō), «изгонять в качестве проклятого», в котором прозрачна связь с латинским ago и греческим άγω (agō), «двигать, гнать»;

и \'εξαγίάζω (hexagiazō), «оценивать измерять, взвешивать», которое отличается густым начальным придыханием (отсюда h в латинской транскрипции), а по смыслу гораздо ближе к идее «(единицы) веса», чем «движения».

Греческое (и латинское) ex– это приставка со значением «из-, от-», тогда как греческое hex – это «цифра 6», вполне уместная в разговоре о числовых соотношениях мер веса. В поздней латыни различие между типами греческого придыхания могло утрачиваться, в результате чего hexagion/exagion/exagium/esagium контаминировались, и значение «взвешивания» вошло в смысл того словарного гнезда, из которого в конце концов выпорхнуло французское essai.

81

Это [g] сохранилось и даже интенсифицировалось в итальянском saggio [sadžo], тогда как начальное Е пропало. Английское essay уклонилось от фонетической симметрии французского essai в другую сторону. Ненадолго оно проникло и в русский язык – в виде отчетливо йотированного эссея . Однако эссей , зафиксированный в Энциклопедическом словаре Гранат (7-е изд., т. 54; 1948) вместо эссе , в языке не закрепился, несмотря на свою более привычную морфологическую структуру, – как если бы где-то на русских лингвистических небесах будущее было заранее суждено самовитому эссе .

82

Впервые в: Иностранная литература 2008, 6: 252–254 (под названием «Красотка очень молода…»). Результат многократного просмотра фильма «Pretty Woman» по телевидению, работы над топосом проституции в литературе (см. в Жолковский и Ямпольский 1994 и Жолковский 2006 ) и преподавания русской новеллы лос-анджелесским первокурсникам.

83

Впервые в: Новый мир 2009, 7: 101–104.

84

Газета «Лехаим», сентябрь 2008, 5768-9 (197).

85

См. Фрейд 1964 [1914].

86

См. Кохут 2000.

87

См. Пастернак 1991: 404.

88

Устойчивость российского представления о личности как, прежде всего, особенной, исключительной, творческой убедительно рассмотрена (на фоне всей парадигмы «персональности») в исследованиях Н. С. Плотникова (Плотников 2008). Синхронический и исторический обзор соответствующей сферы русской лексики см. в работе: Левонтина (в печати) . О тесной связи российского философствования на темы личности (self) c христологическим понятием Слова-Логоса см. монографию Сейфрид 2005 . По иронии судьбы, заглавие этой книги не переводимо без потерь на тот язык, о котором она трактует, – ввиду вот именно отсутствия русского эквивалента для англ. self .

89

В данном случае, – как и во многих других, включая, например, финал «Во всем мне хочется дойти…».

90

И это несмотря на мощный всплеск нарциссизма и эксгибиционизма в эпоху Серебряного века, в особенности у футуристов и эго-футуристов, отталкиванием от которых в значительной мере задавалась поэтика Пастернака.

91

Ср.: «Слово privacy, по-видимому, в точности не переводимо на русский язык, и поэтому его следовало бы заимствовать. Образованное от private (частный, личный), оно выражает идею уединенности, замкнутости в себе и неприкосновенности личности англосакса в его доме, который, как известно, его крепость» ( Жолковский 1970: 171).

92

«Еще недавно этого слова – identity – в русском языке не было, да и сегодня “идентичность” звучит скорее как абстрактное свойство – как “персональность”, а не как “личность”. Еще недавно Валерий Подорога при мне втолковывал целой аудитории интеллектуалов, что “российскому человеку тело не выдано”, и как откровение читался рассказ Виктора Бейлиса “Бахтин и другие” о “склеенных людях” (“релла манеринья”, они же “инапатуа”), см. Бейлис 1992: 42–79» ( Жолковский 2003: 323).

93

Ср. Сейфрид 2005: 3. Примечательно трагикомическое непонимание смысла этой книги достаточно квалифицированным, казалось бы, рецензентом – возможно, именно из-за отсутствия в русском языке одного из ключевых слов ее заглавия (см. рецензию Фрумкина 2005 ).

94

Кохут 2003.

95

Разумеется, суффиксом – ость оформляются не только абстрактные существительные, но и некоторые конкретные: выпуклость, ёмкость, хитрость, совокупность и др., в том числе имеющие прямое отношение к нашей теме личность и сущность . Но они, во-первых, находятся в абсолютном меньшинстве среди сотен чисто абстрактных, а во-вторых, и сами часто совмещают конкретное значение с абстрактным. Отсюда окружающая их неистребимая аура абстрактности. Ср. примеры употребления самости в текстах XIX века в работе Левонтина (в печати) .

96

Например в трехтомном Новом большом англо-русском словаре, 1999.

97

Впрочем, склад характера, как и сам характер , – мужского рода.

98

Среднего рода и немецкий двойник английского self – das Selbst.

99

Кстати, среди русских слов, которые могли бы претендовать на соответствие self, но в разное время вышли из употребления, были древние собь (!) и собьство , а также культивировавшаяся Белинским особность , родственные возвратному местоимению себе/себя/собой.

100

См. http://www.emory.edu/INTELNET/dar0.html: ДАР СЛОВА. Проективный лексикон Михаила Эпштейна.

101

См. там же, вып. № 8, 9, от 4 и 12 июня 2000 г.

102

Там же, вып. № 40 (59), от 25 марта 2002 г.

103

На сегодня (21.09.08) слово селф-промоушн насчитывает более 5000 употреблений в Сети.

104

Впервые в: Wiener Slawistischer Almanach 23 (1989): 233–240 (фестшрифт к 60-летию А. М. Пятигорского); затем: в моей книге «Инвенции» (М.: Гендальф, 1995). Написано в один присест по настоятельному призыву Игоря Смирнова, составителя тома. Одна из первых попыток освободиться от строго научного стиля и позволить себе писать à la Шкловский и Синявский.

105

Это тот же фрагмент, что и более подробно разобранный в Приложении к очерку «Красное и серое», где анализ развит в ответ на соображения, высказанные в письме ко мне самой Л. Я. Гинзбург. К сожалению, выкинуть эту часть из настоящих «Меташтрихов…» нельзя по очевидным композиционным соображениям – их, этих меташтрихов, должно быть пять.

106

Впервые в: «Звезда» 2009, 6: 219–224. За замечания и подсказки я признателен Михаилу Безродному, В. М. Живову, Ренате фон Майдель и Н. Ю. Чалисовой.

107

Ломоносов 1952: 391.

108

Впрочем, в оригинале она никак не выделена из текста посвящения будущему императору Павлу Петровичу (1755) – там это четвертая и пятая фразы.

109

Во второй трети XVIII века происходило «перенесение на русскую почву общего для европейской филологической мысли топоса: различные совершенства приписываются разным новоустроенным языкам, а перечень этих языков завершается похвалой собственному, соединяющему или долженствующему соединить все перечисленные достоинства. Если в “Речи к Российскому собранию” 1735 г. Тредиаковский говорит о европейском языковом строительстве как о славном примере, которому Россия еще только должна последовать, то в “Слове о витийстве” 1745 г. говорится о равноправии с латынью, которого достиг французский язык, и затем указывается, что и “другие… просвещеннейшие в Европе народы, как проницательнейшие Агличане, благорассуднейшие Голландцы, глубочайшие Гишпанцы, острейшие Италианцы, витиеватейшие Поляки, тщательнейшие Шведы, важнейшие Немцы… примеру уже и славе Французов ныне подражают…”… [Р]усский текст “Слова” был дан параллельно с латинским, и… параллельный русский текст показывал, что то же совершенство и та же изощренность доступны и русскому языку…

Такая же схема совершенствования русского языка дается и Сумароковым в его Эпистоле о русском языке 1747 г.:

Довольно наш язык себе имеет слов… В 1750-е годы мысль о равноправии русского языка с другими европейскими языками или даже о его превосходстве развивается Ломоносовым… Еще ранее в предисловии [Ломоносова к его] Риторике 1748 г… совершенствование языка связывается с полифункциональностью… Подчинив себе [различные] роли российский язык должен занять свое место в хоре европейских языков; сама идея европейского многоголосия, неоднократно повторенная в Европе, как бы завершает свое путешествие в России, столкнувшись с языком, объединяющим в себе совершенства всех остальных» ( Живов 1996: 270–273).

110

Описание приема Варьирование, или Проведение через Разное, было впервые намечено Ю. К. Щегловым в статье: Щеглов 1967 , а затем разработано в: Жолковский, Щеглов 1977 : 106–150). В качестве одного из примеров в обеих статьях рассматривались исследовавшиеся тогда Ю. К. Щегловым «стихи Овидия из цикла Tristia, темой которых является…: “время сглаживает и приводит в норму все резкое, острое, дикое”. Эта тема развертывается на материале четырех сфер действительности, в некотором роде исчерпывающих собой всю землю (животные – растения – неживая природа – человек). Внутри сферы предметы подбираются по принципу… противопоставлен[ия] друг другу сразу по многим признакам, например, в сфере “животные” создается конструкция… “бык привыкает к ярму – лошадь к узде – лев утрачивает ярость – слон привыкает слушать хозяина”. Различия между четырьмя животными – по многим признакам… В остальных трех сферах предметы также подбираются с установкой на максимум различий в разных измерениях при сходстве в одном – подчинении закону времени» ( Жолковский, Щеглов 1977: 141–142).

111

На «захватывающее волнение» работает серия образов (упоение – мрачной – разъяренном – грозных – волн – бурной – дуновении), так или иначе совмещающих свойства стихий и человека.

112

Ломоносов 1952: 862. Адекватность этого комментария была в дальнейшем подвергнута сомнению, см. Рак 1975 . Рак указал на другой источник – неоднократно переиздававшийся в XVIII в. (и цитировавшийся Ломоносовым) учебник французской грамматики Жана Робера де Пеплие (Pêplier), в разных изданиях которого изречение Карла выглядело, в частности, так (перевод мой. – А. Ж .): «Карл Пятый сказал, что хотел бы говорить: по-испански с Богом, по-итальянски со своими друзьями, по-немецки со своим врагом, по-французски с бабой (Frauenzimmer)».

«Карл Пятый сказал, что хотел бы говорить по-немецки с воином (Kriegsmanne), по-французски с хорошим другом, по-итальянски со своей возлюбленной, по-испански с Богом». Рак писал:

«По всей вероятности, в предисловии к “Российской грамматике” воспроизведен именно этот [первый из двух. – А. Ж. ] вариант изречения, так как фраза Ломоносова соответствует ему более точно, нежели варианту Д. Бугура и П. Бейля… Небольшое разночтение могло быть результатом или сознательного изменения, произведенного самим Ломоносовым, или контаминации с одним из многочисленных вариантов этого изречения» ( Рак 1975: 219; Рак называет еще ряд возможных источников и вариантов, включая стихотворные. – А. Ж .). С Раком согласен и В. М. Живов ( Живов 1996: 272). Как будет видно из моего анализа, опора на вариант Бугура/Бейля все же не исключена, и я сосредоточусь в основном на соотношении ломоносовского текста именно с ним. В принципе, риторические эффекты ломоносовской похвалы с тем же успехом можно продемонстрировать, приняв за точку отсчета тот или иной из вариантов Пеплие. Стоит подчеркнуть, что в любом случае речь идет именно об анекдотах, ибо документированная атрибуция какой-либо из версий изречения Карлу V отсутствует.

113

Если же он работал с вариантом Пеплие, то эту эвфемизирующую операцию он применил к бабе , которую заменил на женский пол .

114

Первый из вариантов Пеплие начинается, как и у Ломоносова, с испанского, но кончается самым в нем низменным французским, а второй начинается с немецкого, никак, однако, не унижаемого, а кончается испанским. В разных вариантах разнятся и пары «язык—адресат», в частности, в характеристике французского и итальянского.

115

Это Ломоносов полностью опускает – или попросту следует за Пеплие.

116

А лошадь в варианте Бугура/Бейля вообще фигурировала в единственном числе и вполне индивидуально: со своей лошадью.

117

Во второй трети XVIII века происходило «перенесение на русскую почву общего для европейской филологической мысли топоса: различные совершенства приписываются разным новоустроенным языкам, а перечень этих языков завершается похвалой собственному, соединяющему или долженствующему соединить все перечисленные достоинства. Если в “Речи к Российскому собранию” 1735 г. Тредиаковский говорит о европейском языковом строительстве как о славном примере, которому Россия еще только должна последовать, то в “Слове о витийстве” 1745 г. говорится о равноправии с латынью, которого достиг французский язык, и затем указывается, что и “другие… просвещеннейшие в Европе народы, как проницательнейшие Агличане, благорассуднейшие Голландцы, глубочайшие Гишпанцы, острейшие Италианцы, витиеватейшие Поляки, тщательнейшие Шведы, важнейшие Немцы… примеру уже и славе Французов ныне подражают…”… [Р]усский текст “Слова” был дан параллельно с латинским, и… параллельный русский текст показывал, что то же совершенство и та же изощренность доступны и русскому языку…

Такая же схема совершенствования русского языка дается и Сумароковым в его Эпистоле о русском языке 1747 г.:

Довольно наш язык себе имеет слов… В 1750-е годы мысль о равноправии русского языка с другими европейскими языками или даже о его превосходстве развивается Ломоносовым… Еще ранее в предисловии [Ломоносова к его] Риторике 1748 г… совершенствование языка связывается с полифункциональностью… Подчинив себе [различные] роли российский язык должен занять свое место в хоре европейских языков; сама идея европейского многоголосия, неоднократно повторенная в Европе, как бы завершает свое путешествие в России, столкнувшись с языком, объединяющим в себе совершенства всех остальных» ( Живов 1996: 270–273).

118

Вот первая фраза ломоносовского посвящения (уже намечающая аналогию между Российской империей и многоязыкой империей Карла V, над которой никогда не заходило солнце, и ключевое различие по признаку наличия/отсутствия единого имперского языка): «Повелитель многих языков, язык российский, не токмо обширностию мест, где он господствует, но купно и собственным своим пространством и довольствием велик перед всеми в Европе» ( Ломоносов 1952: 391). Впрочем, подобные притязания – вовсе не специфически российская болезнь. Согласно Ренате фон Майдель, «апология родного языка – “language pride”, как это назвал Пол Гарвин (Garvin) в работе: The Standard Language Problem – Concepts and Methods // Anthropological Linguistics 1 (3): 28–31, – едва ли не обязательный этап в истории каждого европейского языка – картина, хорошо знакомая историку идеологий национальной исключительности» (см. Renata von Maydell. Русский язык и русский кулак (доклад на секции «The Ideology of Violence: The Russian Style» // VII World Congress of the International Council for Central and East European Studies in Berlin. July 2005).

В связи со «знаменитым гимном Ломоносова русскому языку как универсальному» автор ссылается на работу Рака и обнаруженные им источники, на книгу: Кусова 1975, а также на Grund-Sätze der deutschen Sprache…» самого Бёдикера (Boediker). О топосе «языковой гордости» см.: Fishman 1997 ).

Не ограничивается этот топос и Европой. Так, есть персидский «остроумный вымысел» о трех «главных языках Востока», который приводит в своем обзоре персидской литературы француз А. Журден (см. русский перевод в «Вестнике Европы», 1815, 10, с. 29), возможно, отчасти стилизовавший пересказ и под знаменитую историю про Карла: «Змей, желая прельстить Еву, употребил язык арабский, сильный и убедительный. Ева говорила Адаму на персидском языке, исполненном прелестей, нежности, на языке самой любови. Архангел Гавриил, имея печальное приказание изгнать их из рая, напрасно употреблял персидский и арабский. После он начал говорить на турецком языке, страшном и гремящем подобно грому. Едва он начал говорить на оном, как страх объял наших прародителей, и они тотчас оставили обитель блаженную» ( Чалисова и Смирнов 2000: 253).

119

Что является сильным, хотя, конечно, не абсолютно доказательным, аргументом в пользу опоры Ломоносова на Бугура/Бейля.

120

Эта сослагательная поправка к категоричности мировых претензий налицо и в советской вариации на ломоносовскую тему – стихотворении Маяковского «Нашему юношеству» (1927): Да будь я / и негром / преклонных годов, / и то, / без унынья и лени, / я русский бы выучил / только за то, / что им / разговаривал Ленин.

121

Как мы видели, соперничество с Греками и Римлянами входило в рассматриваемый топос.

122

Типологически здесь можно усмотреть эхо притязаний Москвы на роль Третьего Рима, но для Ломоносова такое не было характерно.

123

Впервые в: «Звезда», 2009, 12.

124

См., например, 8-ю минуту клипа http://www.youtube.com/watch?v=kroOLlRomqU&feature=related

125

Подробнее см. А. К. Жолковский . «Я пью за военные астры…»: поэтический автопортрет Мандельштама // Он же. Избранные статьи о русской поэзии: Инварианты, структуры, cтратегии, интертексты. М.: РГГУ, 2005. С. 60–82.

126

Впервые в: «Звезда» 2009, 2: 208–221. За замечания и подсказки я благодарен Михаилу Безродному, Дмитрию Быкову, Ольге Матич, Ладе Пановой и Н. Ю. Чалисовой.

127

Роман Якобсон. Поэзия грамматики и грамматика поэзии // Семиотика / Сост. и ред. Ю. С. Степанова. М.: Радуга, 1983. С. 462–482.

128

Выделения курсивом – Пушкина, полужирным – мои. – А. Ж .

129

Pan, pani (букв. «господин», «госпожа») – польские местоимения вежливого 2-го л. ед. ч., согласующиеся с глаголами в 3-м л. ед. ч.

130

Вот стихотворение Агнешки Осецкой (Agnieszka Osiecka), написанное иным размером, нежели 4-ст. ямб Окуджавы, – семистопником с мужскими окончаниями, примерно соответствующим русскому 4-ст. хорею.

131

Разумеется, ко множеству звезд поэты всегда обращались на вы, ср. например, «Ночные мысли. Из Гёте» Тютчева (1829):

Вряд ли Хлебников имел в виду переход на ты и в таких ситуациях; во всяком случае, подобных неологических попыток в его текстах нет.

132

С точки зрения актуального членения предложения мы тут является тем известным, о чем идет речь (темой), а не тем новым, что в этой речи утверждается (ремой).

133

Некоторая двусмысленность слышится уже в натужной формуле Мы не рабы, рабы не мы – из первой советской азбуки «Долой неграмотность: Букварь для взрослых» (1919; сост. А. Я. Шнеер).

134

Впервые опубликовано в 1920 г.; см. Велимир Хлебников. Творения / Комм. В. П. Григорьева и А. Е. Парниса. М.: Советский писатель, 1986. С. 609, 707.

135

Евгений Замятин . Мы. New York: Inter-Language Literary Associates, 1973. С. 5–6, 200.

136

Там же, с. 64.

137

Там же, с. 54.

138

Об этих интертекстуальных коннотациях записей 13 и 11 см. Robert Russell. Zamiatin’s “We”. London: Bristol Critical Press, 2000. P. 73, 69.

139

Айн Рэнд . Гимн / Пер. с англ. Д. В. Костыгина. Предисл. Сергея Бернадского // Серия: Опыты в стихах и прозе. Urbi: Литературный альманах / Издается Владимиром Садовским под ред. Кирилла Кобрина и Алексея Пурина. Вып. 14. СПб.: АО Журнал «Звезда», 1997. О связи книги Рэнд с замятинской существует обширная литература; о соотношении их местоименных режимов см., например: Zina Gimpelevich , ‘We’ and ‘I’ in Zamyatin\'s « We » and Rand\'s «Anthem» // Germano-Slavica 10 (1997), 1: 13–23.

140

Ай-ай-ай! Переводчик допустил в текст формы 2 л. ед. ч. твоих, твое, твоих , хотя в оригинале, благодаря двусмысленности английских you и your , все в порядке – мн. ч. соблюдено:

«"There is evil in your bones, Equality 7-2521, for your body has grown beyond the bodies of your brothers, but we cannot change our bones nor our body”».

141

В переводе здесь слышится отголосок тютчевского Все во мне и я во всем , несколько искажающий смысл оригинала: «We are one in all and all in one», то есть, буквально: «Мы едины [букв. один] во всех и все в одном», что близко к формуле «Один за всех и все за одного».

142

«Today, the Golden One stopped suddenly and said: " We love you ." But they frowned and shook their head and looked at us helplessly. «No,» they whispered, "that is not what we wished to say." They were silent, then they spoke slowly, and their words were halting, like the words of a child learning to speak for the first time: " We are one… alone… and only … and we love you who are one… alone … and only ."

We looked into each other\'s eyes and we knew that the breath of a miracle had touched us , and fled, and left us groping vainly. And we felt torn, torn for some word we could not find.»

(http://www.pagebypagebooks.com/Ayn_Rand/Anthem/Part_Nine_p3.htm)

143

«Then I called the Golden One, and I told her what I had read and what I had learned. She looked at me and the first words she spoke were: “ I love you ”». http://www.pagebypagebooks.com/Ayn_Rand/Anthem/Part_Twelve_p1.html

144

«Juliet. You kiss by the book » (I, 5) – В переводе Пастернака: «Джульетта. Мой друг, где целоваться вы учились ? » Сам Ромео уже и в этой сцене мешает thou с you.

145

«Juliet. Oh, Romeo. Romeo! Wherefore art thou Romeo? » (II, 2) – «Джульетта. Ромео, как мне жаль, что ты Ромео! [т. е. Монтекки. – А. Ж. ]».

146

Кстати, «Гимн» был написан в 1937 г., а опубликован в 1938 г., то есть только после смерти Замятина (1884 – март 1937), так что эпохальное открытие зловещего мы как бы «было ваше – стало наше».

147

«“But if Vanechka and I … The actors loved her and called “ Vanechka-and-I ”… “God grant everyone else live like Vasechka and I! ”» ( Anton Chekhov. The Darling. Transl. Carl Proffer // Ed. Carl Proffer. From Karamzin to Bunin. An Anthology of Russian Short Stories. Bloomington & London: Indiana UP, 1969. P. 360, 363).

При переводе вообще возникают причудливые ситуации. Так, американские первокурсники, изучающие русскую новеллу в переводе, долго гадают над сексуальной ориентацией персонажей «Без черемухи» Пантелеймона Романова (1927). В русском оригинале пол рассказчицы и ее соблазнителя очевиден с первых строк благодаря роду глаголов и местоимения он:

«Нынешняя весна такая пышная, какой, кажется, еще никогда не было. А мне грустно, милая Веруша. Грустно, больно, точно я что-то единственное в жизни сделала совсем не так…

Я буду мужественна и расскажу тебе все. Недавно я познакомилась с одним товарищем с другого факультета. Я далека от всяких сантиментов, как он любит говорить…» (Пантелеймон Романов. Без черемухи. Повесть. Рассказы / Сост. С. С. Никоненко. М.: Изд-во Правда, 1990. С. 311–312).

Но в английском переводе это пропадает, и студенты готовы видеть тут ранний образец «голубой» прозы. Приходится разочаровывать.

148

Правда, последовательное повествование от лица «мы» было применено Чеховым уже в рассказе «Злоумышленники» (1887), но без конфликта между грамматической множественностью коллективного субъекта и его сюжетной единичностью (скажем, в качестве участника любовной коллизиии). О Wir-Erzählung в этом рассказе см.: Михаил Безродный . Конец Цитаты. СПб: Изд-во Ивана Лимбаха, 1996. С. 84–87.

149

То есть, более или менее одновременно с основанием РСДРП, учредительный I съезд которой состоялся в 1898 году.

150

Словесных попыток объяснения в любви они не делают, так что никаких вариаций на тему Я/мы тебя/Вас люблю/любим » в тексте нет. Любопытным по-фрейдистски символическим эквивалентом сексуального посягательства на Таню является сцена одарения ее кренделями:

« Мы бросались открыть ей дверь…, и – вот она , – веселая такая, милая, – входит к нам, подставляя свой передник … Длинная и толстая коса каштановых волос… лежит на груди ее. Мы , грязные, темные, уродливые люди, смотрим на нее снизу вверх, – порог двери выше пола на четыре ступеньки… У нас в разговоре с ней и голоса мягче и шутки легче. У нас для нее – все особое. Пекарь вынимает из печи лопату кренделей самых поджаристых и румяных и ловко сбрасывает их в передник Тани».

151

Михаил Ардов (Протоиерей) . Легендарная Ордынка // М. Ардов, Б. Ардов, А. Баталов. Легендарная Ордынка. Сборник воспоминаний. СПб.: Инапресс, 1995. С. 58.

152

Хрестоматия по истории СССР. 1861–1917. М. 1970. С. 528–529.

153

Эта установка будет в дальнейшем развита Окуджавой и в прозе – в «Путешествии дилетантов» (1976–1978), где герои, даже поженившись, продолжают быть на вы, а затем и в «Свидании с Бонапартом» (1979–1983).

154

Во французском (и других европейских языках) систематическое различение ты и вы ед. ч. сложилось в XII–XIV вв., причем не без связи с мы , так как первым толчком в этом направлении было возникновение так наз. королевского мы (nos) в поздней латыни – в речевой практике Диоклетиана, правившего параллельно с Константином и высказывавшегося как бы от имени обоих (IV в). В ответ на такое мы придворные стали обращаться к королям (а затем и друг к другу) на вы. См. Roger Brown, Albert Gilman. The pronouns of power and solidarity // Style in language / Ed. Thomas A. Sebeok. Cambridge, MA: MIT Press, 1960. P. 253–276. В России вежливое – «нежное» (Тредиаковский) – вы появилось в первой половине XVIII в. и к концу века постепенно укоренилось. «Тредиаковский – один из первых русских авторов, который сознательно и последовательно вводит в литературный язык обращение на вы <которое…> может рассматриваться как черта галантной щегольской речи». См. Б. А. Успенский . Из истории русского литературного языка XVIII– начала XIX века. Языковая программа Карамзина и ее исторические корни. М.: Изд-во МГУ, 1985. С. 135.

155

То же относится и к экзотическим на нынешний слух thou, thee, thy в речи Ромео и Джульетты.

156

http://en.wikipedia.org/wiki/Personal_pronoun

157

К тому времени Соколов уже опробовал в «Школе для дураков» (1976) виртуозную игру в повествование, постоянно соскальзывающее из я то в мы , то в ты и обратно.

158

Саша Соколов . Палисандрия. Энн Арбор: Ардис, 1985. С. 267–269.

159

Здесь слышатся отзвуки пушкинского «Воспоминания» (1828), которое

Но Пушкин, хотя и создает наглядный образ расщепления собственной личности – на я , с одной стороны, и воспоминание, свиток , и жизнь мою , с другой, – разумеется, не доводит дело до аграмматичной игры с целой местоименной парадигмой.

160

Эдуард Лимонов . Стихотворения. М.: Ультра-Культура, 2003. С. 95.

161

Впервые в: НЛО 96: 191–211. За замечания и помощь я благодарен Михаилу Безродному, Н. А. Богомолову, В. Г. Зарубину, Н. Н. Мазур, М. Л. Майофис, Л. Г. Пановой, Елене Толстой и Ю. Г. Цивьяну.

162

Парой лет позже, после размолвки с Маяковским, Северянин, одно время выступавший вместе с ним, написал строки, ставшие своего рода контрлозунгом: «Не Лермонтова – “с парохода”, А бурлюков – на Сахалин!» («Поэза истребления», 1914; Северянин 1999: 141). Радикально иную разработку того же топоса находим у Александра Кушнера – в стихотворении «С парохода сойти современности» (2004):

163

Начиная со слов «перед казнью», описание в этом источнике совпадает с описанием в книге: Мельгунов 1991 [1924]: 110. См. также Зарубины 2008: 260–261, 304–305.

164

Не исключено, что идейные вожди евпаторийских матросов сознательно вдохновлялись этими страницами Французской революции. Новейшие историки Террора (см. Бачко 2006 [1989]: 200–208), не отрицая факта утоплений и других массовых казней, отмечают тенденцию к их мифологизирующему преувеличению, начавшуюся сразу же после свержения якобинской диктатуры и отдачи виновных (во главе с Жан-Батистом Каррье) под суд и вскоре литературно оформленную Л. М. Прюдомом в его влиятельной книге об истории Террора ( Prudhomme 1797: 337–338). В качестве наиболее взвешенных критических источников по теме Бачко называет (с. 191) книги: P. Bois (ed.). Histoire de Nantes ( Toulouse, 1977 ; p. 260–281) и J.-C. Martin . La Vendée et la France (Paris, 1987; p. 206–247). Заслуживает внимания мысль (высказанная Н. Г. Охотиным в электронном письме ко мне от 26.02. 2009) об уместности аналогичного скептицизма по поводу масштабов большевистских зверств, в частности совершенных в Евпатории.

165

Об источниках песни Садовникова см., в частности: Песни 1988: 470. См. также: Смолицкие 2003.

166

Ателье А. Дранкова. Сценарий Василия Гончарова. Режиссер Владимир Ромашков. Операторы Александр Дранков, Николай Козловский. Композитор Михаил Ипполитов-Иванов. В заглавной роли Евгений Петров-Краевский. О фильме и его рецепции подробно см. в кн.: Великий Кинемо 2002: 21–25.

167

«Зоргам – здесь, в селении Халхал (к сев. – западу от г. Решт) Хл. провел несколько дней, выполняя обязанности домашнего учителя в семье талышского хана» ( Хлебников 2000–2006 , 5: 86).

168

Подытоживая разговор о бросании, процитирую Дмитрия Александровича Пригова:

169

Впервые в: Эрмитаж 2006, 2: 32–33, под названием «Не угадаешь, где найдешь, где потеряешь».

170

Подробнее об этом казусе см. в эссе «Горе мыкать ».

171

Впервые в: Семиотика. Лингвистика. Поэтика. К столетию со дня рождения А. А. Реформатского / Ред. В. А. Виноградов. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 517–528.

172

Сообщено мне Т. М. Николаевой. – А. Ж.

173

Впервые в: «Знамя» 1996, 2: 212–220; затем, с вариациями, в кн. «Эросипед» (487–516).

174

А теперь и факсимильно переиздана: М.: ЛКИ, 2007.

175

Писано полтора десятка лет назад.

176

На сегодня том давно уже вышел.

177

Впервые в: Александр Жолковский. НРЗБ. Allegro mafioso. М: ОГИ, 2005. С. 256–261.

178

Все именно так и было. Первый и особенно Второй издатели продолжают свою деятельность, а Третьего я еще раз повидал на большой московской книжной ярмарке. Оказавшись около его стенда, я с легким сердцем его приветствовал («Эросипед» к тому времени пару лет как вышел). Он тоже улыбнулся и сказал: «Видел вашу книжку. Честно говоря, не думал, что вам это удастся». – «Конечно, я же трудный автор». – «Что значит “трудный автор”?» – спросил кто-то из посетителей. «Это, – ответил я, – который отстаивает свои права». Третий издатель промолчал, и на этом мы с распростились (несколько лет назад он умер).

179

Впервые в: Московско-тартуская семиотическая школа. История, воспоминания, размышления / Сост. С. Ю. Неклюдов. M: Языки русской культуры, 1998. С. 175–209. Краткий ранний вариант («Ж/Z: Заметки пред-пост-струкутралиста») в: «Литературное обозрение» 1991, 10: 30–35 и в: «Инвенции»: 6—17.

180

1997: Громоздкое «пред-пост-» может значить как «до-пост-», так и «прото-пост-». На отличиях структурализма от постструктурализма я полемически настаивал в предисловии к Жолковский 1984 , озаглавленном «A Pre-Poststructuralist Poetics»; о перетекании первого во второй см. предисловие к Жолковский 1994б и ниже примечание 189 . Что касается «расширенности» настоящего текста, следует указать, что в одном отношении он является также и сокращенным – относительно варианта 1991 года, который редакция «Литературного обозрения» снабдила краткими биобиблиографическими примечаниями об упоминаемых западных ученых, здесь опущенными.

181

Родившийся в 1911 г. в городе Черновцы Российской империи, проведший студенческую молодость в левых кружках Парижа, эмигрировавший в СССР в 30-е годы, ставший одним из организаторов машинного перевода и кибернетической лингвистики в конце 50-х (и бывший моим первым и любимым начальником с 1959 по 1974 год), В. Ю. хорошо понимал отличия индивидуалистического Запада от соборно-коллективистской России. Все же в 1994 году и он эмигрировал – к сыну и внукам – и умер под Бостоном (1998).

182

Б. М. Гаспаров наметил свой анализ еще в 1982 году, а впервые опубликовал лишь после берклийского симпозиума – в Wiener Slawistischer Almanach, 23 (1989), за чем последовали постперестроечные перепечатки в Эстонии и России.

1997: «Квазиэмигрантский» привкус имели, наряду с поездками в Тарту/Кяэрику, разумеется, командировки за государственный рубеж – исключительные выезды в поистине западный мир (В. В. Иванова на конгресс в Осло, 1957; А. А. Зализняка на учебу в Париж в 1950-е, Б. А. Успенского в Данию, 1961) и более скромные, обычно под видом частных приглашений, поездки в страны народной демократии. Пример последнего – моя поездка на Международный семиотический симпозиум в Варшаве конце августа 1968 года (!), где я встретился с ведущими фигурами мировой лингвистики и семиотики – Ю. Кристевой, У. Эко, К. Метцем, К. Уоткинсом, Е. Куриловичем, М.-Р. Майеновой, Э. Бенвенистом и другими. Чтобы передать обстановку семиотического энтузиазма тех времен, отошлю читателя к своей виньетке «Зоосемиотика-68» («Эросипед»: 197–199).

183

1997: Текст выступления был отредактирован трижды, но не был никак модернизирован по существу. На уровне 1989 года сознательно оставлен и основной текст данного раздела, проникнутый энтузиазмом перестроечного воссоединения. Комментарии же 1997 года, как и весь раздел II, напротив, пишутся после появления в печати многочисленных воспоминаний об истоках семиотического движения и потому выдержаны в не взирающем на лица духе исторической реконструкции. Отсюда сознательное, иной раз, возможно, диссонантное, двухголосие настоящего сочинения в целом.

184

1997: Эта рискованная установка на открытость дорога мне и сегодня, особенно на фоне того соблазна ностальгической героизации собственного и коллективного прошлого, которому поддаются некоторые участники московско-тартуского движения в роли монологически пишущих историю победителей. См., например, кованый из чистой стали самообраз мемуариста в Иванов 1995 , а также идеализирующий флер в ряде материалов в «Новом литературном обозрении» (3 [1993]: 29–87) и в Кошелев 1994 (265–351); см. также примечание 218 . Любопытно, что в 60-е – начале 70-х самокритичность отличала И. И. Ревзина. Многими она воспринималась как проявление неоригинальности и неуверенности в себе, облеченное в позаимствованную у математиков форму готовности к переформулировке собственной позиции при столкновении с противоречащими фактами или убедительными контраргументами. Не исключено, что аналогичным образом представителями более молодого поколения истолковывается сегодня мой эклектический постструктурализм и извиняющийся дискурс.

Воспользуюсь, кстати, случаем повиниться в том мальчишеском беспределе, с которым мы с Ю. К. Щегловым подвергали кулуарному осмеянию лингвистические и семиотические модели И. И. Ревзина. При последней встрече (в Тарту в феврале 1974 года, т. е. за месяц с небольшим до своей скоропостижной смерти) И. И. явил достойный образец коллегиальной этики, протянув мне руку прощения и примирения. В объяснение, если не оправдание, нашего поведения могу сказать лишь одно: что совпавший с нашей молодостью период политической оттепели и научного подъема был воспринят нами как карнавал без берегов и, уж конечно, без табели о рангах. (К сожалению, даже у теоретиков карнавала реакция на него в практической жизни иной раз laisse à désirer.)

185

Слова transition (= «переходный процесс»), discoursе (= «воплощенные в речи мироощущение и жизненная позиция») и identity (= «сознание/ ощущение собственной личности»), столь необходимые для разговора на эти темы, до недавнего времени блистали отсутствием в русском словаре. Помню, как в начале 70-х гг. я переводил на русский язык статью Цв. Тодорова (см. Тодоров 1975 ), а затем встретился с ним в Париже уже в качестве эмигранта (1980 г.). Поблагодарив меня за перевод, он высказал и претензию: «Discours – не то же самое, что “тип текста”». Не поняв сути возражения, я запомнил его, чтобы осмыслить в дальнейшем – процесс, занявший лет пять. В 1988 г. в Москве, в разговоре с коллегой (М. О. Чудаковой), я употребил слово «дискурс» и был немедленно обвинен в пристрастии к модной тарабарщине. Увы, в ответ на прямой вызов определить по-русски понятие дискурса, я был в конце концов вынужден прибегнуть к обратному переводу в полумистическое бахтинское «Слово». Забавно, что сегодня (1994 г.) слова «дискурс» (с ударением на первом слоге) и «идентичность» свободно употребляются в российских газетах.

186

Это широкое русское понятие ближе к sciences («точным наукам»), чем к scholarship («гуманитарной учености») и, во всяком случае, звучит много солиднее, чем criticism («[литературная] критика»). 1 9 9 7: Атмосферу научного Sturm-und-Drang\'а можно проиллюстрировать двумя эпизодами конца 50-х – начала 60-х годов. См. мою виньетку «Общая теория дешифровки» («Звезды…»: 67–68), и еще одну в том же роде, озаглавлю ее «Кибернетическая лингвистика»: «Престиж новых научных веяний проявлялся порой в самых причудливых формах. Однажды на заседании Лингвистической секции Совета АН СССР по кибернетике ее председатель В. В. Иванов доложил, что среди прочих дел имеется письмо от некого товарища с периферии. Письмо очень странного свойства: автор работает над русским глагольным управлением и просит Совет утвердить эту тему. В. В. сказал: “Пусть себе занимается управлением, но мы-то здесь при чем? Чудак какой-то”. – “Почему же, – сказал И. И. Ревзин. – Он справедливо заключил, что поскольку кибернетика – это наука об управлении, постольку его занятия относятся к нашей компетенции”. Этой безупречной остроте Ревзина я всегда завидовал».

187

«Территориальный» аспект тартуского феномена подробно рассмотрен в статье Б. Гаспаров 1994 и в серии откликов на нее; см. также прим. 218 .

188

1997: Представление о концептуальной пропасти между традиционным литературоведением и структурализмом может дать виньетка «Она его любит» ( Жолковский 2008: 117–118).

189

О культурных сверхзадачах движения см. также Б. Гаспаров 1994, Пятигорский 1994: 326; об ориентации на прошлое и «воскрешении мертвых» см. Сегал 1993: 34, 39.

190

Разумеется, к русистике дело не сводилось – изучались и литературы других стран, а также широкий спектр внелитературных явлений культуры.

191

1997, 2009: Тем самым я вовсе не имею в виду отмежеваться от этих работ, многие из которых в дальнейшем вышли по-английски и были переизданы в России. Ретроспективную автопереоценку нашей со Щ. «поэтики выразительности» и ее места в литературной теории см. в Жолковский 1992б, Щеглов 1996б . В самом общем виде можно сказать, что честолюбивые претензии на полную формализацию порождающего описания оказались чрезмерными для своего времени, слишком громоздкими в практическом исполнении и потому неудобоваримыми для гуманитарного литературоведческого сознания. Вообще же, постструктурная позиция не отменяет структуралистской, а скорее включает ее, то распространяя ее на новый материал, то, наоборот, маргинализуя или релятивизуя в тех или иных отношениях. Полный отказ от структур противоречил бы постмодерному принципу всеядности; сегодня более, чем когда-либо, уместно смотреть на разные методологические «измы» как на набор инструментов, каждый из которых по отдельности и в любых комбинациях с другими применим в зависимости от характера конкретной исследовательской задачи. Обращаясь к собственному опыту, могу сказать, что в моих главах недавней соавторской монографии о Бабеле (Жолковский и Ямпольский 1994) структурно-тематические инварианты писателя занимают подчиненное место по отношению к интертекстам (не говоря уже о свободном сочетании в книге разных интертекстуальных подходов двух авторов). А в ряде новых работ о Зощенко я, при всем внимании к внелитературным контекстам и, прежде всего, к «реальной» личности писателя (реконструируемой по его квазиавтобиографической повести «Перед восходом солнца» и по мемуарным и иным свидетельствам), напротив, следую давним структуралистским принципам: выявление инвариантных мотивов вполне соответствует задаче реинтерпретации Зощенко (см. Жолковский 1999 ).

192

1997: Разумеется, в эпоху структурно-семиотического бума царила, скорее, противоположная убежденность в полной и окончательной разрешимости всех задач литературоведения именно благодаря имманентности его объекта, завещанной формализмом 20-х годов. Помню, как (году, вероятно, в 1968-м или 1969-м) Б. А. Успенский сообщил мне, что наконец отдал в печать свою книгу по поэтике композиции (Б. Успенский 1970) и больше заниматься поэтикой не намерен, ибо все основное теперь уже сделано. Незабываема также фраза, которой В. К. Финн, один из классиков советской информатики, со скромно-торжествующей улыбкой закончил какой-то свой доклад: «…И тогда поэтика, подобно квантовой механике, замкнется как сугубо формальная теоретическая дисциплина».

193

Соответствующий пересмотр эйзенштейновского наследия см. в Жолковский 1992б, 1994а: 296–311 (см. след. с.).

1997: Острота вопроса о подобном пересмотре видна хотя бы из врезки (Козлов 1992) , которой редакция «Киноведческих записок» сочла необходимым по-советски сопроводить публикацию этой работы. Властные редакторские стратегии (советские, пережиточные и постсоветские) рассмотрены мной в специальной статье о редакторах, включенной и в настоящий сборник.

194

1997: Самой общей и очевидной причиной эмиграции среди деятелей структурно-семиотического направления была, конечно, их идеологическая несовместимость с советским режимом, обострявшаяся по мере ужесточения официальной линии. До какого-то времени определенной компенсацией ученым этого направления служило его правительственное признание, обеспечивавшее ему своего рода иммунитет – по образу и подобию таких точных наук, как физика и кибернетика, с их неоспоримым «оборонным» значением. (Частично на военные деньги велась работа над Толково-комбинаторным словарем в Лаборатории машинного перевода нами с Мельчуком; по договору с военно-космической программой исследовались романы Тургенева в группе Б. Ф. Егорова; аналогичный грант имел на некоторые из работ по семиотике культуры Ю. М. Лотман.) Но в конце 60-х годов наступил период «подписантства», которое, наложившись на ситуацию внутринаучной борьбы в филологии, сыграло роль «самодоноса», давшего реакционному крылу этих наук возможность апеллировать к высшим партийным инстанциям, обвиняя «структуралистов» в очевидных идеологических грехах.

Стоит заметить, что список «подписантов» не совпадает в точности ни с какой из очевидных группировок по другим признакам – среди них были будущие «отъезжанты» и «оставанты», лингвисты и литературоведы, евреи и не-евреи, научные центристы и аутсайдеры… Но свою объективно разрушительную роль в истории российской семиотики подписантство и репрессивная реакция на него, бесспорно, сыграли.

195

О проблеме аутсайдерства см. раздел II настоящей статьи.

196

Два лирических отступления:

Десяток лет назад [ 1997: то есть в 1979 году] в порядке поощрительного напутствия в эмиграцию В. В. Иванов напророчествовал мне: «Вот ты уедешь на Запад, но еще долго будешь вести себя там как советский человек». (По иронии судьбы, он сам теперь полуэмигрант в том же Лос-Анджелесе, что и я.)

А лет пять спустя Питер Стайнер (постструктуралист-историк руского формализма, см. Стайнер 1984 ), сам беглый чех, многозначительно произнес за пивом во время славистического конгресса в Вашингтоне: «Russians make bad emigres» («Эмигранты из русских – никудышные»).

197

Летом 1988 г. во время конференции по тематике в Париже Клод Бремон признался мне, что он перестал преподавать собственные работы, ибо не мог вынести того, что студенты творили с его изящным формальным аппаратом.

198

Ю. К. Щеглов как-то сказал, что наша судьба эмблематически запечатлена в финале «Пригоршни праха» Ивлина Во, где главный герой обречен вновь и вновь читать вслух своему хозяину полное собрание сочинений Диккенса в джунглях Амазонки.

199

По изящно аллитерированному выражению Дж. Каллера, «They are ignorant, but eager» («Они невежественны, но полны энтузиазма»).

200

Эта книга издана – Жолковский 1992а, 1994а.

201

Между прочим, медлительность, с которой некоторые из эмигрантов (знаю это по себе) переучиваются даже при самых благоприятных для учебы обстоятельствах, не дает оснований для большого оптимизма в отношении перестройки.

1997: Новая ситуация сложилась в 90-е годы, с массовым выездом российских гуманитариев на работу в США (как правило, не в порядке эмиграции), а также с резким изменением условий научной и издательской деятельности в России. Результаты этих процессов – смешанные; налицо элементы как перестройки российских нравов в западном направлении, так и американских – в российском. Но это – особая тема.

202

Насущно необходимым представляется издание соответствующей антологии на английском языке.

203

Последняя, к сожалению, подкрепляется той ситуацией противостояния иностранному окружению, в которой оказывается эмигрант. 1997: Она усугубляется в тех случаях, когда в иностранной среде складываются целые островки российской культуры, становящиеся своего рода новыми гетто.

204

См. Жолковский 1991.

205

См. очерк о Мельчуке в настоящем сборнике.

206

За бросавшимся в глаза различием культурных установок скрывались вполне реальные научные разногласия, в каком-то смысле не разрешенные до сих пор. Мельчук настаивал на компьютерной осуществимости и, значит, проверяемости лингвистических исследований и отказе от любых менее определенных занятий и видов знания. Его «гуманитарные» оппоненты, продолжая претендовать на «точность», на практике все же допускали и осуществляли научную деятельность в «разговорном жанре» – в виде дискурса, обращенного к коллегам и более широкой публике. Для Мельчука идеальным плодом научной работы были компьютерная программа, алгоритм, механизмы построения словоформ и предложений, правила перевода с одного языка на другой и т. п., задача же научных публикаций сводилась к описанию этих «работающих систем». Для «гуманитариев» выступления на конференциях, статьи и книги оставались главным, если не единственным, научным продуктом.

Стоит подчеркнуть существенное семиотическое различие между этими двумя подходами к науке. Для Мельчука, как в его исследованиях, так и в его профессиональном функционировании, синтактика и семантика были важнее прагматики. В лингвистике его интересовали почти исключительно строение означающих и их связи друг с другом и с означаемыми; гораздо менее охотно готов он был рассматривать такие прагматические явления, как перформативность, модальные рамки высказываний и т. п., стараясь по возможности объявить их лежащими за пределами лингвистики. Аналогичным образом, в научной жизни – в обращении с коллегами и культурными институтами – он исходил из убеждения, что единственно важным является добывание «истины», обладание которой «все спишет», а всякие там любезности вокруг донесения ее до окружающих – дело десятое. Очевидно стратегическое преимущество позиции его оппонентов, для которых не менее ценна была и научная прагматика (во всем богатстве ее каламбурных обертонов). Кстати, в истории как описательной лингвистики, так и научной поэтики можно проследить характерную тенденцию постепенного движения от автономности, атомарности и формализма – к целостности, сложности и социальности. Говоря очень условно (и отчасти подправляя хронологию), структурный подход в лингвистике начинается с фонологии, где основным понятийным инструментом является идея бинарной оппозиции, первой проникающая и в поэтику. Следующий шаг – интерес к линейным, а затем и более сложным синтаксическим и сюжетным структурам. Далее – акцент на трансформациях, семантических эквивалентностях, тематических инвариантах, парадигматике, архетипах. И наконец, переход к прагматике речи, выход за пределы предложения, лингвистическое изучение диалога, а в поэтике – открытие интертекстуальности, внимание к диалогизму и многоголосию, изучение читательской реакции, рецепции и вообще полное размыкание текста, доныне почитавшегося имманентным. (Любопытно, что открытая ориентация на прагматику дискурса отличает и собственно художественные, в частности литературные, аналоги постструктурализма – концептуализм и постмодерн, где главным «содержанием» становится демонстративная игра со стратегиями воздействия и восприятия.) Возвращаясь к мельчуковскому максимализму, следует сказать, что его утопичность приобретала особенно безнадежный привкус при проецировании (мной и Щ.) в область поэтики, где возможности компьютерного моделирования были и остаются гораздо дальше от созревания, нежели в лингвистике, и, значит, главным жанром долго еще суждено оставаться «разговорному». Поэтому в исторической перспективе поспешность в отмене права на «разговоры» не случайно оказывается сродни тоталитарному подавлению свободы дискурса. Этим отчасти может объясняться сознательное или бессознательное игнорирование мельчуковской линии тартуско-московскими семиотиками.

207

Подробнее см. мое эссе о Якобсоне в настоящем сборнике.

208

Полный текст – Жолковский 2007а.

209

Это определение мне удалось тогда же предать гласности – в рецензии на книгу Умберто Эко в «Вопросах философии» (Жолковский 1970) .

Размытость границ семиотики обыгрывается и в М. Гаспаров 1994б – со ссылкой на аналогичные высказывания Е. В. Падучевой. Ср. также замечание В. Н. Топорова о культивировании «умения писать все обо всем» и о «расточительности этого варианта» научного поведения ( Топоров 1994: 347).

210

Что касается «транслитерации банальных представлений» и «читательских впечатлений», то не исключаю, что со стороны так выглядели и наши собственные работы. Что же касается «всех желающих», то это был, конечно, типичный «зелен виноград», ибо нас-то на «праздники» как раз не приглашали.

211

Я говорю «полу-анти», ибо в качестве завсектором академического Института он, несмотря на свою диссидентскую опальность, располагал значительной официальной властью. Так или иначе, мне больше не пришлось печататься в изданиях его Сектора (структурной типологии ИС АН СССР); не приглашали меня туда и с докладами – вплоть до 1988 года, когда дело шло уже не о «своем» Ж., а об американском профессоре Z. Предложение печататься поступило вновь лишь в 90-е годы, в Лос-Анджелесе, когда В. В. стал издавать свой собственный, слегка эфемерный журнал «Elementa» (правда, и тут не обошлось без администрирования в стиле рюсс).

212

См. мое эссе о редакторах в настоящем сборнике.

213

«Отлучение», разумеется, не осталось незамеченным. Любопытна позиция, занятая в этой связи В. А. Успенским, который в разное время дал мне множество свидетельств своего доброго расположения (см. в частности, В. Успенский 1996 ). В очередном разговоре, подчеркнув, что он ценит мои работы, В. А. тут же оговорился, что в моем конфликте с Ивановым он, не вникая в суть дела, берет сторону последнего, ибо считает его великим ученым и деятелем культуры. Я поблагодарил В. А. за хорошее отношение и прямоту, присоединился к его оценке Иванова и признал право каждого на свое мнение. Мне, однако, уже и тогда показалось сомнительным представление о правосудии как чисто силовой – так сказать, научно-весовой – тяжбе между сторонами, в которой, по российскому обычаю, у сильного всегда бессильный виноват. А позднейшие размышления о понятиях законности, прав человека и властной подоплеки любого дискурса прояснили для меня суть той первой интуитивной реакции.

214

Помню, что Е. М. Мелетинский специально просил меня вести себя помягче – совет, которому я, находясь в тот момент под угрозой увольнения с работы как «подписант» и соответственно полагая, что мне сам черт не брат, не последовал. В частности, к официальному руководителю советского литературоведения – директору ИМЛИ Б. Л. Сучкову я обратил запальчивую речь о том, что гонимый ныне структурализм в недалеком будущем придется ввозить из-за границы за валюту.

215

О некоторых деталях этого заседания см. Жолковский 1997 . Неизгладимое впечатление произвел на меня Г. С. Померанц, проиллюстрировавший понятие культурного кода сравнением успехов ФРГ и неуспехов Иордании – двух стран, вынужденных после военной разрухи начинать с нуля. Всего лишь через год после шестидневной войны, в обстановке официальной антиизраильской пропаганды и к тому же из уст опального еврея это звучало дерзостью невероятной.

216

К книгам Лотман 1970 и Б. Успенский 1970 и свелась вся семиотическая серия «Искусства»: вскоре приказом сверху она была прекращена, – кстати, как раз тогда, когда с издательским редактором серии В. Кисунько шли переговоры об издании писавшегося нами со Щ. «Диалога о поэтике». Ознакомившись с рукописью, Кисунько сказал: «Это наша книга», но издать ее не успел. Задним числом этому следует скорее порадоваться – настолько по-петушиному незрелым кажется сегодня «Диалог». Впрочем, не исключено, что, освобожденный от ювенильного задора в ходе работы с издательством, он мог бы занять свое место в серии. В дальнейшем большая часть его научного содержания в переработанном виде вошла в российские и зарубежные публикации Ж. и Щ. по поэтике выразительности.

217

В самолете моим соседом оказался Г. П. Щедровицкий, вождь созданной им школы философской семиотики. В какой-то момент нашего трехчасового разговора я коснулся наболевшей темы «отлученности». Щедровицкий с удовольствием подхватил ее, впервые обратив мое внимание на то, что в состоянии аутсайдерства по отношению к московско-тартускому движению, для меня новом, другие, в частности он и его группа, находились всегда. Это напомнило мне остроту, приписываемую Б. В. Томашевскому (не-еврею), по поводу травли критиков-«космополитов» в 1949 году: «Ага, вы только теперь евреи, а я всю жизнь еврей».

218

Вопрос об эскапистских, изоляционистских, эзотерических, элитарных и т. п. аспектах «тартуского феномена» был поставлен в Б. Гаспаров 1994 и затем подхвачен почти всеми последующими участниками дискуссии, пытавшимися то отрицать, то оправдывать эти явления (см. Лотман 1994б, Неклюдов 1994, Сегал 1993, Цивьян 1994 ). В самокритичном и проблематизирующем духе к вопросу подошли, как будто, только двое; см. Лесскис 1994: 316 – о чрезмерном недоверии к «посторонним»; Топоров 1994: 346–347 – о характерной эстетике «существования у бездны на краю, когда эта опасная близость не столько страшит, сколько вдохновляет», и о том, «не слишком ли дорого приходится платить за успехи на этом пути».

219

О моих взаимоотношениях с Лотманом подробнее см. виньетку «С Лотманом на дружеской ноге» ( Жолковский 2008: 128–132).

220

Конгениальный анализ эффективности различных полумифических предприятий В. Ю. Розенцвейга см. В. Успенский 1992: 124сл.

221

Студентов пришло много, в аудитории присутствовали Лотман, Минц и некоторые другие коллеги. Я избрал темой поэтический мир Пастернака, которым тогда много занимался, и подробно остановился на соотношении моего похода с подходом Лотмана. В перерыве ко мне подошла З. Г. Минц с встревоженным лицом и словами: «Только что мы узнали, что в Москве арестован Солженицын. Возможно, вы захотите учесть это во второй части лекции». Впрочем, ничего особенно крамольного, кроме самой темы – разговора об опальной памяти поэте, – в моей лекции не было.

222

Однако после выезда на Запад, ознакомления с интертекстуальной моделью М. Риффатерра (Риффатерр 1978) , попыток устной полемики с ним и интеграции его представлений в модифицированный вариант поэтики выразительности (Жолковский 1983, 1985) я пришел к выводу о непрактичности, если не теоретической невозможности, построения подобной единой модели – ввиду ее громоздкости, отвлекающей от более непосредственных и интересных задач литературоведческого исследования. Осознав это, я отказался от следования исключительно этой модели, отошел от занятий теорией и сосредоточился на более конкретных анализах, выражаясь по-мельчуковски – на «разговорном» жанре (ср. прим. 206 ).

223

Некоторые его впечатления от Семинара см. в М. Гаспаров 1994б.

224

Cм. М. Гаспаров 2006; Жолковский 2007б.

225

Впервые в: «Звезда», 2009, 8: 213–216.

226

Существенное отличие ваяния (и, прежде всего, лепки) от других форм художественного воспроизведения (рисунка, фотографии, литературного портрета и т. п.) состоит в непосредственности физического контакта художника (а в перспективе – и потребителя его искусства) с трехмерным образом модели; неслучайно Пигмалион именно скульптор, а не живописец. Отсюда обилие скабрезных вариаций на эту тему, – например, в пассаже из уже упоминавшейся «Палисандрии»:

«Спросил пластилину и гипсу и где-то вблизи казармы предавался лепке , пленяя болезненное воображенье матросских масс не столько многофигурностью композиций, сколько здоровой эротикой фабул и форм . По окончаньи – все роздал. Нет высшей награды художнику, нежели зреть, как трепетно вожделеют к его искусству заскорузлые руки ратного простолюдина».

227

Вспоминается аналогичное издевательское – и освобождающее! – отношение к смерти в другом хрестоматийном рассказе Чехова: «Признаюсь, хоронить таких людей, как Беликов, это большое удовольствие. Когда мы возвращались с кладбища, то у нас были скромные постные физиономии; никому не хотелось обнаружить этого чувства удовольствия, – чувства, похожего на то, какое мы испытывали давно-давно, еще в детстве, когда старшие уезжали из дому и мы бегали по саду час-другой, наслаждаясь полною свободой. Ах, свобода, свобода! Даже намек, даже слабая надежда на ее возможность дает душе крылья, не правда ли?»

228

Не исключено, между прочим, что подобным созвучиям (как и словам, начинающимся на х[р] -), в русском языке присущи непристойные коннотации (связанные с соответствующими матерными выражениями и их эвфемизмами: хуй, ни хуя, хуюшки, охуеваю, хуё-моё, ё-моё, выёбываться, ёб-тать, ё-кэ-лэ-мэ-нэ. ..), а как минимум – повышенно эмоциональные обертоны (ввиду переклички с междометиями ай, ой, ой-ой-ой …).

229

Для этого достаточно выбрать глагол, кончающийся в 1-м лице на – ею/ – аю (например, лелеять или лаять ) и взять от него причастие не мужского, а женского рода (с дополнительным – ая в окончании), каковое употребить в винительном падеже (то есть на – ую ), ну, и в по возможности торжественном контексте.

230

Впервые в: Россия/Russia, 1998, 1 [9] (специальный выпуск: Семидесятые годы как предмет истории русской культуры / Сост. К. Ю. Рогов): 135–152, а затем в: Жолковский 2003: 110–116. Написано в промежуточном жанре между воспоминаниями и аналитической статьей на их материале.

231

См. виньетку «Выбранные места из переписки с Хемингуэем» в кн. Жолковский 2008: 61–65.

232

См. Жолковский 1971.

233

Впервые в: «Новое литературное обозрение» 2001, 47: 340–345, то есть еще при жизни М. Л. Гаспарова (1935–2005). Из моей статьи, надеюсь, ясно виден контекст полемики. С тех пор крах надежд на некую идеальную прозрачность «путинского проекта» стал очевиден, М. Л. Гаспаров же получил широкое признание в качестве классика нашей науки.

234

Иванов, Куюнджич 2000.

235

Впервые в: Звезда 1997, 4: 233–236, а затем в: Жолковский А. К. Избранные статьи о русской поэзии: Инварианты, структуры, стратегии, интертексты. М.: РГГУ, 2005 (в качестве приложения к статье «Анна Ахматова – пятьдесят лет спустя»): 168–174. Моя первая «ахматоборческая» статья (Жолковский 1996) вызвала предвиденные возмущенные реакции. В частности – отклик Сарнов 1997 , где моя аргументация была представлена очень щедро, но отвергнута как основанная на выборочном цитировании (мой запоздалый ответ Сарнову – в статье «Где кончается филология?» в настоящем сборнике); а также письмо в редакцию Александра Горфункеля (Горфункель 1997) , на которое мне была дана возможность ответить «Моим взглядом…» (в том же номере «Звезды»). На перепечатку письма Горфункеля у меня нет прав, но его позиция достаточно явственно, я надеюсь, просвечивает в моем ответе; некоторые выдержки я привожу ниже.

236

«Помните, у Булгакова? Поэт Рюхин внезапно разглядел, что близехонько от него стоит на постаменте металлический человек, чуть наклонив голову, и безразлично смотрит на бульвар. Какие-то странные мысли хлынули в голову заболевшему поэту. “Вот пример настоящей удачливости… – тут Рюхин встал во весь рост на платформе грузовика и руку поднял, нападая зачем-то на никого не трогающего чугунного человека, – какой бы шаг он ни сделал в жизни, что бы ни случилось с ним, все шло ему на пользу, все обращалось к его славе! Но что он сделал? Я не постигаю… Что-нибудь особенное есть в этих словах: Буря мглою…? Не понимаю!.. Повезло, повезло!” – вдруг ядовито заключил Рюхин и почувствовал, что грузовик под ним шевельнулся, – стрелял, стрелял в него этот белогвардеец и раздробил бедро и обеспечил бессмертие…”» ( Горфункель 1997: 233).

237

«Сам я видел Ахматову трижды: в день 25-летия со дня смерти Александра Блока, при открытии памятника ему на Волховом кладбище, тогда же на вечере в БДТ, где она читала посвященные ему стихи, и в 1966 году – при отпевании в Никольском соборе. Вот уж где обрела она так сурово инкриминируемый ей А. Жолковским царственный вид» ( Горфункель 1997: 231).

238

«Ведь как посмотреть. При известной точке зрения и костер Джордано Бруно может показаться “звездным часом” мыслителя – особенно если наблюдать со стороны, хорошо бы с балкона, да еще в театральный бинокль».

239

«Ахматоборческая» проблематика затрагивается еще в двух статьях настоящего сборника: «Где кончается филология?» и «Анти-Катаева».

240

Впервые в: «Звезда», 2007, 1: 186–200, с подзаголовком: «Осенние зачистки на летних территориях». Контекст полемики виден, надеюсь, из моей статьи. С Сарновым мы много переписывались по электронной почте (заботясь о том, чтобы корректно процитировать его устные высказывания, я просил его о присылке авторизованных редакций), но когда статья вышла, он все-таки обиделся. Зенкин, Козлов и Мазур отнеслись к критике уважительно и в общем позитивно. Свердлову статья понравилась – за исключением хохм по его адресу. Статья писалась для «НЛО», но напечатана там не была – потому, что редакция не считает возможным опускаться до полемики с «Вопросами литературы». В «Звезду» статью по собственной инициативе занес Игорь Смирнов, и ее охотно взял Андрей Арьев.

241

Лингвистические, вслед за математическими, уже вошли тогда в научно-учебный обиход, очередь была за литературоведческими.

242

1938; стихи Н. Грушко и А. Вертинского.

243

«Согласно принципу [Лоуренса] Питера, человек, работающий в любой иерархической системе, повышается в должности до тех пор, пока не займет место, на котором он окажется не в состоянии справиться со своими обязанностями, то есть окажется некомпетентным. Этот уровень и называется уровнем некомпетентности данного сотрудника <…> Поскольку большинство организаций (в том числе <…> армия, образовательные и медицинские учреждения, церковь) являются иерархическими структурами, сфера применимости принципа Питера очень широка» (ru.wikipedia.org/wiki/Принцип_Питера).

244

«[Д]о сих пор историки литературы преимущественно уподоблялись полиции, которая, имея целью арестовать определенное лицо, захватила бы на всякий случай всех и все, что находилось в квартире, а также случайно проходивших по улице мимо. Так и историкам литературы все шло на потребу: быт, психология, политика, философия. Вместо науки о литературе создавался конгломерат доморощенных дисциплин. Как бы забывалось, что эти статьи отходят к соответствующим наукам – истории философии, истории культуры, психологии и т. д. – и что последние могут естественно использовать и литературные памятники как дефектные, второсортные документы. Если наука о литературе хочет стать наукой, она принуждена признать “прием” своим единственным “героем”» ( Якобсон Р. 1987 [1921]: 275). Мне это место особенно близко, так как у меня имеется первая публикация статьи с автографом Якобсона, но вообще оно зацитировано вхруст – начиная с «Теории формального метода» Эйхенбаума.

245

Зенкин 1991.

246

Сарнов 2006.

247

С Сарновым мы заклятые друзья – моим ахматоборческим статьям («Анна Ахматова пятьдесят лет спустя», Жолковский 1996 ; и «Страх, тяжесть, мрамор: Из материалов к жизнетворческой биографии Ахматовой», Жолковский 1995 ) он посвятил подробный полемический разбор («Опрокинутая купель», Сарнов 1997 ), в котором честно привел всю мою аргументацию; я не ответил – выстрел остался за мной. В его «Анти-Доценте» я не упоминаюсь, что позволило мне позвонить ему и высказать примерно то, что пишу здесь. Ахматовскую тему я решил в разговоре не затрагивать, но это сделал он, о чем ниже ( Есипов 2006 и Свердлов 2006. ). В электронной переписке (15–19 сентября 2006 г.) Сарнов любезно удостоверил корректность моих ссылок на наш разговор и не возражал против их обнародования.

248

«Это был человек хорошей души, но не большого ума <…О>н был вообще по природе более авгур и оракул, нежели мыслитель. Процесс слагания в символы в его мозгу шел быстрее, нежели логический процесс ума <…> При <…> попытке осознать и формулировать он почти всегда пасовал, и, во всяком случае, эта работа ему давалась с величайшим трудом и с мучительными усилиями рассудка. Из всего этого, как следствие, следует вывести, что он был божьей милостью поэт. Но он не был при том тем мудрецом, какими в своей основе являлись Пушкин или Тютчев. Фатальным для его развития было, по-моему <…> также то, что, сын своей среды, Запада он отведал очень поздно и не по первоистокам… <хотя> тянулся <к нему> всей душой» ( Бенуа 2005: 48). Кстати, о пользе Запада: по свидетельству Вяземского, «однажды Пушкин между приятелями сильно руссофильствовал [sic] и громил Запад. Это смущало Александра Тургенева <…>; наконец, <он> не выдержал <…>: “А знаешь ли, что, голубчик, съезди ты хоть в Любек”. Пушкин расхохотался» ( Вересаев 1936: 124–125).

249

Но, может быть, по прочтении этих заметок у него возникнет-таки желание зарыться в бурьяне, забыться сном и уверить себя и других, что он ничего такого не писал никогда.

250

Проникнутая неприязнью к теоретизированию, статья Сарнова опубликована под рубрикой «Теория: проблемы и размышления».

251

Смиренский 1998.

«Самое интересное (и самое печальное), что весь этот комический “интертекстуальный” бред появился на страницах “Вопросов литературы” – журнала, остающегося едва ли не последней цитаделью традиционного (по терминологии М. Гаспарова – “догматического”) литературоведения. Вот до чего нас доводит желание идти в ногу со временем, не отставать от новейших, самых последних достижений современной науки» ( Сарнов 2006: 20).

252

Доцентский, а тем более профессорский, статус интертекстуалистов явно занимает Сарнова:

«Когда я узнал, что Игорь П. Смирнов (автор книги “Роман тайн \'Доктор Живаго\'”) – профессор одного из университетов в Германии, я с ужасом подумал о его студентах <…> Количество ученых мужей (и дам), занятых этой бессмысленной и даже вредной работой, стало быть, возрастет! А Игорь П. Смирнов ведь не единственный постструктуралист, преподающий студентам основы своей странной науки. Есть на свете и другие университеты, и в каждом небось в роли профессора подвизается какой-нибудь такой же адепт “антидогматического” литературоведения» ( Сарнов 2006: 21).

Тут анти-гелертерский пафос Сарнова опирается на общее амбивалентное отношение россиян к ученым степеням; у меня есть несколько знакомых, которые со мной на ты, но обращаются ко мне не иначе как к «профессору», с характерной смесью личной доброжелательности и культурно обусловленной иронии. Ср., напротив, формализованное и потому безоценочное обращение на «доктор», «профессор», «бухгалтер» и т. п. в итальянском языке.

253

Смиренский 1998.

«Самое интересное (и самое печальное), что весь этот комический “интертекстуальный” бред появился на страницах “Вопросов литературы” – журнала, остающегося едва ли не последней цитаделью традиционного (по терминологии М. Гаспарова – “догматического”) литературоведения. Вот до чего нас доводит желание идти в ногу со временем, не отставать от новейших, самых последних достижений современной науки» ( Сарнов 2006: 20).

254

С Сарновым мы заклятые друзья – моим ахматоборческим статьям («Анна Ахматова пятьдесят лет спустя», Жолковский 1996 ; и «Страх, тяжесть, мрамор: Из материалов к жизнетворческой биографии Ахматовой», Жолковский 1995 ) он посвятил подробный полемический разбор («Опрокинутая купель», Сарнов 1997 ), в котором честно привел всю мою аргументацию; я не ответил – выстрел остался за мной. В его «Анти-Доценте» я не упоминаюсь, что позволило мне позвонить ему и высказать примерно то, что пишу здесь. Ахматовскую тему я решил в разговоре не затрагивать, но это сделал он, о чем ниже ( Есипов 2006 и Свердлов 2006. ). В электронной переписке (15–19 сентября 2006 г.) Сарнов любезно удостоверил корректность моих ссылок на наш разговор и не возражал против их обнародования.

255

По ходу дела он часто называет его также постструктуралистом, что Ронена вряд ли обрадует.

256

Она состоит в том, что стихи отсылают к Страшному суду в стихотворении Гейне «Вспоминать о нем не надо…» ( Ронен 2002: 118), а не к перекличке зеков или призывников. Вопрос о принципиальной совместимости всех трех интертекстов Сарнову в голову не приходит, – «истинное» решение должно быть монолитным.

257

«Что ни говори, а эти мертвецы, идущие на “суд последний”, и архангел, читающий длинный список приглашенных “у дверей господня града”, гораздо лучше высвечивают трагический пафос мандельштамовских строк, чем гаспаровский образ военкома на призывном пункте и воронежские ассоциации Надежды Яковлевны» ( Сарнов 2006: 29).

258

Вопрос не простой: многое можно сказать в пользу как беспристрастного объективного подхода, так и пристрастного полемического. Сентименталист Сарнов, однако, ставит на любовь к автору – любви к знанию ему недостаточно.

259

Особенно берут Сарнова за душу строки:

«Я с легкостью вспоминаю воспарение первой встречи с именем и стихом Пастернака. Кожей левой щеки я ощущаю на трехметровом расстоянии наискосок и сзади от меня на книжной полке песок и выцветшее серебро обложки…» ( Ронен 2005: 21; Сарнов 2006: 33).

260

«Но и у него далеко не каждый “выстрел” попадает <…> “в яблочко”. Я бы даже сказал, что промахов в его интертекстуальных ассоциациях все-таки гораздо больше, чем попаданий <…> Причина же – в коренном пороке самого метода» ( Сарнов 2006: 35).

261

Ронен 2002: 63–64.

262

А, собственно, к чему эти вопли, нарушающие рабочую тишину научного зала? Литературоведение, да и критика, дело скромное, кабинетное, бумажное, тут в самый раз заниматься подтекстами, ритмикой, риторикой, масками, позами и т. п. Если же критику этого мало, если он внутренне чувствует себя Мандельштамом и хотел бы отдать жизнь за правое дело, то я первый буду ему аплодировать, но ведь ни отстаивание Мандельштама, ни выпады против постструктуралистов на страницах родного журнала героизма сегодня не требуют.

263

В персидской литературной традиции есть интересный топос, пересказываемый во многих трактатах по поэтике в разделе о подготовке поэта. Прежде чем приступить к сочинению стихов, следует выучить наизусть 10 000 арабских бейтов и 10 000 персидских из собраний лучших поэтов, потом забыть все 20 000 и тогда уж браться за перо, а чернилами станет кровь собственного сердца. (Подсказано Н. Ю. Чалисовой.)

264

К этой категории, помимо Ронена, Сарнов относит также Н. А. Богомолова, М. Л. Гаспарова и нек. др.

265

В телефонном разговоре Сарнов повторил и аналогичные претензии (высказанные им в давней рецензии Сарнов 1997 ) к выборочному цитированию вообще (невыборочным, Бенедикт Михайлович, было бы только повторение всего текста слово в слово – как то рекомендовал Толстой в письме к Страхову об «Анне Карениной») и, в частности, к купюрам в моей цитате из того места «Реквиема», где Ахматова провидит постановку ей памятника (Согласье на это даю торжество, Но только с условьем – не ставить его Ни около моря, где я родилась <…> Ни в царском саду у заветного пня <…> А здесь, где стояла я триста часов…):

«[Н]астойчивое подчеркивание своей жертвенной причастности общей судьбе совмещено с общей и очень характерной для Ахматовой фигурой “женского своеволия”: выбор памятника строится по формуле “хочу того-то, не хочу того-то”», – пишу я ( Жолковский , Страх, тяжесть…, с. 143).

«Только одно, – комментирует Сарнов (Сарнов 1997: 124–125), – увидел [Жолковский] в этом страшном, трагическом эпилоге ахматовского “Реквиема”: женский каприз и тщеславие»; а «неиссякающие слезы» и т. д. «не заметил <…>, вычеркнул, заменил отточиями» – продолжает он, нажимая (как и в отповеди Ронену по поводу подтекста из А. К. Толстого к эпиграмме Мандельштама) на пафосность момента.

Отвечаю: нет, не только одно, а не только то, что видели все и всегда (то есть самый факт рокового противостояния), но и то особенное, чего никто не видел или не смел увидеть, – тот ахматовский, манипулятивный, властной поворот, в котором подает она общую тему заслуженного поэтом памятника. Методологически, Бенедикт Михайлович, тут дело именно в том, чтобы не свести текст к его главному, «священному», смыслу, а разглядеть и его лица необщее выраженье. Вы гордитесь тем, что Вы благородный, душевный, чуткий читатель и, в отличие от бездушных структуралистов, чувствовать умеете, а на самом деле Вы стоите по струнке, равнение на знамя, и написанного в упор не видите.

266

Есипов 2006 и Свердлов 2006.

267

Истерическое заламывание рук по поводу поиска тайн именно «между ног» можно было бы счесть чисто театральным эффектом (где же, как не в табуированных сферах, и гнездиться тайнам?), но есть подозрение, что обе пуританские статьи на самом деле вышли из под пера провинциальных классных дам времен очаковских и покоренья Малой земли и лишь стыдливо подписаны мужскими именами типа Елизаветъ Воробей.

268

Вот их примерный список: Богомолов, Жолковский, Илюшин, Кобрин, Лацис, Золотоносов, И. Немировский, Проскурин, Ронен, В. Руднев, Рыклин, Смирнов, Шапир.

269

Игривостью – и даже знакомством с сочинениями Батая, Делеза, Деррида, Захера-Мазоха, де Сада, Курицына, Сорокина, Фрейда, Фуко, а также виньетками Жолковского – отличается статья Свердлова.

270

Эта сакральная линия, отмеченная выше у Сарнова, налицо и у Свердлова, в провокативной статье которого много иронии посвящено, среди прочего, моим работам и даже личности. Само по себе это возражений не вызывает, назвался груздем – полезай в кузов, с черного пиара – хоть шерсти клок. Приведу лишь характерное сакральное место:

«Но <…> если западные последователи Фрейда и поклонники де Сада чинно занимались Бодлером, Лотреамоном, Батаем и Жене, то наша доморощенная “сексуальная” критика, не желая ограничиваться Сорокиным и иже с ним <…> “поворотила на детей” <…> Один из первых уроков \'садистского\' обращения с отечественной школьной и детской классикой продемонстрировал мэтр структурализма А. Жолковский в статье “Морфология и исторические корни ‘После бала’”» ( Свердлов 2006: 70).

Что тут скажешь? Во-первых, рассказ не детский, во-вторых, по Фрейду, именно детство – самый психотравматический период, в-третьих, есть работы западных фрейдистов о Пушкине, Гоголе, Толстом, Достоевском, you name it, а у меня есть психоаналитическая статья о Лимонове… Главное же, основная мысль Свердлова, человека сравнительно молодого и начитанного, – та же, что у Сарнова: тащить, не пущать, не любопытствовать.

271

М. Бахтин, М. Горький, Л. Кацис, Ю. Лотман, О. Мандельштам, К. Маркс, В. Набоков, Б. Окуджава, Б. Пастернак, А. Пушкин, Л. Толстой, К. Чуковский – вот примерный состав этой коалиционной арбитражной комиссии по теории литературы.

272

Козлов 2005 (раздел «Поэтика и риторика социальных наук») – Зенкин 2006 (раздел «Полемика») – Козлов 2006: 166–178 (раздел «Полемика»).

273

Литература о Вебере, приведенная в библиографии, не оставляет сомнений в глубокой фундированности исследования.

274

Он называет его «поэтикой гуманитарного дискурса» ( Зенкин 2006: 147). Козлов к этому термину придерется ( Козлов 2006: 167 сл.), предпочитая говорить о «тропологическом анализе» ( Козлов 2005: 55), но, по-моему, они хотят одного и того же, и Зенкин справедливо видит в первой статье Козлова попытку близкого и ему, Зенкину, «методологического манифеста» ( Зенкин 2006: 147).

275

Правда, из прослушанных полвека назад лекций по сравнительной грамматике индоевропейских языков вспоминается словоформа εδεκα, единственная дошедшая (во всяком случае, на тот момент) от фракийского языка, что не мешало ей использоваться при реконструкции всех его уровней – фонологии, словоизменения, словообразования и синтаксиса (допускалось, что она могла образовывать самостоятельное предложение). На каждом очередном занятии мы с ехидным нетерпением ожидали неотвратимого появления этого слова. Насколько помню, большинство делаемых утверждений держались на его соответствии др. – гр. аористу \'έθηκα.

276

Ни тот ни другой не упоминают о теории метафоры Дж. Лакоффа и его школы.

277

Некоторые сцены между И. И. и И. Н. предвосхищают посещение Чичиковым Ноздрева, попытки последнего навязать Чичикову ненужные ему сделки и даже связать его. Общий знаменатель – нарушение всех возможных, прежде всего межличностных, границ.

278

Доклад не опубликован; см. краткое изложение в: Мильчина 2006; см. также реплику Н. Мазур в «Стенгазете» («О “Меди Алкивиада”»; http://stengazeta.net/article. html?id=%202178) – ответе на появившуюся там же заметку М. Ямпольского об эпиграмме Баратынского («Медь Алкивиада»; http://www.stengazeta.net/article.html?article=2161), написанную по следам показанного ему раннего варианта настоящей статьи.

279

Убедительный опыт подобного интермедиального соотнесения – исследование об источнике черных до плеч кудрей Ленского, каковым оказывается мраморный портрет Шиллера работы Даннекера, известный ко времени написания «Евгения Онегина» во множестве скульптурных, живописных и иных копий (Мурьянов 1997).

280

Здесь впервые под сурдинку вступает и звук.

281

Глух – вторая и последняя уступка аудиальности (ср. смех в I строфе), слеп – продолжение и обращение визуальной серии: предвестием этого переноса взора в будущее было отведение взора девами в сторону.

282

Его появление подготовлено – Алкивиад с самого начала дан задумчивым.

283

Драматическая развязка сюжета поддержана структурами других уровней, в частности фонетического, главный эффект которого – оркестровка финальной строки на У : Д У мал: к лиц У ли ем У б У дет лавровый венок? Число ударных У в строках образует четкий рисунок: в I строфе это постепенный подъем, сменяющийся спадом в конце (0-1-2-1), а во II – подъем, к концу становящийся еще более резким (1-1-2-4), давая финальную серию из 5 ударных У . А за пределами собственно текста, как отмечает Мазур, дополнительный свет на концовку отбрасывает доступное Баратынскому и его читателям знание о бесславной кончине Алкивиада.

284

Ср., напротив, пушкинскую эпиграмму «К переводу Илиады»: Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера, Боком одним с образцом схож и его перевод. Ее изощренно-асимметричный звуковой рисунок (в 1-й строке все ударные гласные, кроме единственного О , – это И и Е , а во 2-й – наоборот, сплошные О , кроме единственного И ) – иконически вторит теме одноглазости переводчика и однобокости его перевода. Того, что без видимых усилий удается Пушкину, не обязательно ожидать от Баратынского с его «негромким голосом»; зато аналитическая проработка темы тщеславия осуществлена поэтом мысли безукоризненно.

285

Еще больший крюк делает в своем анализе «Алкивиада», как мне кажется, Ямпольский (см. примеч. 278 ). В качестве примера успешной экспедиции за интермедиальным руном укажу на работу Смолярова 2006.

286

Впервые в: Огонек 2007, 32 (6—12 августа) под заголовком: Дмитрий Быков. Суд над Ахматовой. Снова пострадала, и снова в августе. Печатается с любезного разрешения Дмитрия Быкова и в отчасти отредактированном мной виде.

287

«Звезда», 1996, 4: 211–222.

288

Впервые в: «Русский журнал» (онлайн), 30.07.2008. Это ответ на упоминаемую тексте статью Н. В. Перцова, выросшую из его возмущенного выступления по поводу моего доклада (на Лотмановских чтениях в РГГУ в декабре 2007 г.), и статьи, посвященных разбору стихотворения ныне покойного Льва Лосева (1937–2009) («Звезда», 2008, 2: 215–228). Свою полемику, а затем и ответ на мой ответ Перцов разнообразно тиражировал в печати и путем электронной рассылки, продолжив тем самым свои давние нападки на ряд моих демифологизаторских работ (см. выше примечание к «Трем инвенциям»). Меня это подвигло, среди прочего, на рассказ «Гипсовая десничка…» и виньетку «Двойная спираль» (в настоящем сборнике).

289

Перцов Н. В. О феномене демифологизации классиков в современной культуре (в связи с «детской резвостью» двух почтенных профессоров) // Творчество Велимира Хлебникова и русская литература ХХ века: поэтика, текстология, традиции: Материалы Х Международных хлебниковских чтений. Астрахань: Астраханский университет, 2008. С. 225–236.

290

Каждый читатель вправе любить или не любить стихотворение Лосева, мой разбор, все стихи Лосева, все мои научные и ненаучные сочинения, да и вообще всю филологию, но повод ли это для жаркой дискуссии?

291

Хотя слушатели ее первого, устного, варианта на Лотмановских чтениях в декабре 2007 от души веселились.

292

Это явствует из его рассылки многочисленным коллегам (в частности, мне) меморандума по поводу причин публикации статьи в РЖ – ввиду ее отвержения рядом печатных органов. Перцов пишет об этом и в своем ответе читателям в разделе «Обсуждение» в РЖ.

293

да и в других моих работах о Пушкине: Жолковский 1977, 2001, 2005а,б.

294

Для этих нарциссических игр у меня есть виньетки (см. Жолковский 2003, 2008б ), на которые Перцов, естественно, тоже набрасывается.

295

То же относится к цитируемой мной статье Джеральда Смита – он не хвалит и не ругает Лосева за «унижение классиков», а корректно констатирует один из его поэтических мотивов. Стихи же Лосева таки да любит.

296

Для справки: статья о Лосеве – длинная, совершенно академическая, стихотворение Лосева рассмотрено в ней на многих уровнях и с учетом богатых интертекстов, однако ни в отклике Перцова, ни в последующих обсуждениях (в читательских блогах) эти ее аспекты никем не затрагивались, – весь пыл ушел на защиту Пушкина, как если бы он в этом нуждался. Моя статья – один из серии моих разборов русской поэзии ХХ века (в рубрике «Уроки изящной словесности» в журнале «Звезда»), и в них тоже никакой демифологизации, а один только дотошный филологический анализ любимых стихов; сборник этих статей («Новая и новейшая русская поэзия») должен вскоре выйти в издательстве РГГУ.

297

Да и что это за тон, как если бы подразумевался призыв разжаловать почтенных профессоров обратно в студенты?

298

В этой связи процитирую академика А. А. Зализняка, разрешившего проблему подлинности «Слова о полку Игореве», – его речь при вручении ему Солженицынской премии 2007 года: «Мой опыт привел меня к убеждению, что если книга по такому “горячему” вопросу, как происхождение “Слова о полку Игореве”, пишется из патриотических побуждений, то ее выводы на настоящих весах уже по одной этой причине весят меньше, чем хотелось бы. Ведь у нас не математика – все аргументы не абсолютные. Так что если у исследователя имеется сильный глубинный стимул “тянуть” в определенную сторону, то специфика дела, увы, легко позволяет эту тягу реализовать… незаметно для себя самого раздувать значимость аргументов своей стороны и минимизировать значимость противоположных аргументов. В деле о “Слове о полку Игореве”, к сожалению, львиная доля аргументации пронизана именно такими стремлениями – тем, у кого на знамени патриотизм, нужно, чтобы произведение было подлинным; тем, кто убежден в безусловной и всегдашней российской отсталости, нужно, чтобы было поддельным…

Действительным мотивом, побудившим меня ввязаться в это трудное и запутанное дело, был отнюдь не патриотизм. У меня нет чувства, что я был бы как-то особенно доволен от того, что “Слово о полку Игореве” написано в XII веке, или огорчен от того, что в XVIII. Если я и был чем-то недоволен и огорчен, то совсем другим – ощущением слабости и второсортности нашей лингвистической науки, если она за столько времени не может поставить обоснованный диагноз лежащему перед нами тексту» (http://www.sibai.ru/index.php?Itemid=1079&id=941&option=comcontent&task=view).

299

Покушения эти давно уже преследуют человечество: то вдруг заявляется, что Земля – не центр вселенной, то, что человек, скорее всего, произошел от обезьяны, то, что экономические интересы и подавленные сексуальные желания влияют на его жизнь. Одни сплошные огорчения.

300

Как пушкинисту Перцову, конечно, известна история публикации «Гавриилиады» – сначала за границей и только много позже в России, причем долгое время с купюрами кощунственных мест. То же относится к лермонтовскому «Демону», а в области политического инакомыслия – к огромному количеству текстов, как до, так и после революции; Синявский и Лосев натурально вписываются в эту картину. В результате русский читатель испытывает хроническое отставание от собственной литературы. Перцов в этой печальной ситуации странным образом идентифицирует себя не с вольной прессой (часто, увы, зарубежной), а с цензурой. Говорю по собственному опыту – однажды он в качестве редактора уже пытался (безуспешно) воспрепятствовать публикации моей статьи («Трех инвенций…», включенных и в настоящий сборник) в российском лингвистическом издании – на том основании, что в ней сочувственно поминался Синявский (см. примечания к этой статье).

301

Имелся в виду Синявский – Лосев во время этой полемики был еще жив.

302

Характерно, что эпиграфом к своей статье Перцов взял две цитаты из Пушкина, как если бы речь шла исключительно о Пушкине, а не о задачах филологии, да и вообще как если бы Пушкин был авторитетом по всем вопросам.

303

Боязнь «измены» филологическому призванию можно, вероятно, понять и всерьез – как опасение, что демифологизация кумиров приведет к девальвации самой профессии. Думаю, что подобные опасения необоснованны: другие науки, миновав сакральную фазу, прекрасно развиваются.

304

Это понятие было апроприировано покойным М. И. Шапиром (чем я как автор могу только гордиться) под слегка измененным названием «дурнописи». Перцова оскорбляет мое приложение понятия «плохопись» к поэтике Хлебникова.

305

См. мое интервью Дмитрию Быкову в «Огоньке» (http://ogoniok.ru/5008/27/, а также в настоящем сборнике) и реплику в РЖ (www.russ.ru/krug_chteniya/ahmatova_2007). Полезность книги Катаевой, при всех ее недостатках, в том, что она привлекает внимание к теме, табуируемой ахматоведческим истеблишментом.

306

Опровержению клеветнических намеков Синявского на немужественность Пушкина Перцов отводит немало места, заодно возвращая мужское достоинство и его рукам. Но главное проявление мужественности нашего национального поэта мы, конечно, должны видеть вообще не в легкомысленной порнухе, а в воспевании ратного дела: «Слово ножка естественно употребить применительно к младенцу или красотке, а не к стройно сложенному мускулистому юноше… Присутствовавшие были потрясены мужественными и гордыми строфами “Воспоминаний в Царском Селе”, исполненными удивительных для юноши поэтических достоинств, написанными рукой “не мальчика, но мужа”… В БОЛЬШУЮ ПОЭЗИЮ [выделено Перцовым. – А. Ж .] он вошел торжественными сильными стихами, опубликованными в журналах, а не любовной лирикой, ограниченной в ранней юности Пушкина стенами Лицея».

307

Впервые в: Новый мир 2009, 2: 96—117.

308

Дмитрий Быков, посмотрев на старую фотографию Мазая, сказал, что это вылитый Федор Сологуб, который, наверно, таким учителем и был. Кстати, творец Передонова, преподаватель гимназии Федор Кузмич Тетерников (1863–1927), был как раз на три десятка лет старше нашего Мазая, вполне мог успеть поучить его и стать образцом для подражания.

309

Ямпольский 1989.

310

Осповат 2007: 14.

311

Олеша 1965: 273.

312

Олеша 1999: 419.

313

Бунин 1993: 338. Заглавие, впоследствии Буниным снятое, было в первой, журнальной публикации 1916 г. (там же, с. 488).

314

Жолковский 2006.

315

Дело именно в русском корнеслове и вариациях на тему единого фонетического комплекса, которые оценил бы Хлебников. Архетипически же «ухо» – символ скорее вагинальный, ср. английский лимерик:

316

энвайронментализм, экологичность, защита окружающей среды (англ.).

317

На музыку Мокроусова к радиопостановке «Поддубенские частушки» по рассказу Сергея Антонова.

318

«Живи и давай умирать другим» – название одно из фильмов о Джеймсе Бонде.

319

«Открытие 23 сентября 1846 года планеты Нептун справедливо считается… блестящим приложением небесной механики. Французский астроном Урбан Жан Жозеф Леверрье (1811–1877) понял, что слабые возмущения наблюдаемого движения Урана свидетельствуют о гравитационном влиянии новой, еще неизвестной планеты. Леверрье рассчитал, где должна находиться эта планета – а это было очень непросто в то время, когда все расчеты проводились с помощью пера и бумаги; Иоганн Галле навел в эту точку телескоп берлинской обсерватории – и там был Нептун» (http://www.astronet.ru/db/msg/1189823).

320

Нормальное положение рулевого – сидячее.

321

Речь идет о руле с дугообразной ручкой во всю ширину лодки.

322

Помимо прочего, попутный ветер – единственный, при котором лодку не кладет и стоять можно.

323

По Эйзенштейну, пропись экстаза в том, что лежащий – садится, сидящий – встает.

324

Нет в оригинале и «тягостного ощущения» – сказано просто: sans m\'essayer, «без усилий».

325

В эссе «О стихах Вергилия» (пер. А. Бобовича) он честно – а впрочем, под покровом латинской цитаты из анонимных «Приапей» – признается в скромности своих данных:

«Когда я замечал, что та или иная моя подруга начинает мной тяготиться, я не торопился обвинять ее в легкомыслии; я принимался раздумывать, нет ли у меня оснований обижаться скорей на природу…

В согласии с Монтенем оставляю латынь без перевода. Речь, в общем-то, понятно о чем – о недовольстве дам скромностью иных количественных показателей.

326

Пока не вышло.

327

Дамский туалет, букв. пудренная комната (англ.).

328

Впервые в: Новый мир 2009, 7: 95—122.

329

Оно подпадает под категорию «эйджизма» – дискриминации по возрастному признаку, нарушая табу на упоминание о возрасте сотрудника, начиная с сорока.