«Колесница подъехала к кладбищенской синагоге. Гроб поставили на ступени. Тетя Песя дрожала, как птичка. Кантор вылез из фаэтона и начал панихиду. Шестьдесят певчих вторили ему. И в эту минуту красный автомобиль вылетел из-за поворота. Он проиграл “Смейся, паяц” и остановился <…> Четыре человека вылезли из-под красной крыши и тихим шагом поднесли к колеснице венок из невиданных роз. А когда панихида кончилась, четыре человека подвели под гроб свои стальные плечи <…> Впереди шел Беня Крик <…> Первым приблизился он к могиле, взошел на холмик и простер руку.
– Что хотите вы делать, молодой человек? – подбежал к нему Кофман из погребального братства.
– Я хочу сказать речь, – ответил Беня Крик. <…>
– Господа и дамы, – сказал Беня Крик, – господа и дамы, – сказал он и солнце встало над его головой, как часовой с ружьем. – Вы пришли отдать последний долг честному труженику, который погиб за медный грош. От своего имени и от имени всех, кто здесь не присутствует, благодарю вас. Господа и дамы. Что видел наш дорогой Иосиф в своей жизни? Он видел пару пустяков. Чем занимался он? Он пересчитывал чужие деньги. За что погиб он? Он погиб за весь трудящийся класс. Есть люди, уже обреченные смерти. И есть люди, еще не начавшие жить. И вот пуля, летевшая в обреченную грудь, пробивает Иосифа, не видевшего в своей жизни ничего, кроме пары пустяков. Есть люди, умеющие пить водку, и есть люди, не умеющие пить водку, но все же пьющие ее. И вот первые получают удовольствие от горя и от радости, а вторые страдают за всех тех, кто пьет водку, не умея пить ее. Поэтому, господа и дамы, после того, как мы помолимся за нашего бедного Иосифа, я попрошу вас проводить к могиле неизвестного вам, но уже покойного Савелия Буциса.
И, сказав эту речь, Беня Крик сошел с холмика <…> Беня бросил первую лопату и перешел к Савке. <…> Он заставил кантора пропеть над Савкой полную панихиду, и шестьдесят певчих вторили кантору. Савке не снилась такая панихида, поверьте слову Арье Лейба, старого старика» («Как это делалось в Одессе»).
Здесь ход вроде бы противоположный, не на снижение, а на повышение, но пародийность ритуала налицо (заметим, кстати, автомобиль, на этот раз «красный»). Правда, в надгробной речи Остапа меньше диалектики, но общий тонус сходный (у Остапа Ю. К. Щеглов возводит его к риторике Сталина). Да и вообще, философские глубины Бени Крика Остапу не чужды, ср. рассуждения о блондине и брюнете в его васюкинской лекции: