«– Стыд, мосье Тартаковский, в какой несгораемый шкаф упрятали вы стыд? Вы имели сердце послать матери нашего покойного Иосифа сто жалких карбованцев <…>
Тут Беня сделал паузу. На нем был шоколадный пиджак, кремовые штаны и малиновые штиблеты.
– Десять тысяч единовременно, – заревел он <…> А если нет, тогда выйдем из этого помещения, мосье Тартаковский и сядем в мой автомобиль…»
Возвращаясь к надгробным речам, образец философски-объективного, чуть ли не удовлетворенного, отношения к смерти находим у Толстого: