Осторожно, треножник! - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Александр Константинович Жолковский (ч. 147)

...

«Персидской княжне, брошенной в Волгу, и Разину – памятник печальный на рейде перед впадением Волги в Каспийское море. И привлекут сердца персов» («Памятники должны воздвигать…»; 1913; опубл. 1985; Хлебников 2000–2006 , 6 (1): 209).

Наиболее развернутая вариация на эту тему – в его поэме «Уструг Разина»:

«…Волга-мать не видит пищи,

Время жертвы и жратвы.

Или разумом ты нищий,

Богатырь без головы?

Развяжи кошель и грош

Бедной девки в воду брось!

Куксит, плачет целый день.

Это дело – дребедень.

Закопченною девчонкой

Накорми страну плотвы <…>»

Богатырь поставил бревна

Твердых ног на доски палубы,

Произнес зарок сыновний,

Чтоб река не голодала бы <…>

«К богу-могу эту куклу!

Девы-мевы, руки-муки,

Косы-мосы, очи-мочи!

Голубая Волга – на!

Ты боярами оболгана!» <…>

Волны Волги – точно волки <…>

И у Волги у голодной

Слюни голода текут.

Волга воет, Волга скачет

Без лица и без конца.

В буревой волне маячит

Ляля буйного донца… и т. д.

(Хлебников 2000–2006, 3: 360–361)

Здесь поэт вчуже любуется Разиным, но в другой поэме он объявляет – плывя в Персию на пароходе! – о желании стать «Разиным навыворот».

Я – Разин напротив.

Я – Разин навыворот <…>

Плыл я на «Курске» судьбе поперек.

Он грабил и жег, а я слова божок.

Пароход-ветросек

Шел через залива рот.

Разин деву

В воде утопил <…>

Что сделаю я? Наоборот? Спасу!

Увидим. Время не любит удил.

И до поры не откроет свой рот…

(«Труба Гуль-муллы»; Хлебников 2000–2006, 3: 302–303)

Правда, полной гарантии своей перековки поэт, как видим, дать не может. Любопытно, что идентификация с Разиным зашла у Хлебникова так далеко, что во время пребывания в Персии у него – в жизни и стихах – появилась собственная персидская княжна – дочь местного хана.

И вот зеленое ущелие Зоргама.

Ханночка, как бабочка, опустилась.

Присела на циновку и

Водит указкой по учебнику.

Огромные слезы катятся

Из скорбных больших глаз. Это горе.

Слабая, скорбная улыбка кривит губы.

Первое детское горе. Она спрятала

Книжку, чтобы пропустить урок,

Но большие люди отыскали ее и принесли <…>

(«И вот зеленое ущелие Зоргама…»; Хлебников 2000–2006, 3: 294) [167]

Примечательны меланхолические тона, в которые окрашен образ ханночки, перекликающийся с печальной Черкешенкой из «Кавказского пленника» Пушкина, кстати, дававшей герою уроки своего языка:

…Поет ему и песни гор,

И песни Грузии счастливой,

И памяти нетерпеливой

Передает язык чужой <…>

Раскрыв уста, без слез рыдая,

Сидела дева молодая:

Туманный, неподвижный взор

Безмолвный выражал укор;

Бледна, как тень, она дрожала <…>

Умолкла. Слезы и стенанья

Стеснили бедной девы грудь.

Уста без слов роптали пени.

Без чувств, обняв его колени,

Она едва могла дохнуть.

(Пушкин 1977, 4: 87, 95, 96)

Освободив Пленника, Черкешенка немедленно топится в реке, которую он только что переплыл.

Возвращаясь к футуристическим вариациям на тему о персидской княжне, упомяну поразительное решение Василия Каменского (кстати, родившегося на пароходе!), которое примиряет благородный имидж Разина с бессмысленностью казни персиянки. В его романе в стихах (отчасти заумных) и прозе (отчасти орнаментальной) «Стенька Разин» (1916) персиянка сама просит Степана бросить ее в Волгу, – до какой-то степени следуя в этом за пушкинской Черкешенкой, а еще больше за гоголевской унтер-офицерской вдовой: