«– Ухаживать за больной тетей – это хорошо, – говорят ему. – Но, может, лучше она приедет сюда, и вы будете тут за ней ухаживать?
– Да нет, вы не поняли. Она оглохла, но пока что еще не охуела!..»
Я чувствовал, что помимо шикарного двойного абсурда – нелепо как предложение кагебешника о переезде тети в СССР, так и одновременно наивный (вы не поняли) и нахальный (еще не охуела) ответ еврея, – в этой миниатюре таинственно лепечет еще что-то, какое-то неуловимое je ne sais quoi , типичный вызов исследователю.
Ну, во-первых, хохма уже в том, что охуение предстает как высшая стадия глухоты. Эта несложная смысловая пропорция подкрепляется богатой морфологической и фонетической перекличкой слов оглохла и охуела . Опорную роль в ней играет звук х , несущий в русском языке мощные матерные коннотации, каковые в финале и прорываются наружу. При этом расшевеливается обычно дремлющая сексуальная метафорика мата, высвобождая в образе парижской как-никак тети то ли нимфоманиакальную, то ли трансгендерную энергию.
Но этим дело не ограничивается. По смыслу за оглохла слышится неназванное ухо , палиндромически различимое и в начале слова охуела (кроме того, уха– есть и в ухаживать ). Ухо вообще часто используется в русском обсценном фольклоре как коррелят хуя , например, в одесском анекдоте о посетителе концерта, который поднимается на сцену, чтобы помочь конферансье утихомирить публику: