Осторожно, треножник!

Связующим звеном между традиционными жестокостями типа килевания и большевистским насилием 1918 года могли послужить знаменитые массовые утопления в Луаре «контрреволюционеров» (в том числе священников, женщин и детей) в ходе якобинского террора в Нанте (ноябрь 1793 – январь 1794), иногда включавшие издевательские «республиканские/революционные свадьбы», когда подлежавших утоплению с барж предварительно связывали попарно в непристойных позах. [164]

Но вернемся в 1918 год. Евпаторийские казни попали и в поэзию. У Валентина Парнаха среди стихов на излюбленную им тему модернистской танцевальной эксцентрики есть стихотворение «Танец в мешке» (1922) о подводном danse macabre жертвы такой казни. Приведу его полностью:

Примерно такой балет, видимо, ожидался от Пушкина и K°, только без мешка. Мешки – живым!

Пароход как сценическая площадка для революционного разгула был с программным максимализмом использован соратником футуристов Эйзенштейном в «Броненосце Потемкине», где восставшие матросы с многочисленными вариациями убивают и бросают за борт офицеров.

В частности – судового врача, от которого остается только крупным планом качающееся на шнурке пенсне, символ гнилого интеллигентского прошлого.

На этом фоне скорее гуманно выглядит карательное применение парохода Лениным, не понимавшим футуристических вывертов, но придумавшим осенью 1922 года выслать из страны цвет российской интеллигенции на так называемом философском пароходе, точнее, на двух – «Обербургомистре Хакене» и «Пруссии».

Этот акт массового остракизма, примененного философом на троне к своим оппонентам взамен смертной казни, все-таки ближе – как по смыслу, так и по результатам – к выбросить («за границу, чтобы их тут не было»), чем к бросить («чтобы уничтожить»).

Вообще же, пароход никак не является последним словом науки и техники, и, доживи Маяковский до наших дней, он мог бы разделаться с классиками более решительно.