Уильям Александр Герхарди Полиглоты

6

ТЕТЯ ТЕРЕЗА

Немного спустя, как тетя удалилась в спальню чуточку отдохнуть, меня позвали к ней. В комнате стоял резкий запах Mon Boudoir, смешанный с ароматом разнообразной косметики. Она густо пудрилась — так что нападало желание соскрести этот слой перочинным ножом. На ночном столике стояли пузырьки лекарств, косметика, лежали старые фотографии, книги; на стеганом одеяле — бювар красной кожи для письма; позади — мягкие подушки; и во всем этом, как в гнезде, устроилась тетя Тереза — воплощение деликатного здоровья. Она помнила о дне рождения каждого, писала и получала множество писем на Рождество и на Пасху, а также по случаю бракосочетаний, рождений, смертей, конфирмаций, повышений по службе, назначений и т. д., и скрупулезно отмечала дату получения и отправления писем и открыток в особой книжечке с переплетом из красной кожи, заведенной специально для этих целей. Был июль — день клонился к вечеру — уныние.

— Вы тут удобно устроились, — произнес я, оглядываясь.

— Ах! Если бы рядом была Констанция! — протянула тетя. — Если бы она была рядом и ухаживала за мной! Увы, мне пришлось оставить ее в Диксмюде! И у меня не осталось опытной сиделки, чтобы ухаживать за мной в моем печальном изгнании!

Констанция была дочерью одного близкого тетиного друга, с которой тетя подружилась после его смерти, и, подружившись, сделала из нее свою служанку.

— Приятные дружелюбные люди эти Вандерфанты, — сказал я после паузы.

— Да, но мадам Вандерфант немного туповата и не понимает, в каком состоянии мое несчастное здоровье! Она так громко разговаривает! И она ужасно жадная. На пароходе, четыре года назад, она так много ела (потому что знала, что еда включена в стоимость проезда), что капитан был просто возмущен и нарочно правил вдоль волны — чтобы ее стошнило.

— И ее стошнило?

— Стошнило ли ее! — воскликнула тетя злорадно. — Еще как!

— Но ведь Берта страшно мила, не так ли? — спросил я.

И тетя Тереза глубоким-глубоким баритоном, голосом волка, которым он, подражая бабушке, заговорил из-под одеяла с Красной Шапочкой, протянула:

— Да, Берта пожалела меня и присматривает за мной, бедным инвалидом! Она добра и внимательна, — но такое пугало, ты не находишь?

— Ну, в ее лице все равно есть нечто симпатичное.

— Да, но разве она не уродлива — этот длинный красный крючковатый нос! И знаешь, она ведь не знает, что уродлива. Она себе даже нравится. Думает, что она не так уж плоха собой.

— Ну, я видел хуже.

— Non, mon Dieu![13] — засмеялась она. — Не думаю, что мне приходилось встречать кого-то, кто так смехотворно уродлив. Но говорю же — она, конечно, не Констанция, но она добра ко мне и внимательна.

Все это время тетя Тереза не отрывала глаз от блестящих голенищ моих сапог, на которые мой ординарец Пикап «наложил» крем «Вишневый цвет». Быть может, она думала о своей молодости, сожалела, что у ее пигмея-мужа никогда не было таких икр, как у меня. Ибо я крепок в членах, и мои темно-коричневые, туго перетянутые кавалерийские сапоги со шпорами (в которых у меня особенно шикарная походка), начищенные Пикапом до блеска, выгодно подчеркивают мои икры. Женщинам я нравлюсь. Мои голубые глаза, которыми я обворожительно вращаю в разговорах с ними, хорошо смотрятся под темными бровями — их я каждый день подкрашиваю карандашиком. Мой нос немного искривлен, чуть с горбинкой. Но что особенно их ко мне тянет, так это мои ноздри, которые придают мне наивное, нежное, простодушное выражение, вот как сейчас: «М-м?» — оно-то их и привлекает.

— Довольно, Джордж, — приказала тетя.

— Что?

— Постоянно любоваться собой в зеркале.

— Отнюдь…

— Ты поужинаешь с нами.

— Да. Я должен вернуться в гостиницу переодеться. — Не опоздай, — крикнула она мне вслед.

Когда я сошел вниз, Скотли уже не было. В гостинице я обнаружил приглашение на ужин, даваемый императорским генеральным штабом. Когда я, полный смутных чаяний, ехал к себе, тени под колесами были уже черными, и рядом с карликом-рабом бежал другой, длинношеий, на ходульных ногах.