У ворот Северина

11

Капрал Тудор Динку вошел в канцелярию роты и остановился у дверей, ожидая приказаний. Высокий, худой, с осунувшимся лицом и добрыми карими глазами, он был одет в нескладно болтающуюся на нем, помятую военную форму. На брюках — заплатки из брезента, а обмотки, ветхие и обтрепанные, еле прикрывали лодыжки.

За старым, поцарапанным столом, в фиолетовых чернильных пятнах, заваленным множеством папок и бланков, сидел плутоньер[13] Петре Грэдинару, круглолицый крепыш с красными толстыми щеками и коротко подстриженными усами. Выгоревшая парусиновая рубаха, казалось, вот-вот разойдется по швам, так плотно она облегала его коренастое тело, стянутое ремнем с широкой медной пряжкой пониже живота, похожего на мешок с зерном. Фуражка с засаленной тульей и сломанным козырьком браво сдвинута на мощный, как у быка, затылок. Сигарета, как обычно, торчала за правым ухом, для удобства, чтобы сразу закурить, как только покончишь с делами. Но пока не было времени даже поднять глаза от бумаг, так много их накопилось. Грэдинару, ведающий боеприпасами, замещал командира комендантской роты. Младший лейтенант Виктор Ганя находился в командировке.

Утром Грэдинару не успел еще достать бумаги из шкафа, как его вызвал полковник Предойю, командир полка, и приказал раздобыть немедленно, хоть из-под земли, фураж для лошадей, потому что бедных животных нечем кормить. В тыловых подразделениях унтер-офицеров было мало, почти всех отправили на фронт, тот же, кто чудом оказался в тылу и спасся от ужасов войны, должен был трудиться изо всех сил, иначе его ждал первый же маршевый батальон. «Деликатнейшая ситуация, Грэдинару, — сказал полковник в то утро. — Фронту нужны люди, а где их взять? Поэтому не будем задерживать отправку того, что еще можно достать и отправить. Разорвись хоть на сто частей, но добудь фураж. Понял? Ты опытный служака. Я не сомневаюсь в твоих способностях и, говоря между нами, представил тебя на повышение — на плутоньер-адъютанта». Грэдинару стал по стойке «смирно»: «Премного благодарен и… и… дай вам бог здоровья, господин полковник! — От волнения и нечаянной радости у него заплетался язык. Надо же, плутоньер — и вдруг в плутоньер-адъютанты! За три года до увольнения в запас! — И я желаю вам, господин полковник, звезды и бригадного генерала, лучше даже корпусного». — «Ладно, ладно, только делай, что велено, и вертись волчком!» — «Ясно! Будет сделано. Заверчусь теперь как пропеллер, вы знаете, за мной не станет, второго такого, как я, днем с огнем не сыщешь».

Бросив бумаги на свой стол, Грэдинару кинулся к полевому телефону и попытался связаться с батальоном, дислоцированным в близлежащей деревеньке.

— Алло! Первый! Алло! Первый! — кричал он в эбонитовую трубку. — Алло! Эй, ты что, не слышишь? Дрыхнешь на телефоне? Алло! Первый! Первый!

Злой, с налитыми кровью глазами и перекошенным от бешенства лицом, он крутил ручку аппарата так сильно, что каждую минуту тот мог развалиться, орал в трубку, стучал кулаком по столу, словно телефонист на другом конце провода мог увидеть его обозленное лицо и испугаться. Пот градом катился со лба плутоньера.

— Вот чертово отродье, ночь на дворе, а я все не могу связаться с Эргевицей! — орал Грэдинару. — Строят из себя начальство, нос задрали, а как до дела, у телефона посидеть не могут! — Он кинул трубку и, увидев у дверей капрала, вскочил, руки в боки, и принялся распекать его, готовый испепелить на месте: — Явился?

— Так точно, господин плутоньер.

— А паччему не докладываешь, что явился? — рявкнул Грэдинару. — Ждешь, пока я тебя не вызову? Генеральских почестей захотел? Не знаешь, что устав гласит? Солдат является, представляется, рапортует!

— Не осмелился вам мешать, господин плутоньер, заняты вы были, — оправдывался капрал.

— Да, занят по горло, лежебоки-связисты у телефона не сидят, аппарат трезвонит, а им хоть бы хны, дрыхнут сволочи, чтоб им там дрыхнуть вечным сном! В тыловых подразделениях одни ловкачи и жулики пооставались, службу по-людски нести некому, а на войне ведь гибнет цвет страны, так поется в песне…

Капрал Тудор Динку молчал. Грэдинару мог говорить с дальним прицелом, намекая и на него, с превеликим трудом доставшего справку. На гражданке Динку был мастеровым по литью, наглотался свинцовой пыли, маялся легкими. На фронте он не был ни одного дня.

— Чего тебе? — спросил Грэдинару.

— Господин плутоньер, вы сами приказали явиться под вечер, собирались послать меня, только вот куда — не знаю…

— Ага! — вспомнил сразу Грэдинару, и лицо его просветлело. — Молодец! Пойдешь к старшему сержанту Гэлушкэ на продсклад, скажешь, чтобы он дал то, что я просил, и рысью ко мне домой, отнесешь пакет мадам. Понял?

— Так точно, господин плутоньер! — отчеканил Тудор.

— Все! Марш, одна нога тут, другая там!

— Может, подождать, пока стемнеет, господин плутоньер? — засомневался капрал. — Вроде понадежней…

— К бабе небось спешишь, вот и тянешь кота за хвост, а дела — одна маскировка, а? — пытливо зыркнул и тут же хохотнул Грэдинару, обнажив четыре передних золотых зуба. — Ты изрядный шельмец, в последнее время, чую, не прочь пошляться по городу…

— Да не шляюсь я, господин плутоньер.

— Ладно, ладно, не спорь со мной, я старая лиса…

— Как можно, господин плутоньер?

— Сейчас я выведу тебя на чистую воду, — загадочно усмехнулся Грэдинару. — Скажи, где ты провел позавчера все утро? Отвечай попроворней да не вздумай врать! Ну, я жду!

— Разве не было воздушной тревоги и бомбежки, господин плутоньер? — попытался вывернуться капрал. — Как я мог свободно ходить по городу?

— Храбрость к лицу солдату, — заметил Грэдинару патетически и снова схватился за ручку телефона. — «Под дождем шрапнели, знай, мы не робели…» — поется в песне. Слова знаешь?

— Нет, господин плутоньер…

— А я что говорю? Сразу видно, ты не из моей призывной роты, а то давным-давно усвоил бы святые правила дисциплины, словом, был бы человеком с головой. Я тут здоровье гроблю на разлиновку табелей, то того, то другого вношу в списки личного состава, вычеркиваю из списков, торчу на ротном складе, проверяю обмундирование срочно мобилизованных, сам знаешь, какая морока, иду туда, бегу сюда: «Скажи, сколько у тебя людей в наличии, выясни, кто болтает лишнее…», а мой писарь в городе прохлаждается…

— Да не прохлаждаюсь я, господин плутоньер, вы меня сами отпустили, велели идти к господину полковнику Предойю. Я ему для воды колонку устанавливаю… Не все еще сделал.

— И много тебе осталось? — спросил Грэдинару.

— Много, господин плутоньер. То того нет, то другого, я и в железнодорожные мастерские наведывался, хотел трубы достать, а там пусто, договариваться не с кем, видать, от бомбежки попрятались…

Офицеры и унтер-офицеры тыловых подразделений полка использовали капрала Тудора Динку для разных домашних поручений. Литейщик по профессии, он брался за все, лишь бы чаще бывать в городе, где руководил подпольной работой местного Союза коммунистической молодежи. Он чинил санузлы, краны, велосипеды, работал штукатуром и маляром, прочищал канавы, подправлял заборы, ремонтировал дымоходы, словом, выполнял всякие поручения, только бы вырваться из казармы. Два месяца назад он подрядился вырыть колодец во дворе полковника Предойю и установить для воды колонку, потому что городской водопровод был разрушен при первых же бомбежках. Он достал все необходимые материалы, но нарочно тянул с работой, потому что у него появился удобный предлог надолго отлучаться в город. Капрал отправлялся рыть колодец всегда в военной форме. Но случалось, он и не заглядывал во двор полковничьего дома, а торопливо забегал к себе, переодевался в штатское и шел на собрание организации. Эта мера была необходима для того, чтобы члены СКМ не знали, что он служит в пехотном полку здесь же, в городе.

— И сегодня ты ходил за трубой? — снова заговорил Грэдинару, прихлопнув регистрационной книгой муху, назойливо летавшую над столом.

— И сегодня, господин плутоньер.

— В штатском?

— Нет, господин плутоньер, не в штатском.

— Выходит, старший сержант Гэлушкэ врет как сивый мерин? — спросил напрямик Грэдинару, снова уперев руки в бока и нахмурив брови. — Разве унтер-офицер может лгать?

— Я не говорю, господин плутоньер, что он лжет. Он мог и обознаться. Люди похожи друг на друга…

— Он сказал, что ты был в штатском и глазел, как горит дом…

— Неправда, господин плутоньер! Там, где я был, не горел ни один дом.

— Не горел, не горел! — сердито буркнул Грэдинару. — У меня, может, душа горит, а тут крутись-выпутывайся: отчетность по боеприпасам давать, а ты ключ от склада с собой уволок… Как, черт побери, я в этот склад попаду, если он на замке?! Негоже, когда мужик воюет дома, — вздохнул он, сердито качая головой. — Целый день только и знаешь, что просишься в увольнение да строчишь очередной рапорт, выпусти, мол, тебя из казармы, а только выпустил, ты шасть — и по бабам…

— Да не по бабам, господин плутоньер, на задании я был…

— Знаю я твои «задания»! Тянешь волынку с колодцем у полковника, чтоб лишний раз заскочить к какой-нибудь бабенке…

Грэдинару замолчал и снова нервно завертел ручку телефона. С перекошенным лицом и выпученными глазами он орал в трубку:

— Первый! Первый! Черт бы побрал этот первый батальон с дохлым телефонистом! Кто у них там главный? Первый! Первый! — Грэдинару поднял глаза на капрала и, увидев, что тот все еще мнется у двери, гаркнул на него: — Что ты здесь торчишь как пень?

— Я думал, у вас еще что, господин плутоньер.

— Кошки у меня на душе скребут, вот что у меня! — горячился Грэдинару и охрипшим голосом, почти задохнувшись в крике, рявкнул: — Кругом, шагом марш! Мадам ждет пакет.

— Слушаюсь, господин плутоньер! Разрешите зайти в мастерские за шурупами для господина полковника? Я задержусь недолго…

— Валяй! Но никому ни полслова, что в пакете! Ясно?

— Так точно, господин плутоньер!

— Выполняй приказ!

Дом Петре Грэдинару находился на северо-восточной окраине города, вблизи учебного поля. Он был невысокий, красивый, с пятью просторными, светлыми комнатами и застекленной верандой, окруженный каменным забором, увитым вьющимися розами. Общую картину покоя и уюта дополнял сад с цветочными клумбами и разноцветными шарами на низеньких столбиках, окруженных пышными хризантемами и яркими петуниями.

Было довольно поздно, когда капрал Тудор Динку прибыл сюда с объемистым пакетом под мышкой; квартал, как и город, был погружен во мрак. Он хорошо знал это место и не мог заблудиться. Но, дойдя до ворот и заглянув через забор, увидел, что в особняке темно. Может быть, хорошая светомаскировка, а может, никого нет дома?

Капрал постоял немного, думая о том, что пакет придется, вероятно, тащить обратно, он, правда, не тяжелый: мясо, макароны, мармелад и несколько бутылок. Вдруг он вспомнил, что забыл взять бутылки с растительным маслом. Их приготовил солдат-кладовщик, но, возможно, они были не для Грэдинару? Гэлушкэ отсутствовал, а то бы рассудил, какие продукты кому предназначены. Завтра утром снова придется идти на склад.

Динку постучал в ворота, но ему никто не открыл. Постучал еще раз, сильнее. Залаял соседский пес, к нему тотчас присоединился другой. Капрал подождал несколько минут, не выйдет ли кто-нибудь на веранду. Никто не выходил. Тогда он открыл ворота и вошел во двор. Обогнул дом, скрипя по галечнику дорожки, и остановился у черного входа, ведущего на кухню. Динку отлично ориентировался здесь, знал и жену Грэдинару — мадам Флорику, Фифи, как ее звали близкие друзья, он не раз бывал у них в доме, чинил электровыключатели, ручки дверей, менял прохудившийся желоб или перегоревшую лампочку. Не мешкая, он ступил в темный коридор и отворил дверь в комнату; половицы под потами пели на все голоса. В комнате, смежной с той, куда он попал, послышался шепот, пружинная сетка кровати лязгнула, кто-то торопливо вскочил, донесся звон разбитого стакана или чего-то еще, и Динку, застывший в нерешительности на месте, услышал в темноте голос старшего сержанта Гэлушкэ, точнее, его шепот:

— Черт бы побрал эту бутылку! Фифи, ты лежи, только не двигайся, а я пойду посмотрю, кто там…

— Петрикэ!..

— Да нет, он уехал в Эргевицу, а то бы я не пришел…

— Кому же, кроме него?

— Какой-нибудь бродяга… Пользуется затемнением. Повадились по ночам воровать, света нет, удобно… Не волнуйся. Я погляжу, кто там…

В комнате вспыхнул огонек зажигалки, и через окошко, задернутое легкой занавеской, которое почему-то выходило не на улицу, а в комнату, капрал увидел взлохмаченную голову старшего сержанта, он то наклонялся, то выпрямлялся, словно искал что-то на полу, его удлиненная тень металась на стене, как на экране. Динку не стал дожидаться, повернулся, собираясь уходить, но дверь распахнулась, и старший сержант спросил сонным голосом:

— Кто тут? Чего молчишь? Кто тут?!

Капрал не отвечал. Он постоял минуту, прислонившись к стене, чтобы его не заметили, потом, когда все затихло, осторожно положил пакет на стол, стоящий в коридоре, и крадучись вышел во двор. Торопливо выскочил за ворота и зашагал по утопающим во мраке улицам к окраине города. «Чертов Гэлушкэ! — подумал он, спеша попасть к назначенному часу к месту встречи. — Рука как деревяшка, а тоже мне, любовь крутит. И с кем? С женой начальника… Грэдинару, видать, догадывается, что к чему, да не хочет спугнуть, надеется застукать, чтобы не открутился». Гэлушкэ был изворотливым типом и связь с мадам Фифи, наверное, скрывал умело. Она была худенькой черноглазой женщиной с белым лицом, резвая, как ребенок, с неизменной улыбкой на ярко накрашенных губах, трудно было поверить, что ей за сорок. Грэдинару познакомился с ней в деревне на свадьбе, когда уже был вдовцом, скоропалительно женился, привез в город, в свой дом, который восхитил ее. Городская жизнь быстро вскружила ей голову, и из прежней наивной девочки, кокетливой и обаятельной, она превратилась в женщину, на которую оглядывались все мужчины. Так что Гэлушкэ, дамскому угоднику, мужчине с довольно смазливой физиономией, было лестно завоевать ее благосклонность.

В полку поговаривали, что старший сержант действительно был на фронте, но его ранило совсем не там, как он любил прихвастнуть, показывая искалеченную руку. Все это было сплошным обманом и случилось при других обстоятельствах. Сын кулака, он подкупил, не жалея денег, членов медицинской комиссии, и врачи признали его годным только для тыловой административной службы. В полку он был услужлив с начальством и жесток с подчиненными. Не раз слышали, как он распекал тех, кто жаловался на плохую еду: «Желаете меню, как в королевском дворце? Зажрались! Ничего нет — ни мяса, ни макарон, ни мармелада, ничего! Страна переживает большие трудности. Вы ведь не были, как я, на фронте, не сражались, не проливали кровь, а то бы вернулись калеками… Я вот там был, да помалкиваю и честно исполняю свой долг перед родиной здесь, в полку». Он всегда был свежевыбрит, подстрижен и надушен, в хорошо сшитой из офицерского сукна форме, в коричневых, на заказ, сапогах, начищенных до зеркального блеска. «Когда-нибудь он погорит! — рассудил мысленно Тудор Динку. — Грэдинару в один прекрасный день накроет его, а характер у плутоньера мстительный…»

Капрал взглянул на ручные часы и ускорил шаг. Ровно в двадцать тридцать он должен быть в условленном месте. Динку быстро шел по окраинным улицам, мимо домов с немыми, зашторенными окнами. Во дворах, утопающих в зелени, сидели на стульчиках и болтали мужчины и женщины, обменивались слухами, убивая время в ожидании, будет ли привычная воздушная тревога между десятью и двенадцатью ночи или они смогут спокойно лечь спать. Дети вертелись возле родителей, играли, готовые бежать вместе с ними в бомбоубежище.

Дойдя до огромного грязного пустыря, капрал увидел на углу улицы Баната, перед пивнушкой, группу мужчин; они сидели с неизменными рюмками цуйки в руках, при тусклом свете закрытого черной бумагой фонаря и шумно о чем-то говорили и спорили, как это бывает с подгулявшими людьми. Один, в военном кителе, с непокрытой головой, прислонился к ставням корчмы и, опираясь на костыль, громко пел на всю улицу.

— Кончай, господин Вэрзару, не шуми, тебя по-человечески просят! — унимал его корчмарь, выйдя на порог с бутылкой в руке. — Ты гуляешь, а меня полиция штрафует…

— Почему она тебя штрафует? — заплетающимся языком вопрошал Вэрзару. — Почему? Потому что я песню пою? Вот те на, так это мое право! Меня на фронте ранило, я сражался в тяжелых боях, вот, смотри, дядюшка Митикэ, Железный крест заработал. Кто еще здесь такой, как я? — Чуть не падая, калека схватил орденскую ленточку, пришпиленную к кителю, и стал дергать, словно хотел оторвать. — Вот она, видишь? Я герой, дядюшка Митикэ, герой, понимаешь? Но теперь я на костылях. Ничего, что на костылях, это ради родины, ради господина маршала Антонеску, он мне лично руку жал в бухарестском госпитале. Господин маршал обещал мне землю и дом, чтобы я мог снова открыть лавку, такую, как у меня была здесь, в Северине. Но ее разбомбили, все в дым разбомбили американцы. Что же мне делать? Вот я и пою…

— Ждешь, что тебе маршал лавочку подарит? Брось, ничего теперь тебе не дадут, — спокойно прервал его сосед, старик. — Маршал сам пузыри пускает, совсем голову потерял, ему не до твоей лавки и не до того, чтобы выполнять свои обещания.

— А вот и дадут! — резанул воздух рукой Вэрзару и, выронив костыль, свалился как мешок под стеной корчмы.

Двое встали со стульев, взяли его под мышки и усадили на цементные ступени.

— Сиди, сиди смирно, господин Вэрзару, и не растравляй себе душу, получишь, обязательно получишь, — сказал все тот же старик, потягивая цуйку. — Ведь тебе обещал сам маршал, он свое слово сдержит…

Вэрзару поставил костыли рядом с собой, наклонился набок, опустил голову на грудь и, казалось, не слушал его. Он дремал и время от времени еле слышно напевал свою песню, бесконечно повторяя одни и те же слова, других он, наверное, не знал.

Капрал видел этого инвалида несколько дней назад у тополя, Вэрзару тогда старался помочь Ангелеску, но Динку не знал, что его фронтовые заслуги так высоко оценили немцы.

На бульваре Королевы Елизаветы Динку остановился. Оглянулся по сторонам, но не заметил ничего подозрительного. Кругом было пусто, ни одного человека. В сером двухэтажном доме на противоположной стороне улицы было темно. Окна заклеены крест-накрест полосками бумаги, на некоторых опущены жалюзи. Соседний особняк, большой, красивый, принадлежавший, кажется, архитектору, тоже не был освещен. Где-то в отдалении в ночной тишине слышался лай собак, с вокзала доносилось равномерное пыхтение локомотива, время от времени раздавался длинный пронзительный гудок.

Капрал посмотрел на ручные часы — светящиеся стрелки показывали двадцать тридцать. «Значит, я пришел вовремя, — сказал он себе, осматриваясь вокруг. — Но почему нет связного? Или мои часы барахлят?» Он хотел еще раз взглянуть на циферблат, но услышал приближающиеся шаги. Быстро повернул голову и увидел, что, легко ступая по гальке, идет человек. Его силуэт с трудом можно было различить в тени густых крон разросшихся лип.

Динку достал из кармана пачку сигарет, зажал губами одну, чиркнул спичкой и поднес ее к сигарете, чтобы закурить.

— Разрешите? — спросил прохожий, останавливаясь перед ним.

Это был крепкий, сильный мужчина в рубашке с короткими рукавами и непокрытой головой. Под мышкой он держал сложенную газету.

— Пожалуйста! — Капрал протянул зажженную сигарету, украдкой взглянув на незнакомца. Так, значит, человек попросил огонька, под мышкой держит газету…

— Вы курите папиросы «Регале»?

— Нет, «Маршал Антонеску», как все военные.

— Вы не видели, здесь не проходил высокий худой священник в шляпе с широкими полями?

— Здесь проходила только цыганка, она вела за руку ребенка, они направлялись в город по Королевской улице.

— Идите за мной, — шепнул человек, глубоко затягиваясь сигаретой. — Следуйте на расстоянии. Обращайте внимание на прохожих…

Капрал постоял некоторое время, потом, когда силуэт незнакомца почти растворился в ночи, зашагал следом, посматривая по сторонам. Он пытался идти бесшумно, но его большие поношенные ботинки довольно громко стучали по мостовой. Ему пришла в голову мысль разуться, но капрал тотчас от нее отказался, так он только привлек бы к себе внимание. Босой военный, с ботинками под мышкой!.. Ерунда какая-то…

Держась на некотором отдалении, он прошел за незнакомцем по нескольким темным улицам, добрался до стадиона и повернул налево. Перед домом с большим окном, на подоконнике которого стояли пять горшков с цветами, связной остановился. Динку вмиг оказался рядом с ним и увидел, что тот пересчитал горшки. Потом обернулся, шепнул капралу «входите» и, быстро удалившись, затерялся во тьме.