У ворот Северина

32

Вечер 23 августа подполковник Ганс фон Клаузинг проводил у себя дома. Он занимал роскошную виллу, с высокими окнами, плотно зашторенными из-за светомаскировки, со стенами, увитыми плющом. Подполковник, в элегантной домашней куртке и рубашке с открытым воротом, сидел, развалясь, в соломенном кресле и курил, отпивая кофе из маленькой чашечки… В кресле напротив расположилась домнишоара Лиззи Хинтц, оживленная и чрезвычайно довольная своим женихом. На ней было легкое шелковое белое платье. Подполковник рассказывал, как пятнадцать лет назад охотился вместе с отцом на пантер в Южной Африке.

— Пантера — страшно опасный зверь, дорогая. И надо быть очень хорошим стрелком, чтобы охотиться на нее. Если ты ее не убьешь, а только ранишь, она бросится на тебя и разорвет на куски.

— И ты не боялся, мой милый? Ах, я бы не смогла сделать и шага в этих ужасных джунглях…

— Боялся? — Клаузинг снисходительно хохотнул. — Чего же мне бояться? Звери не страшнее людей. Зато какие интересные, какие дикие места я видел! Отец отснял несколько сот метров пленки. Она сохранилась у меня дома, в Германии. Приедем, я тебе покажу.

— Когда это будет, Ганс?

— Очень, очень скоро, моя драгоценная. Но пей же кофе, он стынет.

— Да нет, кофе еще горячий.

— Горячий вкуснее, ароматнее. Пей. — Клаузинг похлопал невесту по руке: — У нас говорят: кофе должен быть горячим, как ад, черным, как дьявол, чистым, как ангел, и сладким, как любовь.

— Сладким, как наша любовь, добавила бы я.

— Да, как наша любовь, — мечтательно улыбнулся Клаузинг.

Он считал себя счастливым человеком. Сразу по приезде в этот город он познакомился с Лиззи и влюбился в нее. Он знавал многих женщин в Польше, Венгрии, Чехословакии — всюду, куда его бросала судьба, но ни с одной из них у него не было такого созвучия чувств, такого взаимопонимания. Она отдалась ему в первый же вечер, и он считал это самым убедительным доказательством ее вечной и нерушимой любви. Через несколько дней после их знакомства ему рассказали, что возле мастерской Петера Хинтца еще осенью крутились какие-то итальянские летчики и однажды, когда Лиззи прокутила с ними в ресторане целую ночь, ее обнаружили утром, в одной комбинации спящей на скамейке городского парка. Однако рассказ этот не произвел на Клаузинга ровно никакого впечатления. Мало ли какие грязные сплетни распускают про красивых женщин! Мужчины порочат их, как правило, из мести и досады за унизительное поражение, а женщины — из зависти к более удачливым соперницам. Так или иначе, Лиззи стала его любовью и он к ней не на шутку привязался.

Темнело. Фиолетовые сумерки окутали искалеченный город. Немец посадил Лиззи к себе на кресло и, нежно поглаживая ее колено, замурлыкал ей на ухо модную мелодию из кинофильма «Любимый вальс».

— Какая прелесть! — томно прошептала домнишоара Хинтц.

— Я видел этот фильм в кинотеатре «Кассандра» в Бухаресте. Актрису тоже зовут Лиззи. И фигурой на тебя похожа. Как услышу эту мелодию, тут же о тебе вспоминаю. — И Клаузинг нежно поцеловал невесту.

Охваченная сладкой истомой, она опустила голову к нему на плечо, замерла и сидела так долго-долго. Она думала о том счастливом дне, когда наконец уедет в Германию и обоснуется там навсегда в каком-нибудь большом городе, Мюнхене или Берлине, со своим возлюбленным Гансом, который станет ее законным супругом. И тогда уже никто не посмеет злословить на ее счет и обзывать содержанкой немецкого офицера. Потом она стала думать о Гансе. Последние дни он ходил мрачный, раздражительный. Но сегодня к нему вернулось хорошее настроение, он пригласил ее к себе и предложил совершить на машине небольшую прогулку за город. Она радостно согласилась, и они поехали по шоссе вдоль Дуная, а под вечер вернулись в город.

В машине Лиззи спросила, не было ли у него каких-нибудь неприятностей из-за нее или из-за ее отца. Уж не потому ли он все эти дни был таким сумрачным? И Клаузинг рассказал, что его тревожило. Оказывается, еще три дня назад, в воскресенье утром, советские войска начали наступление в районе Молдовы. Поначалу все там складывалось очень плохо, он не находил себе места. Но сегодня он встретил господина Пранге, начальника немецкого речного агентства, который только что вернулся из Германии и привез потрясающую новость: в ближайшие дни будет применено новое, совершенно секретное и невероятно мощное оружие, которое поразит мир. Советские войска мгновенно будут разбиты и уничтожены, а армия фюрера вернется на прежние позиции и, мало того, захватит Москву, Лондон…

— Не выпить ли нам вина?

— У меня отличное вино, дорогая. Жирэску присылает с виноградников Коркова, это где-то здесь, неподалеку. Я уже отослал бутылок триста в Германию отцу, друзьям… Руди! — позвал он денщика. — Руди!

На пороге вырос долговязый белобрысый солдат в синем кухонном фартуке. Щелкнул каблуками коротких сапог и вытянулся в ожидании распоряжений.

— Принеси-ка шесть бутылок вина из тех, что прислал Жирэску.

Руди исчез и через несколько минут появился снова, неся бутылки и два бокала.

— Господин подполковник будет ужинать дома или в ресторане? — поинтересовался он.

Клаузинг вопросительно взглянул на свою гостью, но та только кокетливо повела плечиками, давая понять, что решение этого вопроса оставляет на усмотрение повелителя.

— Приготовишь шницели. Подашь сардины, икру, салат… Мы остаемся дома.

…К десяти часам Клаузинг успел основательно набраться. Пять пустых бутылок валялись на полу, а шестую, наполовину опорожненную, крепко прижимала к груди домнишоара Лиззи.

— Нет, дорогой, ни за что! Больше не дам. Хватит! — твердила она, старательно выговаривая слова заплетающимся языком.

— Nein! — протестовал Клаузинг. — Не хватит! Совсем не хватит! Ах, какие вина у этих чертовых румын… Отдай бутылку, дорогая! Я требую… Слышишь?

Он потянулся за бутылкой и смахнул бокал на пол. Попытка встать и обойти вокруг стола ему тоже не удалась — ноги решительно отказывались повиноваться, и Клаузинг, тяжело дыша, плюхнулся обратно в кресло.

— Тебе пора баиньки! — Лиззи покровительственно погладила его по голове. — Пойдем в кроватку.

Резкий телефонный звонок раздался в холле. Денщик снял трубку:

— Господин Пранге настоятельно требует господина подполковника, уверяет, что срочно, дело не терпит отлагательства.

Поддерживаемый Руди, Клаузинг потащился в холл, а через мгновение Лиззи услышала крик. Задыхаясь от ярости, Ганс громко ругал кого-то страшными словами. Потом из холла донесся еще чей-то голос. Что там происходит? Любопытство ее росло с каждой минутой. Но вот наконец и Ганс!..

Он вошел с багровым перекошенным лицом, внезапно протрезвевший и сам на себя непохожий. Бессильно опустился в кресло и сжал ладонями виски.

— Свиньи! — прохрипел он. — Канальи!

— Что-нибудь стряслось? Не дай бог, несчастье какое? — испуганно лепетала Лиззи. Никогда еще она не видела Ганса в таком состоянии.

— Антонеску и его правительство пали. Мы уже больше не союзники!.. И даже, кажется, в состоянии войны…

Лиззи закрыла лицо руками, и ей показалось, пол у нее под ногами качнулся.

— Звонил Пранге, сказал, чтобы я срочно включил радио и слушал выступление короля Михая. Я включил уже на середине и не все понял. Он еще так заикается, этот ваш монарх, черт бы его побрал. Антонеску больше нет. Смещен, сложил с себя полномочия, арестован? Непонятно. Расформирован, кажется, и весь кабинет министров. Я тут же попытался связаться с немецкой комендатурой в Бухаресте или с нашим посольством. Черта с два им дозвонишься!.. Мадемуазель с телефонной станции говорит, что ни тот ни другой номер не отвечает. Дежурный по комендатуре унтер-офицер тоже не смог ни с кем связаться и по нашим каналам связи.

— А может, провод поврежден?

— Скорее всего, все необходимые нам каналы отрезаны. В этой ситуации, когда мы, по существу, во вражеском окружении, это самое вероятное.

— Что же с нами теперь будет, Ганс? Что нам делать? — Лиззи робко заглянула ему в глаза, пытаясь поймать его ускользающий взгляд.

Клаузинг не ответил. Отрешенный, он сидел, вертя в руках бокал. Потом вдруг вскочил, с силой хватил бокал об пол и кликнул денщика.

— Пусть машина отвезет домой мадемуазель и тут же вернется за мной. Мне необходимо в комендатуру. — Притянул к себе Лиззи и сказал спокойно и твердо: — Не волнуйся, дорогая. У меня возник отличный план. После комендатуры я загляну к тебе и все объясню.

— Я не лягу, буду тебя ждать.

— Нет, ты должна выспаться, это очень важно. Обещаешь?

— Но я боюсь, мне страшно…

— Не падай духом, Лиззи, и не теряй головы… Мы уедем из этого города. Другого выхода нет. Хочу только напоследок кое с кем расквитаться.

— А может, обратиться к начальнику городской управы? Я знаю, он тебя уважает…

— Никому я теперь, кроме фюрера, не верю. Даже самому господу богу.