У ворот Северина

30

Капрал прибежал к своему связному, веснушчатому пареньку, и велел ему немедленно оповестить всех членов молодежной организации о том, что операция началась.

— Как? Уже началась? — удивился связной. Он мгновенно выскочил на сигнал к калитке и стоял теперь в одних трусах и майке, заспанный и растрепанный. — А почему вы в военной форме? Вас успели призвать в армию? — спросил он.

— Давай, парень, одевайся и беги, некогда нам сейчас болтать! — оборвал его Динку. — Слышишь? По цепочке связи нужно передать всем комсомольцам, чтобы они явились на свои посты. Значит, не забудь: «Восход». Не забудешь?

— Да как это можно? — вспыхнул парнишка. — Ну, я помчался!..

Динку тоже заторопился, чтобы быстрее добраться до казармы. В эти минуты он должен находиться в своей роте. Повернув на Главную улицу, он столкнулся лицом к лицу с солдатом Кирикэ, мокрым от пота, с пилоткой в одной руке и винтовкой в другой.

— Куда это ты? — удивился капрал.

— Тревога, господин капрал! — Кирикэ еле переводил дыхание. — Господин плутоньер назначил меня связным и велел бежать за господином полковником. Что-то случилось с телефоном!..

— А что случилось? И какая тревога? — Капрал сделал вид, что ему ничего не известно.

— Не знаю, — пожал плечами Кирикэ. — Роздали оружие, боеприпасы… Люди стоят в касках на улице и чего-то ждут.

— Хорошо, ступай и нигде не задерживайся, — сказал Динку и тоже заспешил.

Войдя во двор казармы, капрал сразу заметил переполох. Начальство орало, солдаты бестолково суетились, кто с полотняным мешочком, набитым патронами, кто с ящиком, полным автоматных дисков и пулеметных лент. Перед зданием, где размещалась его рота, шло построение: солдаты в касках, винтовка к ноге, коротко стукали каблуками, звякали лопатками и флягами. Перепуганные, невыспавшиеся, они двигались неуклюже. Старший сержант Гэлушкэ залез на ящик от боеприпасов, чтобы его все видели, и отдавал нелепые приказы.

— Десятый взвод, у каждого по десять патронов? Да или нет?

— Да-а-а! — хором отвечали солдаты.

— Вынуть патроны и сдать их в роту. Живее, служивый, а то я тебя сейчас так потороплю! — Он поднял руку, в которой держал хлыст из плетеных ремешков, и грозно посмотрел на того, кто не проявил должной живости.

Строй рассыпался, солдаты столпились у ящика из-под боеприпасов, и возвращали старшине патроны, которые получили несколько минут назад.

— Давай, служивый, давай шевелись… байбак, пентюх, треклятый!

Крики, толчея, перезвон лопаток и фляг, глухой топот башмаков, тучи пыли… Но вот патроны сданы, на плацу возобновилось построение роты.

— Построились? Ро-о-та! Рав-няйсь!..

Солдаты переступали с ноги на ногу, глядя вправо вдоль строя, сдвигались вперед или назад, стараясь, чтобы шеренга была безупречно прямой. Тот, кто выдавался хоть на несколько сантиметров туда или сюда, рисковал получить тычка от Гэлушкэ. Старший сержант слез с ящика, подошел к солдатам, остановился перед строем и рявкнул:

— Смир-на! — Все повернули головы вперед. — Слушай мою команду: каждому получить по пятнадцать патронов! Вольно! Разойдись!

Динку подошел и удивленно осмотрелся. Трудно было хоть что-нибудь понять: патроны получить, патроны сдать, а теперь снова получить… Гэлушкэ сразу его заметил и сделал знак хлыстом, чтобы он приблизился.

— Где ты был?

— Выполнял поручение господина плутоньера, — ответил Динку, становясь по стойке «смирно».

— А-а, знаю, — вспомнил Гэлушкэ. — Беги на склад, помоги господину плутоньеру вытащить оставшиеся боеприпасы!

Динку отдал честь и побежал к складу. Но дверь была заперта, а Грэдинару нигде не было видно. Капрал достал ключ, открыл замок, откинул железные брусья и отворил дверь. Пахнуло спертым воздухом, прогорклой краской. В помещении как попало были свалены пустые ящики из-под боеприпасов, большие картонные коробки, фляги. Динку выглянул на улицу, внимательно посмотрел вокруг и, убедившись, что никто его не видел, закрыл за собой дверь и изнутри запер ее на ключ. Потом подошел к дверям комнатки и несколько раз отрывисто постучал — это был условный сигнал. Замок щелкнул, дверь отворилась, и на пороге возник Михай.

— Господин капрал, как хорошо, что вы пришли! — прошептал он и, схватив Динку за руку, втянул в комнату. — Потрясающие события! — Глаза Михая горели от возбуждения.

— Что случилось? — Капрал сделал вид, что ничего не знает, спокойно снял с головы пилотку, поплотнее закрыл дверь.

— Случилось то, чего мы давно ждали, — ответил Михай хриплым от волнения голосом. — Антонеску смещен, Румыния вступила в антифашистскую коалицию.

— Что ты говоришь?! Объявили по радио?

— Да, по радио. Я расскажу вам все по порядку. Часов около восьми, шла музыкальная передача, диктор торжественным голосом объявил, что через некоторое время будет сделано важное сообщение. Я все гадал, что могло случиться. Прошло минут двадцать, передача опять прервалась, и снова диктор объявил, что будет передано важное сообщение. Господи, нас держали в таком напряжении до четверти одиннадцатого, пока наконец я не услышал сообщение о том, что диктатуре Антонеску пришел конец и вместе с войсками союзников мы будем теперь освобождать нашу страну от чужеземных захватчиков. Значит, мы повернули оружие против немцев… Потом нам прочли несколько декретов — о назначении генерала Санатеску председателем совета министров, об амнистии, о ликвидации концентрационных лагерей… Ну, что вы скажете, господин капрал? — Слезы радости выступили на глазах Михая. — Великий день наступил! Иначе и быть не могло! — Он взял лежавший около приемника лист бумаги и протянул его капралу. — Вот, я записал сообщение, насколько мог поспеть за диктором. Тут о некоторых декретах.

Динку взял бумагу, быстро пробежал ее глазами, сложил и засунул за подкладку пилотки.

— Вы ничего этого не знали? — спросил Михай, проводя рукой по усталым глазам. — Не может быть, я не верю…

— Кое-что знал, конечно, но только в общих чертах.

— Я думаю, полк получил какой-то приказ, — продолжал шепотом Михай. — Во дворе большое волнение.

— Да, объявлена тревога, — подтвердил Динку и надел пилотку. — Пойду посмотрю, что там происходит. Продолжай записывать всю информацию. Это сейчас очень важно.

— Не сомневайтесь! Я ничего не пропущу. Как вы думаете, завтра мне уже можно будет выйти на свободу?

— Может статься, даже сегодня ночью. Но поручиться нельзя. Все зависит от того, как развернутся события…

Он пожал Михаю руку и, быстро выйдя, запер за собой дверь.

В канцелярии, слабо освещенной керосиновой лампой, Динку застал младшего лейтенанта Ганю. Сидя за столом в расстегнутом мундире, Виктор заряжал свой пистолет и так увлекся этим занятием, что не слышал ни скрипа открывающейся двери, ни шагов капрала.

— Здравия желаю! — сказал Динку и, став по стойке «смирно», коснулся пальцами своей пилотки.

— А, это ты? — вздрогнул Ганя и, повернув голову, улыбнулся. — Я как раз о тебе думал. Как ты был прав тогда! Помнишь наш разговор? Сколько событий произошло за последние дни! Я ждал этого известия, но, сказать по правде, оно все равно меня ошеломило. И знаешь почему? Может, ты подумаешь, что я неискренний или двуличный человек, но, честное слово, я только сейчас понял, какая это сила — коммунистическая партия! Как она мудра, как великолепно организовала всю работу, какой поддержкой пользуется у народа!

— Я никогда не считал вас двуличным, господин младший лейтенант. Разве бы я говорил с вами откровенно, если бы не верил в вашу искренность? А события и впрямь ошеломляющие…

Они помолчали, прислушиваясь к доносившимся с улицы звукам: коротким резким командам, топоту башмаков, звяканью касок, котелков, фляжек, лопат.

Ганя зарядил пистолет и вложил его в кобуру.

— Приготовились? — улыбнулся Динку.

— Конечно. Может оказаться, что пистолет мне понадобится, и очень скоро. Смотря как развернутся события…

— Вы не знаете, какие-нибудь распоряжения уже поступили? — Динку прошел к своему столу и сел.

— Понятия не имею. Я только что пришел. Полк поднят по тревоге, и какие-то распоряжения, вероятно, уже даны. Одно ясно, нашей роте предстоит сегодня занять основные объекты города. Так было предусмотрено на случай боевой тревоги.

Зазвонил телефон. Младший лейтенант снял трубку. В ней послышался торопливый хриплый голос.

— Вас понял, господин полковник, сейчас буду. — Ганя повернулся к капралу: — Нервничает наш полковник, растерян… Срочно вызывает к себе…

— Вы уж там смотрите, господин младший лейтенант, не упустите такой ответственный момент. — Динку снял с вешалки и передал Гане его фуражку. — Если командир откажется действовать вместе с нами, принимайте командование на себя. Наша рота к этому готова.

— Не беспокойся, Динку, все будет в порядке. — Ганя застегнул мундир на все пуговицы, поправил портупею, надел фуражку и вышел.

Во дворе он увидел, как конвоир с винтовкой наперевес и с примкнутым штыком гонит куда-то арестованных дезертиров. Их было четверо, и выглядели они настоящими оборванцами. Лица солдат осунулись, потемнели, глаза ввалились. При виде офицера они остановились, подравнялись и замерли по стойке «смирно».

— Куда это вы, ребята? — поинтересовался Ганя.

— Дрова колоть, господин младший лейтенант, — ответил самый пожилой из них, с лицом, поросшим щетиной. — Для кухни треба, потому как тревога, в поход, значит… Еду горячую варят.

— Кто вас послал?

— Господин старший сержант послали, — ответил конвоир.

— Пусть идут, — согласился Ганя. — Только ты им, дружище, не нужен. Они и одни доберутся. Вложи штык в ножны и возвращайся. А вы топайте дальше да поработайте хорошенько. Я с вами потом поговорю.

Дезертиры молча посмотрели друг на друга, затем на конвоира, который никак не мог снять штык с винтовки, и недоверчиво уставились на офицера. Он весело улыбался, и они не понимали, шутит он или говорит серьезно. Ведь если это не шутка, они чудом спасены от страшных неприятностей.

— Итак, уважаемые, шагом марш! — приказал младший лейтенант. — Чего вы ждете? Привыкли, чтобы вас караулили? Боитесь, украдут? Ну все, хватит, пора приниматься за дело. Наколете дров, явитесь в канцелярию. Поняли?

— Поняли, все поняли. Дай вам бог здоровья!

Солдаты повернулись и нерешительно и боязливо направились к складу, все время оглядываясь, не идет ли за ними конвоир… Но тот справился наконец со своей задачей, отделил штык от винтовки и двинулся в противоположную сторону, к караульному помещению. Начальник приказал ему отпустить на свободу дезертиров, он и отпустил. Его дело выполнить приказ. Об остальном пусть голова болит у начальства.

Виктор Ганя поднялся в полной темноте на второй этаж административного корпуса и вошел в комнату командира полка. На столе еле светила закоптелая керосиновая лампа. Полковник стоял у окна и задумчиво смотрел в темноту. На скрип двери он обернулся и сказал:

— Это ты, Ганя? Явился?

— Имею честь приветствовать, господин полковник! — Ганя стал по стойке «смирно». — По вашему приказанию прибыл.

— Ты уже знаешь, что случилось? — Предойю говорил почти шепотом, словно боясь звука собственного голоса. — Невероятно, просто невероятно! Как я понял, маршал Антонеску арестован… Во всяком случае, из сообщений радио вытекает, что правительство пало.

— Знаю, господин полковник. Я слушал радио.

— Мы получили приказ поднять полк по боевой тревоге. Нам предписано обеспечить порядок в гарнизоне и принять меры к охране важнейших объектов.

— Да, я видел, полк строится на плацу.

— Думаю, батальоны в Эргевице и Балоте тоже приведены в боевую готовность. Ждем дальнейших распоряжений.

— Так или иначе, но с маршалом и с войной покончено, — сказал Ганя, пристально глядя в глаза полковнику. — Я вам говорил…

— М-да, говорил, — задумчиво согласился Предойю. — Тебе что-то было известно…

— То же, что и всем: страна идет к гибели и долго так продолжаться не может. Счастье, что было кому ее спасти.

— Коммунисты…

— Да, коммунисты, — подтвердил Ганя, — единственная способная на это сила. Мощная. И ответственная… А о декретах вы слышали? Один из них — об амнистии. Так что я уже отдал распоряжение, чтобы освободили задержанных дезертиров. Велел им вернуться в строй; обвинение этих людей в дезертирстве потеряло свою силу.

— Ты отдал такое распоряжение? — Предойю испытующе посмотрел на младшего лейтенанта.

— Да. Мне казалось, это логично.

— Не вижу логики.

— Очень просто, господин полковник. Их обвиняли в том, что они дезертировали с фронта. Так?

— Так.

— А этого фронта больше не существует. Какие же претензии теперь к этим солдатам? Никаких! Я поступил логично. И демократично.

Полковник моргнул несколько раз светлыми ресницами и устало опустился на обитый кожей стул с высокой прямой спинкой, который стоял у его письменного стола.

— Ты позволил себе отдать такой приказ, но ведь у тебя нет официального письменного подтверждения о том, что военные действия прекращены.

— А у вас? У вас ведь есть?

— У меня-то есть, а вот у тебя нет… А ты командуешь… Это грубое нарушение воинской дисциплины.

— Извините меня, господин полковник, но, уверяю вас, на моем месте вы бы поступили точно так же. Это была вполне своевременная демократическая мера.

— Какая, какая мера? Демократическая?

— Вот именно.

— Демократия несовместима с армейскими порядками, с духом армии, — категорическим тоном отрезал полковник, — и демократические меры здесь неуместны…

— Несовместима сегодня, а завтра будет очень даже совместима. Вы ведь знаете, tempora mutantur, et nos mutamur in illis[27].

— Ну вот что, Ганя, я сыт по горло твоей латынью. Довольно, черт побери!

— Извините, господин полковник…

— Ты, Ганя, занимаешься политикой, а это запрещено воинским уставом. За-пре-ще-но. Понимаешь? И не надо злоупотреблять тем, что я к тебе хорошо отношусь. Всему есть предел. Я не хочу подвергать себя ненужному риску.

Предойю страшно разволновался и даже рассердился. Ганя понимал, в какой растерянности находится полковник, как мечется в поисках правильного решения, как ему трудно. Ведь он, в сущности, мягкий, сговорчивый и абсолютно порядочный человек. В противном случае разве можно было бы вести с ним такие смелые, открытые разговоры?

Полковник снова подошел к окну, отдернул тяжелую шелковую занавеску и несколько минут молча наблюдал за тем, что происходит во дворе. Потом повернулся к младшему лейтенанту, который из деликатности продолжал стоять у двери, ведь полковник не приглашал его подойти поближе или тем более сесть.

— Вернемся к проблемам, которые непосредственно касаются нас, — сказал полковник, многозначительно упирая на слово «непосредственно». Он старался казаться спокойным и уверенным. — В соответствии с приказом полк поднят по тревоге…

— Да, господин полковник, я вам уже докладывал, роты собрались на учебном плацу.

— Прекрасно. Я тебя прошу, проверь, все ли у них в порядке с амуницией, боеприпасами, есть ли у каждого сухой паек.

— Будет сделано, господин полковник.

— Поскольку ты единственный строевой офицер, не считая, конечно, меня, тебе придется меня заменить на время моего отсутствия. Хочу съездить в Эргевицу и Балотский лес, к новобранцам. А ты тут смотри… чтобы все было в порядке.

— Ясно, господин полковник.

— И еще: из корпуса поступило распоряжение усилить охрану на почте, телеграфе, на основных предприятиях и в учреждениях города, удвоить патрули. Держать под наблюдением немецкие войска.

«Значит, все идет нормально, — подумал Ганя. — Румынские вооруженные силы получили приказ перейти на сторону патриотов».

— Разрешите уточнить, господин полковник, я не совсем понял, что имеется в виду, когда требуют, чтобы мы держали под наблюдением немецкие войска. Как это понять?

— Они нам больше не союзники. Вот и надо за ними наблюдать, чтобы они не застали нас врасплох.

— Если не союзники, то кто же? Может быть, враги? Если враги, так их надо разоружить, пока не поздно, — осторожно гнул свою линию Ганя.

— Господин младший лейтенант, — взорвался Предойю, — вы замучили меня своими бредовыми идеями! Издеваетесь вы надо мной, что ли? Я говорю одно, вы слышите совершенно другое! Я отдаю приказ, вы его перетолковываете по-своему!..

— Я просто высказал предположение, господин полковник.

— Никаких предположений! — стукнул по столу полковник. — Начальство отдает достаточно ясные приказы. Они в толковании не нуждаются. Может, кто-то уже получил приказ разоружать немцев. Может быть. Не спорю. Но не мы. Немецкий гарнизон у нас небольшой — пятьдесят человек. Поэтому начальство, видимо, решило, что на рожон они не полезут. Клаузинг не дурак, понимает, что сложилась совершенно новая обстановка. А ты все со своими гипотезами…

— Не сердитесь, господин полковник, как бы там ни было, приказ держать немцев под непрерывным наблюдением имеет более глубокий смысл.

— Может, и имеет. Но мы-то не должны обсуждать приказ. Ясно тебе? Его надо вы-пол-нять, а не обсуждать.

— Но разве мы лишены всякой инициативы? Ведь события так неожиданны, а их развитие непредсказуемо…

— Инициативы?! — изумился полковник. — При чем тут инициатива?

— Да все при том же: надо разоружить немцев и доложить начальству, что мы их разоружили. Не будут же наши начальники возражать.

— Ты совсем спятил?! — Предойю был в ярости. — Я тебе внушаю, что мы не можем отклоняться от приказа, а ты все свое!.. Какая-то навязчивая идея, ничем тебя не прошибешь…

— Господин полковник…

— Все. Точка. Разговор окончен, — оборвал его Предойю. — И чтобы ты знал, я согласовал этот вопрос с полковником Жирэску. Мы с ним виделись полчаса назад. Он тоже против стычек с немцами, ненужных жертв, особенно когда никто от нас этого не требует.

— Но сторонник Антонеску ничего другого и не скажет! Как можно с ним советоваться?

— Пока что полковник Жирэску — начальник городской управы. Для меня важно, что он человек опытный в военном деле. Более опытный, чем я. Он прочитал телефонограмму, которую мы получили от командования корпуса, и сделал вывод, что немцы больше не наши союзники, тут вы с ним думаете одинаково, но уточнил, что из текста приказа никак не вытекает, будто они стали нашими врагами. Никак не вытекает…

— Как не вытекает? — запротестовал Ганя. — Это ясно даже из того, что передали по радио: война с немцами и их сообщниками, венгерскими фашистами.

— Это все твои домыслы… Лично я не имею права поступать иначе, чем гласит приказ. Я тебе уже говорил, армия есть армия. И нарушать этот порядок мы не будем.

— Мы разорвали военный союз с Германией, и немцы нам этого не простят, господин полковник, они постараются отомстить, уверяю вас.

— Пока это ничем не подтверждается. Будем надеяться, что немцы и впредь поведут себя разумно и примут решение, единственно правильное в их положении. Так что успокойся и приступай к выполнению моего приказания.

— Есть, выполнять приказание! — Ганя надел фуражку, отдал честь и вышел из кабинета командира. «Эх, какой он трус, заячья душа!.. — думал младший лейтенант, спускаясь по темным ступенькам во двор. — Не может же он не понимать, что мы теперь развернулись против немцев. Хотя кто его знает, вполне возможно, что он и правда ничего не видит дальше своего носа. Что ж, возьму всю ответственность на себя…»

И младший лейтенант зашагал туда, где выстроилась рота. Солдаты ждали его приказаний.