У ворот Северина

26

В селе Чернец, километрах в трех от города, в маленьком деревенском домике из трех комнат с верандочкой, увитой виноградом, жил надзиратель Петре Мэчукэ. Он работал в городской тюрьме уже несколько лет. До этого он был подметальщиком в железнодорожных мастерских, потом поругался с мастером и его выгнали с работы. Одно время он продавал газеты, затем торговал зеленью на рынке и в конце концов устроился надзирателем в тюрьме.

С первых же дней своей работы Петре Мэчукэ проявил исключительное усердие и необыкновенную преданность делу. Очень скоро среди заключенных стали распространяться легенды о силе его кулака. Он безжалостно сбивал с ног любого, кто не подчинялся приказам начальника тюрьмы. «Форменная дубина, — говорили заключенные, наблюдая за тем, как он одним ударом «вбивал в стену» какого-нибудь карманника, который не хотел выходить на работу. — Не ошибся тот, кто дал ему такую фамилию…»[26]. Ночью, во время дежурства, когда он делал обход тюрьмы, можно было быть уверенным — он начеку, ничего не пропустит, услышит малейший шорох.

Не прошло и двух месяцев, как его приняли на работу, а он уже раскрыл заговор воров-карманников, которые готовили побег. За это ему было выдано вознаграждение в размере нескольких сот лей, деньги ему вручил сам начальник тюрьмы. В другой раз он своим особенным нюхом обнаружил в хлебе маленькую пилку, которую принесла в комнату для свиданий одна женщина; заключенный мясник, в драке убивший своего зятя, хотел этой пилкой подпилить оконную решетку камеры и бежать через тюремную ограду.

Нет ничего удивительного в том, что через шесть месяцев за свое примерное отношение к работе Петре Мэчукэ был назначен старшим надзирателем.

Но прошло всего семь недель после этого памятного события, как новое происшествие заставило гудеть всю тюрьму. Ион Райку, находившийся в предварительном заключении в ожидании перевода в лагерь, повысил голос в присутствии Мэчукэ, стал угрожать надзирателю и требовать, чтобы на него, Райку, распространили режим политических заключенных, а не обращались с ним как со взломщиками и карманниками. Рассерженный Мэчукэ поднял кулак, чтобы ударить, но Райку крепко схватил его за руку и крикнул прямо в лицо: «Зверь! Я напишу жалобу в дирекцию тюрем!..» — «Жаловаться?! — с пеной у рта взревел старший надзиратель. — Я тебе покажу жаловаться!»

Об этом случае стало известно всем, и о конфликте между Райку и Мэчукэ узнали заключенные, которые высоко оценили смелость и чувство собственного достоинства у рабочего, арестованного по подозрению в принадлежности к коммунистической партии.

Однажды ночью Ион Райку бежал, и, несмотря на самые тщательные розыски, не удалось выяснить, как он смог выйти из камеры и перелезть через тюремную стену. Петре Мэчукэ и еще двоих надзирателей нашли на земле за конюшней, они были избиты в кровь и привязаны друг к другу толстой веревкой. А на склоне, который спускался от тюрьмы к казармам пехотного полка, наутро после побега обнаружили следы женских туфель. И это все… Кто осуществил смелую операцию по освобождению узника, неизвестно. Все было окутано тайной, и еще долгое время тюремные надзиратели отдувались за потерю бдительности. «Пусть он мне только попадется, пристрелю на месте, — сурово заявил черный от злости Мэчукэ. — Я предупреждал этих, из канцелярии, что он опасен, что его нужно посадить на цепь, так они мне не поверили!.. А сейчас его и след простыл».

Таковы факты. Но пусть читатель не удивится, узнав о том, что Ион Райку нашел себе убежище именно в доме Петре Мэчукэ из села Чернец. Этот человек, сочувствовавший идеям партии, был вовлечен в движение Сопротивления еще в те времена, когда работал подметальщиком в железнодорожных мастерских, он был надежным товарищем, состоял в местной организации коммунистов, и на него возлагались большие надежды. Правда и то, что он пошел на большой для себя риск, но план, предложенный Хараламбом, был подготовлен с величайшей тщательностью и удался прекрасно. Райку теперь находился в безопасности и мог руководить всей партийной работой в городе.

Он жил в одной из маленьких комнат, окна которой выходили на задворки, мебель там была самая что ни на есть деревенская, окна от лишних глаз всегда завешены одеялами. Никто из односельчан, знавших надзирателя как человека замкнутого и угрюмого, и так не осмелился бы зайти к нему во двор, но осторожность требовала принять самые строгие меры, дабы избежать любой неприятной неожиданности.

Мэчукэ достал старенький, но в хорошем состоянии радиоприемник, который они с Райку поставили в платяной шкаф, чтобы заглушить звук. Теперь Райку мог круглые сутки слушать последние невестин, которые передавали на румынском языке радиостанции разных стран мира. Связь с партийной организацией он держал через Хараламба. Тот приходил изредка, ночью, пробираясь со всеми предосторожностями через огород, позади дома, коротко отчитывался и получал указания, которые передавал затем всем первичным ячейкам.

Здесь, в этой комнатке, в одну из таких ночей Райку и Хараламб разработали до мельчайших деталей план организации боевых отрядов, которым предстояло бороться за свержение фашистского режима Антонеску и изгнание гитлеровцев. Они назначили командиров и определили стоящие перед ними задачи. Взвешивая со всех сторон этот план, Райку все время что-то совершенствовал в нем, добавлял, заботясь о том, чтобы все было разложено по полочкам, чтобы не возникло ни одной неожиданности во время его исполнения, когда руководство партии даст сигнал к действию.

Однажды вечером после ужина Райку сидел, облокотившись на стол, в своей комнатке и только хотел прикурить от лампы, как послышался короткий стук в дверь. Он вздрогнул и замер, прислушиваясь. Кто бы это мог быть? Инстинктивно он бросил взгляд на дверь шкафа и убедился, что она закрыта. Через мгновение стук повторился трижды, потом через короткий промежуток раздался снова, и тогда Райку пошел и открыл дверь. На пороге, тяжело дыша, стоял разгоряченный Хараламб.

— Здравствуй! — Он протянул руку Иону Райку, и тот ответил ему рукопожатием. — Что поделываешь?

— Да вот, ждал тебя, беспокоился, что задерживаешься…

— В городе была облава, и мне пришлось сделать большой крюк, чтобы незаметно выйти в поле, а потом уж бежать сюда, в деревню, — ответил Хараламб, все еще не отдышавшись и торопливыми движениями вытирая платком лоб и затылок. — Боялся опоздать да и не хотел, чтобы ты беспокоился, вот я немного и пробежался.

— У тебя такой вид, словно-за тобой гнались полицейские собаки… Садись же, вот стул…

— Ишь чего! Нет, не видать полицейским такого счастья! — фыркнул Хараламб, усаживаясь. — Я стреляный воробей, меня так просто не поймаешь…

Он тоже вытащил сигарету и прикурил от пламени лампы, которая стояла на столе. На стенах плясали их тени. В комнате было тихо.

— Петре на улице? — спросил Райку.

— На улице, — ответил Хараламб. — Стоит на углу дома, накинув на плечи полицейскую форму, караулит.

— Ну скажи, какие ты мне принес новости? — Райку стряхнул пепел в банку, которая служила пепельницей.

— Новости очень хорошие, — начал Хараламб, продолжая вытирать лицо платком.

— Как продвигаются у тебя дела с организацией боевых групп, особенно в мастерских? Нужно заканчивать эту работу.

— Дела продвигаются. Группы в мастерских укомплектованы.

— Задания выполнены?

— Да. Ячейка с судоверфи оказалась на высоте, честное слово! Цепь бурового станка, уж на что толстая, разорвалась, ящики с оборудованием для немецких судов пошли к чертовой матери, на дно Дуная, всего за несколько секунд.

— Что ты говоришь!

— Точно…

— Их вытащили?

— Вытащили, но не все, значит, зубчатая передача некомплектна. А те, что вытащили… можешь себе представить, на что они годятся… Ремонт задержался на две недели.

— Очень хорошо. А в железнодорожных мастерских?

— И там наши на высоте. То и дело подают ложный сигнал воздушной тревоги, как, впрочем, и на судоверфи. Люди выскакивают на улицу, разбегаются, и рабочий день пропал… Издан приказ о принятии самых жестких мер по отношению к тем, кто самовольно оставляет работу. Они считаются саботажниками и идут под трибунал.

— Пусть попробуют запугать нас приказами! — сказал Райку, махнув рукой. — Кого-нибудь поймали?

— Никого…

— Что еще слышно?

— Два паровоза задержаны позавчера у нас на станции под предлогом того, что они нуждаются в ремонте, и отправлены в мастерские, — шепотом продолжал Хараламб. — Состав цистерн с бензином для Германии остался без паровозов. В мастерских паровозы разобрали, можно сказать, до последнего винтика…

— Это здорово! А чем занимаются комсомольцы?

— Да все тем же. Пока они успешно выполняют все задания. В Балотском лесу пустили под откос эшелон с немецкими танками и бронемашинами.

— Я обрадовался, когда услышал взрыв! — Глаза Райку оживленно блеснули в свете лампы. — Никто не провалился?

— Нет.

— А кто участвовал?

— Двое, Габриэль и Пиус, оба с судоверфи…

— Это их подпольные клички?

— Да, так мне, во всяком случае, сказали…

— Передай им через Валериу благодарность от Молнии. Ладно?

— Конечно.

— Как случилось, что схватили этого мальчугана, продавца бубликов от «Братьев Графф»? — озабоченно спросил Райку, и его лицо помрачнело. — Он комсомолец? Мне сказал Петре, что в полиции его чудовищно пытают, будь они прокляты, эти зверюги!

— Да, он комсомолец, — подтвердил Хараламб. — На последней встрече Валериу мне рассказал, как это произошло. Один инвалид увидел, как он расклеивал листовки, и выдал его помощнику комиссара полиции Ангелеску… Парень держится хорошо. Никого не назвал. Не проронил ни слова.

— Плохо, что мы несем потери, — заметил Райку задумчиво и грустно. — Особенно жаль детей, которые борются вместе с нами, воодушевленные мечтой о счастье! Много ли они видели в своей жизни, пока еще такой короткой? Почти ничего. Но они жертвуют собой ради великого дела, и кто-то из них не доживет до победы… Как это ужасно! — Райку замолчал, стряхнул пепел в банку и несколько минут размышлял, наблюдая за кольцами сизого дыма, которые плыли к низкому потолку. Чуть погодя он спросил: — Ты что-нибудь знаешь про моего Санду?

— У него все в порядке, — ответил Хараламб. — Вернулся из Констанцы и работает на судоверфи. Я его видел на прошлой неделе, он покупал на рынке зелень. Сам кухарничает…

— Про меня ему не говори ничего, слышишь, Хараламб? Так только, что со мной, мол, все в порядке, я здоров и постоянно думаю о нем. Пусть будет умницей и заботится о доме…

— Хорошо…

— Как с оружием? Раздобыли еще что-нибудь?

— Один из комсомольцев, взорвавших поезд, отобрал винтовку у старого солдата. Парню это могло дорого стоить. Да и операция провалилась бы…

— Этот вопрос обсуждался в молодежной организации?

— Обсуждался. Комсомолец оправдывался, говоря, что другого выхода не было, солдата, на которого они напоролись, следовало или убить, или связать и отобрать у него винтовку. Так они и сделали.

— Где она, винтовка?

— Сдали Валериу, и он отнес ее куда надо, приобщил к остальному, оружию.

— Очень хорошо. Учти сам и передай Валериу, главное, что теперь требуется, — это оружие и еще раз оружие: винтовки, гранаты, боеприпасы. В любую минуту они могут нам понадобиться. И необходимо, чтобы оружие хранилось в идеальном состоянии.

— А у тебя что слышно? — спросил Хараламб. — Я знаю, сюда приезжал представитель руководства. Что он говорит? Как развиваются события? У меня уже не хватает терпения ждать, руки чешутся…

— Да, приходил товарищ, он вернул наш план действий с кое-какими уточнениями.

— Серьезными?

— Не очень, число групп и их состав прежние. То же самое можно сказать и о тех, что ты комплектовал в железнодорожных мастерских. Они укомплектованы полностью?

— Да.

— Прекрасно. Ну а в отношении военнослужащих гарнизона? Как мы будем действовать? Этим очень интересовался и товарищ из области. Дни идут, а дело не движется. Свергнуть существующий режим и повернуть оружие против немцев невозможно без участия военных. Мы такое указание получили, и я убежден в его правильности. Ты себе представляешь, на какую силу мы можем при этом рассчитывать? Какой огромный вклад способна внести во все это армия? Свои группы мы уже составили, знаем, на что надеемся, но достаточно ли этого?

— Не волнуйся, дружище, — попытался успокоить его Хараламб. — Младший лейтенант Ганя, единственный, кого нам прямо рекомендовали привлечь к нашей деятельности, был в отъезде. Едва он вернулся, мы с ним связались, все сделано так, как ты просил.

— Что он вам сказал?

— Согласился. Даже обрадовался, что ему поручают такое дело, благодарил за доверие нашу инициативную группу — так я назвал ему нашу организацию. Я объяснил, что надо делать, поручил составить план действий патриотических отрядов по нашему гарнизону… Он уверенно рассчитывает на роту, которой командует.

— Хорошо, но разве нас интересует только Ганя? Разве мы будем иметь дело с ним одним? А кого-нибудь еще не сумели бы вы или Ганя привлечь к нашему делу?

— Пока нет, товарищ Райку. — Хараламб широко развел руками. — Рано вербовать кого-то еще. По словам Валериу, есть один офицер, лейтенант Сабин Ницулеску, его можно было бы привлечь, но мы недостаточно знаем, какие у него убеждения.

— Хорошо, остановимся на Викторе Гане, но не будем упускать из виду и Ницулеску. Нужно с ним работать, убеждать в правоте нашего дела… Ну а с Ганей, мне кажется, все ясно.

— Он человек надежный, уверяю тебя. Насколько я понял, у него есть какой-то контакт с партией…

— Это меня радует, — сказал Райку. — Тем более что, по твоим словам, этот Ганя пользуется большим влиянием на солдат своей роты.

— Безусловно.

— Ну что ж, раз теперь с нами и младший лейтенант, мы можем быстро доработать наш план, — заключил секретарь. — Нужно согласовать его предложения с нашими. При условии, что за основу будут взяты наши разработки. Следовало это сделать раньше, но, ты говоришь, его не было в городе… А теперь необходимо торопиться. Завтра к вечеру ты мог бы принести его план действий? Как ты думаешь?

— Думаю, что да. Сегодня же свяжусь с ним, пусть подготовит материалы.

— Я составлю общий план, мы его обсудим в узком кругу, и каждый получит конкретное задание…

— Когда мы созовем людей?

— В воскресенье вечером, в двадцать два часа, на чердаке спиртового завода. Место надежное.

— Кто примет участие в этой встрече?

— Все, кто ответствен за это дело: я, ты, клепальщик с судоверфи Флоря, Валериу и, разумеется, младший лейтенант Ганя…

— И он? — спросил Хараламб.

— Да, и он. Мы будем обсуждать только те вопросы, которые связаны с вооруженной борьбой против немцев в нашем городе: задачи, цели, средства…

— Хорошо, товарищ Райку. — Хараламб поднялся, собираясь уходить. — Значит, так: завтра вечером я приношу тебе материалы от Гани, а в воскресенье, в двадцать два часа, мы встретимся, как условились…

— Договорились…

— А как ты живешь? Не нужно ли тебе чего? Продукты, сигареты, я знаю, у тебя есть. Но, может быть, еще что-то надо? Какую-нибудь книгу? Что-то передать? Да мало ли еще…

— У меня все есть, — сказал Райку, положив руку на плечо своему связному. — Я только жду того дня, когда смогу выйти на свет божий. Устал от этой темноты!

— Уже недолго осталось, — ответил Хараламб.

— Не сомневаюсь и потому терпеливо жду…

— Ну, будь здоров, счастливо тебе!

Они крепко пожали друг другу руки. Хараламб осторожно открыл дверь и вышел на цыпочках в сени. Постоял немного, прислушиваясь к ночной тишине, выглянул и, увидев сигнал Петре Мэчукэ, спустился во двор, обошел дом и как тень исчез в непроглядной тьме.

Выбравшись из села, Хараламб зашагал полями, которые тянулись к городу. Подойдя к городской окраине, он вдруг услышал возбужденные голоса. Шла перебранка между несколькими мужчинами, плакала женщина, неугомонно лаяли собаки, ночь усиливала эти звуки, придавая скандалу преувеличенные масштабы. У кого-то в руках мелькал зажженный фонарь; тот, кто его держал, не считался, видимо, с правилами светомаскировки, очень строгими в последнее время. Луч света то поднимался, то опускался, иногда и вовсе исчезал за спинами столпившихся людей.

— Перестань, Думитру, перестань! — отчетливо звучал в ночи рыдающий голос женщины. — Мне плохо…

Хараламб постоял минуту, напряженно вслушиваясь, не зная, как поступить. Ему очень хотелось узнать, что там творится, но в его положении следовало избегать встреч с кем-либо из знакомых или с полицейскими. И он, не обращая больше внимания на ночной переполох, свернул на другую улицу, торопясь к центру города. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как столкнулся с бедно одетой старой женщиной, которая тянула за собой ребенка лет пяти, босого, в одной рубашонке.

— Господин хороший, его поймали? — спросила она, останавливая Хараламба, который хотел было ее обойти.

— Кого поймали?

— Убийцу.

— Какого убийцу?

— Разве вы не оттуда идете? Не от дома Замфиройю? И что вы на меня так смотрите?

— Нет, я там не был, — тихо ответил Хараламб и, пряча от нее свое лицо, стал вытирать его платком, как будто оно вспотело. — А что случилось?

— Значит, вы не знаете? — поняла женщина. — Так вот, сейчас я вам объясню. За домом Замфиройю нашли тело убитого немца. Кто-то ударил его ножом. Страшный, видно, был удар, немец, говорят, не пикнул. Свалился в бурьян у забора… Немецкий солдат.

— За что его так? — спросил Хараламб.

— А кто его знает за что? — пожала плечами женщина. — Всякое болтают. Видели его будто и раньше, он ходил к жене Замфиройю, а ее муж подкупил каких-то бродяг, чтоб они, значит, его убили, а ее, мол, убьет он сам. А кто говорит, его убили цыгане, чтобы очистить ему карманы и забрать ручные часы, вроде бы они у него были дорогие, золотые… Потому что, слышишь, стянули с него и сапоги. Сапоги-то у него были хорошие, из воловьей кожи, новые…

— Да что ты говоришь? — прикинулся удивленным Хараламб.

— Вот какая история, душа моя, — заключила женщина, с трудом удерживая ребенка, который все тянул ее за руку, чтобы идти дальше. — Ну до свидания, всего вам доброго.

Женщина с ребенком исчезла в ночи, и Хараламб несколько минут смотрел ей вслед, взволнованный услышанным. «Какова бы ни была причина этого преступления, — рассуждал он, думая о немецком солдате, — ясное дело: наши уже не могут терпеть так называемых союзников, допекли они народ…»

Где-то очень близко послышался глухой шум мотора. Наверное, это была машина полиции или немецкой комендатуры, она мчалась на большой скорости к месту происшествия.