У ворот Северина

36

События развивались стремительно. В середине того же дня к полковнику Димитрие Жирэску пожаловали два неожиданных гостя. Первым, о ком доложила секретарша, был адвокат Титус Панаитеску, руководитель местной организации либеральной партии[29], высокий, статный мужчина, лет шестидесяти, в строгом белом костюме и галстуке бабочке. Сияя улыбкой, он дружески пожал полковнику руку и сразу приступил к делу:

— Дорогой Мити, у меня к тебе важный разговор…

— Счастлив быть полезным, Титус! — Жирэску вышел из-за стола и обнял приятеля. — Как поживаешь, дорогой? Где пропадал?

— Отсиживался в поместье, мой друг. Где же еще? — Панаитеску небрежно пожал плечами и провел рукой по волосам, лишь кое-где тронутым сединой. — Так и сидел, пока весь этот кошмар не кончился. Политикой заниматься, сам понимаешь, я не мог, коллегия адвокатов работала бог знает как, вот я и решил, что маленькая передышка в моем возрасте не повредит…

— Ты совершенно прав, Титус. Но что же ты стоишь? Садись, пожалуйста.

— Не хочу отвлекать тебя от дел, дорогой. Вот только помоги нам разрешить один вопрос, можно сказать, жизненно важный для нашего уезда. Не думай, что я преувеличиваю!

— Слушаю тебя внимательно…

— Речь идет о возобновлении деятельности либеральной партии, в частности ее местной организации. Демократические свободы вновь разрешены, страна, надо думать, возвращается к политической системе былых времен, я полагаю, пора и нам приниматься за дело.

— Чем же я могу помочь, дорогой?

— О, ничего особенного не требуется! Простая бумажка. Разрешение на то, чтобы мы заняли наше прежнее помещение, знаешь, на улице Дечебала, рядом с кинотеатром…

— И только-то? Сейчас секретарша тебе отпечатает на машинке…

— Спасибо, Мити, сердечное спасибо! Ты просто чудо! Не могу ли и я быть тебе чем-нибудь полезен? Время смутное, всякое может случиться… Да, кстати, что это сегодня утром произошло здесь, у здания? Я слышал, какие-то хулиганы связали и увезли немецкого коменданта?

— Да, Титус, к сожалению, это правда.

— Какая неслыханная наглость! Кто эти люди?

— Так называемые боевые отряды патриотов. — Жирэску развел руками. — Во всяком случае, так они сами себя величают. Действуют под руководством коммунистической партии. Положение сложилось безвыходное, и я вынужден был отступить. Что поделаешь!..

— Но на каком основании они его арестовали?

— Понимаешь, мы допустили промах с разоружением немецкого гарнизона, так сказать, нарушили предписание генерального штаба. Вот эти разбойники и перехватили инициативу. А вообще-то, ты же знаешь, как у нас говорят: не человек управляет временем, а время человеком…

— Истинная правда…

— И представляешь, я как раз договорился с Клаузингом, что они добровольно сдадут оружие и покинут город! Но что поделаешь, так уж получилось. Мне же еще и пригрозили…

— Да что ты? — удивился Титус Панаитеску.

— Представляешь, в каком я оказался положении?

— Ничего, все обойдется, — успокоил его адвокат, двумя пальцами поправляя галстук. — Но осторожность надо соблюдать, это верно. Осторожность — мать благополучия. До скорого свидания, мой друг. И еще раз спасибо! Когда мы теперь увидимся? Давай посидим в тесной компании!.. Я теперь снова на своей вилле. И знаешь, моя соседка, госпожа полковница Дона, питает к тебе весьма нежные чувства… Да-да, это не секрет… Или ты боишься свою Артемизу?

— Я? Я боюсь только бога, дорогой Титус!..

— Вот и прекрасно! — хитро улыбнулся адвокат. — Госпожа Дона, чтобы ты знал, женщина восхитительная… Но не будем сейчас об этом… Итак, до встречи. Всех тебе благ!..

Еще через полчаса порог кабинета полковника Жирэску переступил учитель мужской гимназии Константин Станчу. Долгие годы он возглавлял городскую организацию национал-царанистской партии. Этот толстый, седой, смуглолицый человек с тяжелыми, вечно полуопущенными веками, казалось, спит на ходу. Как и первый посетитель, он пришел попросить разрешения занять помещение для своей организации и, естественно, получил его.

И вот в послеобеденное время, в один и тот же час, две красиво оформленные таблички, выполненные одним и тем же художником, были прикреплены на двух городских зданиях, стекла в которых не раз разлетались вдребезги в те времена, когда еще проводились предвыборные кампании.

Но по-настоящему значительное происшествие, которое привлекло всеобщее внимание, произошло в шесть часов вечера, и носило оно сугубо драматический характер. Рота пехотного полка под командованием младшего лейтенанта Гани и около тридцати вооруженных рабочих окружили массивное, прочное здание, где размещалась немецкая комендатура, и потребовали от гитлеровцев немедленной сдачи в плен. В ответ на это требование немцы забаррикадировались. Но вернемся к событиям, имевшим место несколько ранее.

Часов в одиннадцать — начале двенадцатого явившиеся к полковнику Предойю вооруженные рабочие потребовали, чтобы он, пока не поздно, начал решительные действия против немцев.

— Господин полковник, — горячо убеждал его Глигор, — наш народ был так долго унижен, жил в такой нищете! Нет ничего удивительного, что он взял в руки оружие… И раз уж он теперь вооружен…

— Господин Григоре, — прервал его полковник.

— Меня зовут Глигор.

— Извините, пожалуйста, господин Глигор, что не запомнил вашего имени. То, о чем вы меня просите, для меня не новость. Я уже говорил об этом с младшим лейтенантом Ганей. В принципе я согласен, что надо начинать военные действия против подразделений немецкого гарнизона, но именно военные действия, а не что-нибудь другое. По всем правилам военного искусства и законам ведения войны. А то, что предлагаете вы, не наше дело. Пусть этим занимается полиция или жандармерия. Пусть они и арестовывают этих немцев.

— Господин полковник, вопросы теории меня сейчас не интересуют, страна в опасности! Решайте: вы присоединяетесь к антифашистской борьбе, которую уже ведут боевые отряды патриотов, или нет?

К такой постановке вопроса Предойю не был готов. Для себя он, правда, уже все решил, но как убедить в этом и Жирэску, который твердит, что надо любой ценой избежать кровопролития? Его не сдвинешь… А те люди, кого Предойю считал анархистами, далекими от интересов страны, сейчас всерьез озабочены судьбой родины и вооружились, оказывается, для ее защиты, а не для решения своих местных задач, продиктованных им коммунистической партией… Как все это непросто!..

— Чего вы добиваетесь конкретно? — вопросом на вопрос ответил он Глигору.

— Чтобы вы выделили нам в помощь роту младшего лейтенанта Гани.

— Хорошо, — помолчав, решил Предойю, — я отдам соответствующий приказ.

Таким образом план, разработанный Ионом Райку, Глигором и Виктором Ганей, был приведен в исполнение: еще до захода солнца солдаты и рабочие начали осаду здания немецкой комендатуры.

Трижды они предлагали немцам сложить оружие и трижды получали категорический отказ. Капитан Вильке, старший по званию после Клаузинга, принял решение драться до последнего. Об этом он и уведомил осаждавших запиской, которую бросил из окна.

Капитан написал им по-немецки, но никто из рабочих или солдат немецкого языка не знал, и по совету капрала Динку Ганя послал за Михаем Георгиу, который находился вместе со своим отрядом в районе гимназии. Пробежав записку глазами, Михай сказал:

— Он пишет, что страшный конец лучше, чем страх без конца.

— Что ж, все ясно, — заключил Ганя, — будем начинать… я уже распорядился, чтобы сюда доставили два противотанковых орудия.

— А мы и не рассчитывали, что немцы выйдут к нам с поклоном!.. — отозвался Райку. — Откроем огонь, шарахнем из пушек, то-то будет им время записочки писать… Ну, лейтенант, что молчишь?

— Я любуюсь вами. Ну и хватка у вас! А ведь если подумать, простой, в общем-то, человек, самый что ни на есть обыкновенный, но хватка!.. — Он восхищенно потряс головой.

Райку сердито на него покосился:

— Расхваливаешь меня, будто сваты невесту! Нашел время!

Сухо треснул винтовочный выстрел, его подхватило эхо, за ним — другой и сразу — автоматная очередь.

— Никак, немцы зашевелились? — Динку побежал к углу дома, бросился на землю и, укрывшись за высокой клумбой, направил бинокль на окна комендатуры. Вернувшись, он доложил: — Один из наших солдат переходил улицу, и немцы открыли пальбу.

— Убили?

— Нет.

— Начинаем атаку! — решил Ганя. — Нечего больше ждать! Согласны?

— Согласен, — ответил Райку.

Ганя вынул из планшета листок бумаги, что-то быстро на нем набросал и крикнул:

— Капрал Динку! Срочно передай командирам взводов мой приказ: первому взводу держать под методическим пулеметным огнем окна чердака и второго этажа; второму взводу — вести огонь очередями по балкону, входной двери и окнам первого этажа. Глигору — он командует на правом фланге — передашь: из стрелкового оружия вести только прицельный огонь. Понятно?

Через несколько минут шквальный огонь обрушился на здание комендатуры. Посыпались стекла, черепица, ветки деревьев. В считанные секунды будка часового превратилась в решето, пули прошили кузов и шины грузовика, стоявшего во дворе в тени абрикосовых деревьев, и под ним растеклась лужа масла и бензина. Машина запылала, загорелись деревья… Еще немного — и страшный грохот потряс все вокруг: взорвался бензобак, двор заволокло удушливым черным дымом. Пулеметная очередь скосила древко нацистского знамени, укрепленного на балконе второго этажа, и большое полотнище с белым кругом и черной свастикой посередине повисло как тряпка. Пули отскакивали от стен и разлетались рикошетом во все стороны, сыпалась штукатурка, покрывая белой пылью вьющийся по стенам плющ.

Немцы отвечали автоматными очередями.

Ганя, стоя рядом с Райку, наблюдал за ходом поединка в бинокль. Оба были обеспокоены: уже десять минут как идет стрельба, а толку пока никакого. Надо поторапливаться. Вот и с Дуная ветерком потянуло, ночь наступает.