У ворот Северина

18

Помещение магазина, точнее говоря, мастерской «У золотых часов» было не особенно обширным. Находилась мастерская на центральной улице города, вблизи муниципалитета. Петер Хинтц, ее владелец, был тщедушный человечек, сутулый, с сильно поредевшими белесыми волосами, в очках с железной оправой, сквозь стекла которых испуганно смотрели на мир его голубые выцветшие глаза. У него была репутация самого исполнительного часовщика в городе, он чинил любые часы, с ним было очень легко договориться о сроке. Если, например, он обещал, что заказ будет выполнен к пятнадцати часам в субботу, можно было не сомневаться, он это выполнит неукоснительно. О качестве и говорить нечего. Но прежде всего он был известен в городе как непревзойденный золотых дел мастер. Кольца, браслеты, серьги, цепочки его работы были превосходны. С утра до ночи один, без помощника, он сидел, склонившись над рабочим столом, с лупой в глазу. Он колдовал в пустой мастерской, молчаливый, с головой погруженный в свое занятие.

Когда колокольчик над дверью издавал тихий звон, извещая о приходе заказчика, Хинтц мельком кидал взгляд на посетителя и продолжал заниматься своим делом, будто никто его и не потревожил. Ни на минуту не отрываясь от работы, он немного погодя спрашивал:

— Чем могу служить?

Человек объяснял, что привело его в мастерскую, и протягивал часы. Хинтц рассматривал их, подставив под абажур из черной бумаги, открывал крышку, изучал их металлические внутренности, потом называл срок изготовления и стоимость ремонта. Что касалось оплаты, то тут он был непреклонен, уговорить его на другую сумму ни одному заказчику не удавалось. Сколько он назначил, столько, значит, и стоила работа. Гарантийный ремонт. Кому дорого, пусть идет в другое место. Он и так перегружен и к тому же работает без помощника.

Было у него еще одно любимое занятие — ухаживать за красавицей канарейкой; птица сидела в клетке, прикрепленной крюком к стене, на которой тикало множество стенных часов с маятниками, исправно и одновременно отбивавших каждые полчаса. Канарейку несколько месяцев назад подарил ему подполковник фон Клаузинг, и Петер Хинтц считал, что эта птица приносит счастье. Не только потому, что теперь, когда в его маленьком магазинчике весело распевала эта прелестная пташка, число клиентов вроде бы возросло, но главным образом потому, что именно с того дня господин Клаузинг почти каждый день оказывал ему честь своим посещением, справлялся о том, как идут у него дела, как здоровье, а на самом деле интересовался мадемуазель Лиззи, учительницей немецкого языка в женской гимназии.

— Как себя чувствует фрейлейн Лиззи? — прежде всего выяснял немецкий офицер. — Как она провела ночь?

— Прекрасно, господин офицер. Прекрасно…

— Не шелает ли она погульять? Не ошень ли она усталь?

— Для вас она никогда не устала, господин подполковник! — вспыхивал польщенный Петер Хинтц, краснея до кончиков ушей от внимания, которое ему оказывал немецкий комендант. О такой чести он и не мечтал. — Прошу пройти… Лиззи! — звал он хриплым от волнения голосом, обернувшись в сторону расположенной позади мастерской комнаты дочери. — Лиззи! Пришел господин комендант…

Интимное пребывание господина коменданта в комнате Лиззи продолжалось два-три часа, иногда всю ночь, и каждый раз оттуда доносился смех, звуки радио или звон бокалов. Петер Хинтц не смел в это время окликнуть свою дочь даже шепотом. Он молча сидел за рабочим столом, с лупой в глазу, и напряженно работал, невольно прислушиваясь ко всему, о чем говорилось за закрытой дверью. Его не беспокоили ни приступы пламенной любви, случавшиеся у господина коменданта, ни страстные признания Лиззи, обращенные к «бесподобному» Гансу, ни бурные оргии, которыми обычно завершались эти визиты.

Покидая комнату Лиззи, Клаузинг надевал фуражку, вежливо и любезно беседовал со старым часовщиком, произносил несколько банальных фраз, после чего жал ему руку и уходил. Чаще всего он уходил на рассвете покачиваясь, от него разило спиртным, и тогда господин комендант не замечал часовщика, проходя мимо, даже не поворачивал головы, тогда как Петер Хинтц, усталый после бессонной ночи, с трудом приподнимался со стула и старался как можно почтительнее его приветствовать, низко склоняя голову. Чтобы Петер Хинтц обиделся на отсутствие внимания к его особе? Нет, об этом не могло быть и речи! Ведь у господина коменданта столько забот.

Вскоре часовщику стало известно об одном тайном намерении Клаузинга. Оказывается, он собирался сделать предложение Лиззи еще до того, как уедет в Германию. Лиззи сама это подтвердила в разговоре с отцом. Война будет выиграна армией фюрера, наступит мир, и он, Клаузинг, вернется домой вместе с ней, они пока будут жить на вилле его родителей, которая расположена в маленьком городке на границе с Францией. Ганс получит философское образование в Берлине и будет преподавать в Берлинском университете. И они поселятся в столице великой Германии или, может быть, в Париже. Это будет, судя по всему, счастливый брак… Что может быть лучше?!

О как это все было лестно для старого часовщика!.. Какие открывались перспективы! А уж как счастлива была мадемуазель Лиззи, когда думала о своем блестящем будущем!

Однажды вечером Лиззи от имени Ганса предложила своему отцу маленькую сделку: господин офицер владеет некоей собственностью, у него есть чемоданчик, где лежат золотые зубы, кольца, перстни, браслеты — все, что он мог скопить, когда служил в разных гарнизонах на севере Польши. Он их скупал у маклеров по ничтожным ценам, ведь поляки нуждались в деньгах, их хозяйстве было разрушено войной.

— Но в чем состоит сделка? — удивился Петер Хинтц. — Лиззи, дорогая, ты хочешь, чтобы я их у него купил?

— Нет, нет, ничего подобного, — успокоила его Лиззи. — Эти вещи ты, как ювелир, обработаешь, это увеличит их стоимость, а потом их надо будет продать. Вырученные деньги мы возьмем себе, это будет наше состояние. Мое и Ганса…

— Но ты ведь сказала, что собираешься уехать вместе с ним в Германию, что вы будете жить там…

— Совершенно верно. И ты поедешь вместе с нами…

— Что же ты будешь делать там с румынскими деньгами? Лучше возьмите с собой золото, а не деньги…

— Неблагоразумно было бы продавать эти вещи в Германии. На румынские деньги мы купим золотые слитки… Таков план Ганса, и ты должен помочь.

Петер Хинтц долго думал над этим, сидя за рабочим столом. Держа в руках часы, он никак не мог заняться их ремонтом. Какую цель преследует господин офицер такой сделкой? И как он сумел раздобыть такое количество золотых зубов? Неужели поляки действительно продавали свои зубы, чтобы наладить хозяйство, как уверяет его Лиззи? Трудно себе представить что-либо подобное. Хорошо, в конце концов, его не интересует происхождение золота, господин офицер хозяин своих богатств, но как ему, ювелиру, удастся продать эти изделия? И как быть с финансовой инспекцией? Ведь по закону золото должно быть зарегистрировано…

— О чем ты думаешь, папа? — нежно спросила его немного погодя Лиззи.

— Как поступить с финансовым надзором, — признался он. — Золото необходимо зарегистрировать.

— О, в этом отношении не беспокойся! — Лиззи погладила его по седым волосам. — Разве Ганс не главный человек в городе? Кто посмеет задавать лишние вопросы?

Петер Хинтц снова задумался. Опустив голову, он уставился отсутствующим взглядом в крышку стола, на котором было разложено множество деталей: крышечек, молоточков, отверточек и колесиков.

— Папа, все, что ты делаешь, ты делаешь для моего будущего, — продолжала Лиззи настойчивее. — Я тебе уже сказала, мы не можем везти с собой в Германию эти золотые зубы…

— Хорошо, моя девочка, — помолчав, ответил старик. — Завтра я тебе дам ответ. Конечно, такой, какой не рассердит господина Клаузинга.

— Значит, ответ может быть только один: ты согласен с моим предложением. Вернее, с предложением Ганса…

Не прошло и двух недель, как в витрине мастерской «У золотых часов» появились всевозможные ювелирные изделия — золотые браслеты, кольца, изготовленные из «материала клиента» или из материала владельца. А через четыре дня, утром, колокольчик на двери предупредил Петера Хинтца о том, что клиент переступил порог мастерской. Это был невысокий, плотный мужчина, рыжеватый, с зелеными глазами и широким красным лицом, словно покрытым ржавчиной. На нем был коричневый костюм, под мышкой портфель из желтой кожи.

— Чем могу служить? — безразличным тоном спросил старый часовщик, не поднимая глаз от деталей, которые выбирал пинцетом из тарелочки.

— Я из городской полиции, помощник полицейского комиссара Ангелеску, — отчеканил незнакомец и бросил портфель на стул. — Вы Петер Хинтц?

— Да, я. — Старик поднял бледно-голубые, выцветшие глаза и, сняв лупу, надел очки в железной оправе, чтобы получше разглядеть посетителя. — Чем могу быть вам полезен?

Помощник полицейского комиссара не обратил внимания ни на вопрос часовщика, ни на то, что лицо у него стало белее мела. Он спокойно подошел к витрине, открыл ее, протянул руку, взял крышку от часов и браслет, долго их рассматривал, поворачивая то одной, то другой стороной.

— Настоящее золото? — повернулся он к часовщику.

— Настоящее, господин помощник полицейского комиссара!

— Какого происхождения?

— Что вы сказали? — подставил ухо старик. — Я не расслышал…

— Откуда у вас это золото?

— Откуда золото?

— Да, откуда?

— Ну… как откуда?.. От клиентов. Я его покупаю, потом продаю. Вы ведь знаете, как ведется торговля. Времена теперь тяжелые! Человеку не на что жить, и он склоняется к мысли, что может обойтись без перстня…

— Или без зубов…

— Иногда и так…

Ангелеску кашлянул в кулак, долго и подозрительно смотрел на старика, потом открыл портфель, вытащил какую-то бумагу, внимательно прочитал ее и снова положил в портфель.

— Вы, господин Хинтц, обвиняетесь в том, что поддерживаете связь с бандой преступников, которые по ночам раскапывают могилы, вытаскивают у покойников зубы и приносят вам, чтобы вы их обработали для продажи…

— Я, господин помощник полицейского комиссара? — изумился старик. Ноги у него задрожали, и он медленно, с трудом встал. — Я связан с преступниками? Да что вы, господин Ангелеску! Это обвинение совершенно безосновательно…

— Вам придется это доказать, а пока я вынужден опечатать все вещи, сделанные из золота. Прошу, соберите все с витрины и положите в сейф.

— Господин Ангелеску, я не могу этого сделать, — сказал Петер Хинтц, обходя стол. — Вещи не мои… Это личная собственность самого подполковника Ганса фон Клаузинга. Так что…

— То есть как собственность господина подполковника? — в свою очередь удивился Ангелеску, и лицо его покраснело еще больше. — Какое отношение он имеет к вашей мастерской? И потом, даже если это и так, закон запрещает немецкому офицеру продавать вам золото, не имея на то специального разрешения! Ясно? У него что, склад драгоценных металлов?

— Вы меня неправильно поняли, господин помощник, — счел уместным добавить старый часовщик. — Я сказал, что вещи являются его собственностью, а вовсе не то, что он мне их продал…

— В каком смысле я, должен это понимать?

— В том, что это его вещи и он пользуется моей витриной, чтобы продать их.

— А это нельзя делать без предварительного разрешения! — отрезал Ангелеску. — Тем более что он, господин подполковник, не является гражданином румынского государства и, стало быть, торговля, которой он незаконно занимается, лишает таможенные власти больших денег!

— Господин Ангелеску, я ничего не знаю, — пожал плечами Петер Хинтц с самым невинным видом. — Возможно, так оно и есть, как вы говорите, потому что вам виднее, вы знаете законы… В таком случае прошу вас лично побеседовать с ним…

— Но сейчас я беседую с вами, потому что нарушение допустили вы! — строго заметил помощник полицейского комиссара. — Так что соберите, как я уже сказал, все вещи и положите в сейф, а я их опечатаю. После этого вам надлежит подписать протокол.

Петер Хинтц широко развел руками, как бы говоря, что он бессилен что-либо изменить в этом трудном положении, затем, еле волоча ноги, по-стариковски сгорбившись, пошел к витрине. Дрожащей рукой стал собирать все, что лежало там на серебряном подносе: перстни, крышки от часов, браслеты, монограммы, серьги. Потом вернулся и положил все это в сейф. Ангелеску стоял в стороне и ковырял спичкой в зубах, потешно перекосив лицо. Старый часовщик ни разу не посмотрел в его сторону. Занятый опустошением витрины и ее новым оформлением, он думал о том, что у него нет возможности предупредить господина Ганса фон Клаузинга. Ведь если бы господин подполковник знал, что в этот момент опечатывают его вещи, в сущности его личное имущество, события развернулись бы, конечно, совершенно по-иному. А так? Хинтц вынужден сложить все в сейф, подписать протокол и ждать конфискации… И что он скажет Клаузингу? Что не проявил твердости? Но разве можно проявлять твердость в отношении полиции? Теперь, когда Хинтц познакомился с помощником полицейского комиссара, он понял, что это действительно самый грубый, самый жестокий из всех служащих в полиции! Этот человек может зверски избить крестьянина на рынке только за то, что тот продал несколько пучков шпината или горстей фасоли, не предъявив квитанцию об уплате налога на торговлю.

В это время зазвенел колокольчик над дверью, на пороге появилась запыхавшаяся мадемуазель Лиззи, в шелковом голубом платье и белых туфлях на высоком прямом каблуке, очень модных. Увидев ее, Ангелеску посторонился, чтобы дать ей дорогу, и проследил взглядом, как она идет к старому часовщику и целует его в лоб. Лиззи сразу заместила, что отец чем-то огорчен и встревожен, его потемневшее лицо свидетельствовало о том, что случилось что-то очень серьезное.

— Что с тобой? — спросила она по-немецки, сильно обеспокоенная, и бросила быстрый взгляд на Ангелеску, понимая, что он причастен к тому, что произошло.

— Лиззи, сходи, пожалуйста, к своему жениху, — Хинтц не хотел называть имя Клаузинга, — скажи ему, что вещи будут опечатаны…

— Это еще что такое? — поразилась мадемуазель Лиззи и возмущенно уперлась руками в бедра. — На каком основании?

— Я не все могу тебе объяснить. Передай ему то, что я тебе сказал, и попроси, чтобы он принял срочные меры…

Мадемуазель Лиззи зашла в свою комнату, причесалась перед зеркалом, слегка подкрасила губы и заторопилась на поиски Клаузинга. Проходя через мастерскую, она даже не взглянула на Ангелеску.