У ворот Северина

2

Когда Дана вошла в темную комнатку с низким облупившимся потолком, тихие голоса разом умолкли и все взгляды устремились к ней. На стульях и кровати сидели несколько человек, юношей и девушек, чьи лица было трудно различить в скудном свете, сочившемся сквозь тюлевые занавески из квадратного оконца. За столом, держа газету, сидел Валериу, секретарь организации, высокий худощавый юноша, остриженный наголо, как новобранец, с карими глазами, добрыми и спокойными. Он тоже посмотрел на вновь пришедшую. Валериу был в рубахе военного образца, жесткой и мешковатой, с расстегнутым воротом, в потертых темно-синих штанах, обмахрившихся снизу, на ногах — потерявшие форму солдатские ботинки, в дырках и заплатах. Никто не знал его настоящего имени. Валериу, и все тут. Никто не знал, где он живет, чем занимается. Дана предполагала, что он новобранец, а по специальности — механик или слесарь. Военная рубашка, стрижка под нулевку, покрытые ссадинами руки со следами машинного масла, особенно заметными в складках кожи и под ногтями, — все это делало ее догадку довольно правдоподобной.

— Ты пришла, Лила? — спросил Валериу, называя Дану ее конспиративным именем, и протянул ей руку.

— Пришла, — ответила Дана.

— Ну как тебе жилось все это время? — улыбнулся Валериу и отложил газету.

— Как жилось! Да я просто с ума сходила, честное слово. От вас ни звука, я уж не знала, что и думать…

— Вынужденные «каникулы», Лила, — сказал он спокойно и, посмотрев на присутствующих, снова улыбнулся. — Не веришь? Больно ты «полюбилась» полицейским и этим дамочкам из гимназии: допросы, письменные объяснения… Что называется, взяли на прицел. Садись, Лила.

Дана села на кровать и, оглядевшись, не сразу узнала в полумраке комнаты тех, кто там собрался: свою одноклассницу Михаилу Лилиану, хрупкую и нежную, в белом платье с синими пуговицами, с каштановыми волосами, зачесанными наверх и стянутыми в тугой узел; тихую Танцу, маленькую и кругленькую, с румяными щеками, с черными волосами под дешевенькой косынкой, благонравно застывшую — руки на коленях, — как школьница за партой; рядом на скамеечке кто-то возился со сломанным фонарем. Это был Пиус — его настоящее имя Ромикэ, — крепыш в клетчатой рубахе, с широкой грудью и мускулистыми руками. Говорили, что он занимается боксом и работает на верфи. Рядом с ним, держа в руках свою сандалию и пытаясь починить погнувшуюся пряжку, склонился Павел, тоже, как она думала, рабочий, только не с верфи, а из железнодорожных мастерских, светловолосый, невысокий, по слухам, неплохой футболист. По другую сторону двери, забившись в угол, словно не желая привлекать к себе внимания, сидел Максим — подпольное имя Штефан, — самый юный член организации, совсем мальчик, пекарь, продавец бубликов и разносчик газет, маленький, тощий, с землистого цвета лицом и длинными спутанными волосами, на нем была рваная рубашка и солдатские брюки, сильно поношенные и слишком большие для его щуплого тела.

— Все в сборе, можно начинать, — сказал Валериу и провел ладонью по голове — жест, сохранившийся, конечно, с тех времен, когда у него были длинные волосы.

— Не все, должен еще прийти Аурел, — возразил Павел, продолжая возиться с пряжкой.

— Верно, я совсем забыл…

Вскоре появился и Аурел, веселый, он бодро потирал руки, словно вот-вот примется за любимое и долгожданное дело. Невысокий плотный парень с прямыми, черными, зачесанными назад волосами, он был в белой рубашке с закатанными рукавами. Правый висок перерезал большой шрам — память о схватке с владельцем обувного магазина, у которого Аурел тогда работал и которому служащие пригрозили поджечь магазин, если он не повысит им жалованье. Хозяин пришел в бешеную ярость, набросился с сапожным ножом на Аурела и чуть не выколол ему глаз.

— Можно начинать? — спросил Валериу.

— Да, — ответил Аурел. — Посты выставлены.

— Порядок, — заключил Валериу. — Товарищи, прошу внимания.

Перешептывание прекратилось. Ромикэ, боксер, захлопнул крышку фонаря и сунул отвертку в карман — он свою работу закончил. Из-за двери выдвинулся со своей скамеечкой Максим и замер — весь напряженное внимание. Дана пригладила волосы, улыбнулась Лилиане, которая села рядом, взяла ее за руку, и они, прижавшись друг к другу, были теперь похожи на близких подруг, которые только что встретились.

— Ты здесь давно не была? — спросила Дана шепотом, склонившись к самому уху одноклассницы.

— Давно. Мне тоже запретили, — чуть слышно ответила Лилиана. — Все из-за этой истории с немцем…

— Будь он неладен! — буркнула Дана и стала внимательно слушать.

Валериу предложил придумать для этой встречи какой-нибудь предлог, чтобы в случае чего дружно заявить: мол, занимались тем-то и тем-то.

— Товарищи, — тихо сказал он, — пусть будет так: мы — любительская труппа, разучиваем роли из пьесы. Решено?

— Да-а-а! — хором откликнулись ребята.

Валериу подождал, пока в комнате не воцарилась тишина, а потом ровным, спокойным голосом начал рассказывать о положении на фронте. Цензура Антонеску контролирует газеты, и в них обо всем сообщается чрезвычайно запутанно и неточно. Корреспонденты врут без зазрения совести, а в тех редких случаях, когда вынуждены говорить правду, для всех совершенно очевидную, говорят обиняками, сопровождая информацию неправдоподобными комментариями. Нанося все более мощные удары по немецким войскам, русские добились серьезных успехов на всем театре военных действий. Немцы растеряны. Они бросают в бой последние резервы. Антонеску отдал приказ о новой мобилизации, но многие не явились на призывные пункты. Никто больше не хочет умирать за интересы фашистских заправил. В городе нет электричества, нет продовольствия, хлеб выпекают в селе Бистричоара, в город привозят всего по 700—1000 буханок в день, и те, как правило, до населения не доходят, их забирают немцы для начальства. Тот, кто остался в городе — а большинство бежало от бомбежек, — умирает с голоду, нет ни овощей, ни муки, ни картофеля, растительное масло не выдавали по карточкам с ноября 1943 года!

— Нет мяса! — почти шепотом добавила Лилиана. — Мамочка простояла вчера в очереди на рынке с трех утра и принесла всего несколько костей…

— А когда мясо привозят, оно страшно дорого, — продолжал Валериу, понизив голос. — Цены просто немыслимые: свинина двести пятьдесят лей килограмм, телятина более двухсот. А слесарь с судоверфи получает не больше четырех тысяч в месяц. Как может семья прожить в таких условиях?

— И бубликов больше не делают, — добавил, сверкнув глазами, малыш Максим. — По утрам, вместо того чтобы ходить с лотком, я сметаю паутину в пекарне, а по вечерам продаю газеты, чтобы хоть что-то заработать.

— Надо же! Всем теперь только и забот что думать про твои бублики! — взорвался Ромикэ. — Ты что, не слышал, хлеба нет… Людям нужен хлеб, а не бублики.

— Я это знаю, — не сдавался Максим. — Но бывает и так: муку вдруг привезли, а разгружать и печь некому. Люди разбежались из-за бомбежек. Домн Графф, хозяин хлебопекарни, собирает своих работников с помощью полиции, а никто не идет… все прячутся.

Валериу поднял руку и сделал знак, чтобы они замолчали и дали ему возможность продолжать.

— Используйте это как повод, чтобы возбудить недовольство населения, разъясняйте людям, особенно окружающей вас молодежи, в чем истинная причина нищеты, что происходит на белом свете и у нас в стране, почему столько бед, что не продохнешь, и конца им не видно! Там, где вы работаете, в очереди за хлебом, за мясом или утром на рынке, просто на улице — везде, где подвернется случай, завязывайте беседы — очень тактично! — и разъясняйте, откуда на нас сыплются несчастья, что они не с неба упали, как некоторые стараются внушить, а навязаны земным «божеством», именуемым фашизмом, буржуазией, эксплуататорскими классами. Понятно, друзья?

В комнате наступила глубокая тишина. Не было слышно ни звука. Только снаружи, во дворе, бегала от ворот до задней стены забора и обратно собака, гремя цепью, скользящей по натянутой проволоке.

— Эти их фашистские листки врут напропалую, — нарушил молчание Ромикэ и обвел взглядом притихших ребят. — Все видят, что Гитлеру капут, а бессовестные газетчики словно с луны свалились или заболели куриной слепотой.

— Дураки они, что ли, признать близкое поражение этого бесноватого Адольфа? — подал голос и Павел. — Пишут несусветную чушь для собственного успокоения…

— Словом, сами себя подбадривают! — заметил Аурел.

— Вот именно!

— Слышали про взрыв воскресной ночью? — шепотом спросил Ромикэ и снова обвел взглядом собравшихся. — Взлетел на воздух воинский эшелон с немецкими танками и броневиками…

— Где?

— Недалеко от станции Скела Кладовей.

— Говорят, это была авария, стрелку перевели неправильно, — вмешался в разговор Максим. — Так я слышал…

— Какая стрелка, дурачок? — накинулся на него Ромикэ и щелкнул по лбу. — Не знаешь, не суйся! Все-то ему известно, обо всем-то он судит! Там был взрыв по полной форме. И случился он не сам по себе.

— Ей-богу, один человек мне сказал… — пытался оправдаться Максим.

— Перестань, не подхватывай любой уличный слух, — ответил Ромикэ.

— Вы должны понимать, друзья, что во всех подобных акциях решающая роль принадлежит партии, нашим старшим товарищам, — вмешался Валериу. — Только об этом нельзя распространяться. Партия действует в очень трудных условиях, полиция, вы знаете, не дремлет, но наших людей не запугаешь. И в случае с эшелоном, Пиус прав, взрыв произошел не сам по себе.

— Но и стрелка… — не сдавался Максим, вытирая нос рукавом потрепанной рубашки. — Один человек с нашей улицы был там…

— Ладно, и стрелка тоже, как ты говоришь, — понимающе махнул рукой Ромикэ и улыбнулся: пусть, мол, будет так, как хочет пацан. — Хорошо, если бы на пути у немцев вообще были только такие стрелки.

Валериу поднял руку, требуя тишины. Глядя на лежащие перед ним бумажки, он сказал:

— Сейчас мы посмотрим, как вы выполнили свои задания…

Ребята заерзали. Потом зашептались.

— Пиус и Павел, что вам удалось с самолетиками?

— Они «полетели» на судоверфь и в железнодорожные мастерские! — засмеялся Ромикэ, почесывая в затылке. — Только их было маловато. Нужно бы еще столько.

— Хорошо. Ты, Танца?

Танца поправила платок на голове, щеки ее зарделись еще больше, и она молча пожала плечами, словно ей нечего было сказать. Будучи застенчивой, она за все время не проронила ни слова, держалась замкнуто, как будто не знала никого из присутствующих.

— Прочитала брошюру?

Она вздрогнула и отвела взгляд.

— Что ты застыла, как перед фотоаппаратом? — спросил Валериу, пытаясь заглянуть ей в глаза. — Ты не поняла вопроса?

— Поняла, но…

— Что «но»?

— Не прочитала, товарищ Валер, — робко призналась она и, застыдившись, опустила голову. — Мне было некогда. Хозяйка не отпускает нас из мастерской даже для того, чтобы попить воды или чего-нибудь перехватить, когда мы проголодаемся, такая якобы горячка с заказами. Только в полночь я добралась до кровати.

— Хорошо, не потеряй книжку и будь осторожна, чтобы ее кто-нибудь у тебя не обнаружил. Где ты ее прячешь?

— В комнате, под полом. Я отодвинула половицу и положила ее туда…

— Смотри, Танца, чтоб ее не съели мыши! — засмеялся Ромикэ и в шутку дернул девушку за платок. — Они и тебя, недотепу, скушают.

Комната дрогнула от смеха; заулыбалась и пылающая от смущения Танца, но глаз, однако, не подняла. Плотная и кругленькая, крепко сбитая, она сидела, по-прежнему склонив голову, покусывая яркие полные губы, и большими, потрескавшимися от соды рабочими руками теребила подол юбки.

Валериу опросил каждого в отдельности, как они выполнили задания, и, внимательно выслушав, дал советы, наставляя, как надо действовать и что делать, чтобы все прошло успешно.

— Ну, Штефан, а ты?

Максим смущенно улыбнулся из-за двери, сморщив землистое старообразное лицо, словно изуродованное неведомой болезнью, и медленно встал. Оправил на хилой груди рваную рубашку и упавшим голосом сказал:

— У меня, товарищ Валер, не было заданий. Связной меня посылал в разные места, назначал разные встречи, и это все. Мне ничего не поручали. Правда, ничего… — Он пожал острыми плечами, вытер рукавом нос, глядя прямо в глаза Валериу, немного опасливо, но с большим почтением.

У Максима родителей не было. Отец, портовый грузчик, погиб на фронте, мать, работавшая прачкой, погибла при первом же налете англо-американской авиации на город. Оставшись сиротой, он жил на подаяния соседей, пока знакомый пекарь не взял его учеником в булочную «Братья Графф».

— Так, говоришь, ничего не поручали, Штефан?

— Не поручали, товарищ Валер.

— Ну, не совсем так, — возразил Валериу и улыбнулся, глядя с братской нежностью на маленького сироту, которого приметил сразу же, как только тот вступил в организацию. — Эти встречи тоже имеют свой смысл. Товарищи проверяли твою пунктуальность, серьезность, с которой ты относился к тому, чтобы прийти точно в назначенное время на указанное тебе место, ведь в конечном счете и это входит в задачу организации. Понимаешь?

— Понимаю, товарищ Валер…

— Потом тебе поручат и другие задания. И ты станешь их выполнять с такой же добросовестностью, с какой приходил на встречи. Только будь начеку, не допусти оплошности, а то бывает, она оборачивается бедой…

— Все будет в порядке, товарищ Валер.

— Ладно, садись, Штефан, — закончил разговор с ним Валериу. — Теперь, товарищи, я объясню, что нам предстоит. Ничего не записывайте. Значит, так: как можно быстрее и осторожнее распространить пять пакетов листовок, которые мы получим от нашего товарища из партийной организации…

В этот момент остервенело залаяла собака, заскрежетала по натянутой проволоке железная цепь. Валериу замер на полуслове. Ребята испуганно переглянулись. Дана почувствовала, как сердце забилось сильно-сильно, готовое вот-вот выпрыгнуть из груди. Она сжала руку Лилианы, а та, дрожа как в лихорадке, инстинктивно закрыла лицо руками, чтобы не видеть, не слышать, не знать ничего, что неминуемо здесь случится. Им впервые приходилось переживать такую страшную минуту. До этого никто и никогда не обнаруживал места их встреч, не нарушал мирного хода собраний, все проходило гладко, будто и не надо было опасаться полиции. И вдруг…

— Бежим! — сказал Павел и поспешно надел сандалию. — Через минуту только нас и видели!

Словно по команде, они повскакали с мест. И снова, затаив дыхание, застыли безмолвно, как изваяния. Непонятно было, что делать. Они растерялись. Танца начала тяжело вздыхать, вытирая тыльной стороной ладони катившуюся по щеке слезу. Увидев это, Максим рванулся к ней, схватил за руку, повернул к себе лицом:

— Малышка, да что с тобой? Ну нее, перестань!.. Товарищ Валер, — обратился он к секретарю, который стоял перед ними напряженный и суровый, — посмотри, как плачет эта малявка, можно подумать, у нее умерла родная мама…

— Тсс, оставь ее в покое!

Валериу обогнул стол и подошел к окну. Осторожно слегка отдернул занавеску и внимательно осмотрел двор. Никого не было видно в этот знойный полуденный час. У забора торчала прогнившая, покосившаяся собачья будка, перед ней была накидана куча соломы; чуть подальше — перевернутый стул, без ножки, с разбитой спинкой, таз с отлетевшей эмалью; около шелковичного дерева крутилась стайка цыплят, они клевали тутовые ягоды вслед за наседкой, которая важно вышагивала, высоко держа голову, останавливаясь только, чтобы проверить, здесь ли ее птенцы. Собака вернулась от ворот, успокоенная, с опущенным хвостом, таща за собой длинную ржавую цепь, улеглась на соломе перед будкой, мордой на передние лапы, и застыла. Полежав какое-то время, она неожиданно подняла голову, потом встала и снова залаяла в сторону улицы. Сквозь этот лай донесся звук губной гармошки.

Валериу поднял руку, что означало — тихо, ни слова; все снова напряглись в ожидании неведомого.

— Слышите, гармошка! — сказал он тихо и кивнул в сторону окна.

— Это Лика, — прошептал Аурел и подошел к окошку. — Значит, нам надо…

— …бежать! — взволнованно продолжил Ромикэ. — Павел прав…

— Тсс! Спокойно, товарищи! Кажется, слышны голоса.

И действительно, во дворе отчетливо прозвучал высокий девичий голос, звавший, видимо, кого-то из соседей:

— Доамна Попеску! Доамна Попеску! Вы дома?

— Это сигнал! — прошептал Валериу, не отрывая лица от оконного переплета. Потом повернулся и сказал глухим от волнения голосом: — Товарищи, мы в опасности! Надо уходить! По одному, без шума, как можно более скрытно. Помните, о чем мы договорились: в случае ареста — ни звука!

Момент был критический, ничего подобного они никогда не испытывали. Страх, нервное напряжение — ребята были на пределе. Лица их осунулись, побледнели, глаза неотрывно смотрели на Валериу.

— Договорились, друзья, — повторил секретарь и за руку попрощался с каждым, стараясь вселить в них бодрость и мужество.

— Будь спокоен, товарищ Валер, — заверил его Максим, затягивая ремнем солдатские брюки, — наша комсомольская клятва нерушима!

— Я знаю, как отсюда выбраться, — поспешил сообщить Аурел. — Через кухню, оттуда — в деревянный сарай. Там я присмотрел доску, которую можно отодвинуть. Пролезем в щель и через соседний двор прошмыгнем на другую улицу. Пиус, иди первым, ты дорогу знаешь. Давай, боксер!

— Пойдешь с кем-нибудь из девушек, — остановил его Валериу. — Танца, вперед!

Торопясь покинуть помещение, ребята натыкались друг на друга, кто-то смахнул с подоконника кружку, и она разбилась, полетел опрокинутый стул, а малыш Максим так сильно ударился головой о вешалку, что приглушенно охнул и испуганно покосился на Валериу. Поспешно прощались, подбадривая взглядом друг друга, договаривались о том, как встретиться, когда опасность минует…

— Все, все, товарищи! — торопил их Валериу. — Скорее! Лила, ты где?

— Я здесь, Валериу! — взволнованно откликнулась Дана.

— Иди сюда.

Дана подошла к окну. Ее била нервная дрожь. В лице не было ни кровинки. Валериу взял ее за руку:

— Я собирался спросить тебя после собрания, но, если уж так случилось, скажи мне хоть коротко…

— О чем?

— Что с твоим братом?

— С каким, с Михаем?

— Ну да, с Михаем. А с кем же еще, разве у тебя много братьев?

— Нет, один.

— Так что же с ним? Что ты о нем знаешь?

— Ничего не знаю, — испуганно ответила Дана. — Два года назад он уехал в Бухарест, в офицерское училище, оттуда его отправили в Германию. Последнее письмо мы получили из Африки… И вот уже больше года нет никаких вестей… Отец и мать очень встревожены. С ним что-нибудь случилось? Говори же!

— Он попал в немецкий лагерь, бежал, его разыскивает не только гестапо, но и наша полиция, комендатура…

— Михая ищет гестапо? — У Даны перехватило дыхание, в глазах мелькнул ужас. — За что?

— Не знаю. Мне сообщили, что сегодня утром в полк пришла телеграмма из штаба корпуса, требуют его ареста. Такое же указание получила и полиция. Имей это в виду. Возможно, у вас устроят обыск. Тебе придется давать показания. Будь осторожна. Ты поняла, Лила?

На улице послышался шум мотора. Еще яростнее залаяла собака, готовая сорваться с цепи. Губная гармошка замолкла. Валериу схватил Дану за руку и подтолкнул ее к выходу:

— Ну иди! Желаю удачи!