У ворот Северина

1

В жаркий день лета 1944 года, около десяти утра, по бульвару, в тени старых каштанов, неторопливо прогуливалась девушка, лет семнадцати, тоненькая, довольно высокая, держа под мышкой книгу в голубой обертке. Выпускница гимназии Дана Георгиу двигалась грациозно, посматривая вокруг с легким кокетством. С наступлением каникул она сняла строгую и мрачную форму — черный сатин, белый воротничок — и надела легкое, простенькое платье из голубого полотна. Длинные светлые волосы, без обязательной школьной сеточки, были распущены по плечам, а на высокий чистый лоб падал неумело завитый локон. Брови, слегка изогнутые над синими глазами, Дана позволила себе немножко пощипать пинцетом, чтобы придать им более красивую форму, как у киноактрис. Смущала девушку только довольно убогая обувь, так как именно она мешала ей выглядеть настоящей домнишоарой — изысканной и элегантной барышней, способной покорить сердца курсантов офицерского авиаучилища. Парусиновые сандалеты на деревянной подошве, очень практичные, — единственное, что по тем временам было в продаже, — вносили некоторый диссонанс в облик девушки, которая, несмотря ни на что, хотела казаться неотразимой.

Изредка Дана осторожно посматривала по сторонам, незаметно изучая прохожих. На первый взгляд могло показаться, что она проверяет, обратил ли на нее внимание кто-нибудь из мужчин, то есть ведет себя так, как любая женщина, когда хочет убедиться в том, что она нравится. На самом деле все обстояло иначе. Она прогуливалась по бульвару в ожидании связного, который должен был отвести ее к месту встречи с Валериу, секретарем Союза коммунистической молодежи города. Но никто не появлялся, и это беспокоило ее все больше и больше. «Что могло случиться? — спрашивала она себя со страхом, едва скрывая охватившую ее тревогу и чуть не в сотый раз поглядывая на ручные часики. — Может, Валериу арестован? Или связной заметил слежку? Встреча должна была состояться еще вчера, как всегда, в десять утра. Но никто не пришел. Нет никого и сегодня… А уже четверть одиннадцатого!..»

За три месяца, прошедших с тех пор, как Дана вступила в местную организацию Союза коммунистической молодежи, ей еще ни разу не приходилось переживать таких томительных минут. Обычно она встречала связного в назначенном месте, в определенный час, получала задание, просто, естественно, а потому не только свыклась с подпольной работой, но даже напряжение, неизбежное в условиях конспирации, стала считать чем-то преходящим и несущественным. И вдруг привычный порядок был нарушен, все, казалось, погибло безвозвратно, она не знала, как поступить, что сделать, боялась ошибки, которая могла бы осложнить работу целой организации.

Дана остановилась, раскрыла книгу, полистала, не зная, на что решиться, сунула ее опять под мышку и, по-прежнему встревоженная, еще раз прошлась по бульвару под каштанами, от здания театра до вокзала. Повернула назад, дойдя до перекрестка центральной аллеи с боковой, ведущей к порту, снова остановилась и внимательно огляделась, желая удостовериться в том, что за ней никто не следит. Но ни один из редких в этот час прохожих не обращал на нее внимания. Приземистый, толстый человек, в соломенной шляпе, с пиджаком, перекинутым через руку, шел не спеша, уткнув нос в газету. Он, видимо, был погружен в сенсационные новости газетных колонок, не замечал ничего вокруг и потому чуть не налетел на дерево. Две босоногие девчушки в цветастых, выгоревших платьицах с трудом тащили за ним корзину, полную огурцов и кукурузных початков. Они то и дело останавливались, измученные непосильной ношей, и отдыхали в тени каштанов; понурые и молчаливые, они не разговаривали друг с другом, словно не были знакомы. По противоположной стороне, вдоль разрушенных домов, еще дымившихся после бомбежки, торопливо шел немецкий солдат, долговязый, белобрысый, в рубашке защитного цвета с засученными рукавами и расстегнутым воротом, с рыжим кожаным ранцем за спиной; он спешил на вокзал, боясь, видимо, опоздать на поезд, и часто поглядывал на часы.

Некоторое время Дана следила за ним, не упуская из виду и толстяка, читавшего газету, затем, убедившись, что никто ею не интересуется, двинулась вниз по широкой боковой аллее прекрасных могучих тополей. Ей хотелось где-нибудь присесть, передохнуть, успокоиться, чтобы потом вернуться на центральную аллею и оттуда пойти домой. Сделав несколько шагов, она увидела в глубине серого от пыли кустарника скамейку, старую, сплошь изрезанную и исписанную. Осторожно сев, чтобы не помять платья, она положила книгу рядом и, откинувшись на шаткую спинку, несколько минут смотрела на парк, раньше такой ухоженный и наполненный ароматом роз, а теперь запущенный и глухой, изрытый воронками, с выкопанными там и сям щелями, где люди укрывались во время воздушных налетов.

Перед мысленным взором девушки вдруг ожила сцена ее первого свидания; оно состоялось на этом самом месте, может, даже на этой скамейке, во всяком случае, на первой от вокзала аллее. Три года назад, в начале лета, Санду, тоже гимназист, остановился здесь, в парке, по дороге в порт, куда он нес котелок с едой отцу, работавшему клепальщиком на судостроительной верфи, и дождался Дану, с которой заранее договорился о встрече; он передал ей записку — первое в ее жизни любовное послание. С каким трепетом развернула она записку! Как лихорадочно пробежала глазами строки, написанные четким, красивым почерком, в которых он искренне, но робко и неумело открывал ей свои чувства!.. «Как давно это было! — подумала Дана, грустно глядя на одичавший парк. — Как много событий произошло с тех пор!»

Началась война, в домах стало тесно от солдат, расквартированных в городе, дворы забиты пушками, ящиками, пулеметами, минометами. Улицы запружены тяжелыми немецкими грузовиками. Дядя Александр, муж тети Эмилии, ушел на фронт, отца Санду, их соседа, арестовали по подозрению в том, что он коммунист, а самого Санду выгнали из гимназии. И даже ее отец, учитель гимназии, не мог ничего сделать, чтобы воспрепятствовать его исключению… Михай, брат Даны, отправленный в Германию, в военное училище, пропал на африканском фронте, в немецких частях. Для отца с матерью потянулась вереница мучительных дней и ночей, которые они проводили в ожидании весточки от единственного сына. Бедные родители! Весной город начала бомбить англо-американская авиация и превратила его в развалины… Страшные минуты! Страшные дни и ночи! А тетя Эмилия… Ах, тетя Эмилия, как много ей пришлось пережить!

Дана спрятала лицо в ладони и замерла, думая о том, сколько горя обрушила война на ее семью. Словно злой, неумолимый рок выковал эту бесконечную цепь несчастий, и ей, в ее юные годы, которые она мечтала прожить полно и ярко, суждено, оказывается, нести груз печальных последствий этих событий, переживать превратности суровой жизни, в которую она погружалась, как в трясину. Неуверенность в завтрашнем дне, неопределенность будущего, опасности, которые подстерегали ее на каждом шагу… Что может случиться через час? А утром, на рассвете? Или через неделю, через две? Никто не мог дать внятного ответа, и все, казалось, находилось во власти случая, давящей неизвестности, которая таила в себе одни несчастья. И вот, пожалуйста, сверх всего, что ее мучило, еще и этот, новый страх: от него сжималось сердце, рождались черные мысли… «Почему не пришел связной? — спрашивала она себя, все так же лихорадочно ища ответа. — Может, всему виной то, что произошло недавно в школе? Да, конечно, дело именно в этом, — сказала она себе. — Поэтому меня сторонятся, не дают новых заданий. Хорошо, но почему же мне об этом не говорят? Почему никто из членов организации не подскажет, что делать, почему я вынуждена блуждать в потемках?».

Три недели назад учениц гимназии «Принцесса Елена», которую посещала и Дана, по крайней мере, всех, кто проводил каникулы в городе, собрали в актовом зале мужской гимназии «Траян», не пострадавшей от бомбежек, чтобы они вместе с мальчиками прослушали лекцию начальника немецкой комендатуры. Подполковник Ганс фон Клаузинг должен был рассказать о великой Германии и о доктрине, которую она претворяла в жизнь на Европейском континенте, о доктрине «народа, принадлежащего к очень высокой цивилизации», а также о «непобедимой мощи армии рейха». Она, правда, отступала сейчас по стратегическим соображениям, но вскоре ей предстояло «одержать полную победу». Лекция должна была сопровождаться показом диапозитивов, и Дана вызвалась принести их из канцелярии, пятьдесят штук, снимки немецких городов и фронтовых эпизодов. Но когда она с диапозитивами в руках бежала в зал, то столкнулась с другой ученицей и так неудачно упала, что целую неделю потом хромала на правую ногу. Естественно, диапозитивы при этом разбились вдребезги, уборщица собрала осколки и выбросила в мусорный ящик. Происшествие не осталось без последствий. Дану вызвали в канцелярию и учинили разнос, да еще в присутствии немецкого офицера.

— Это саботаж, домнишоара! — вынесла суровый вердикт заместительница директора, страшно взволнованная тем, что неприятный инцидент произошел в ее гимназии. — И неудивительно, что виновница ты, Дана Георгиу, ведь именно ты пререкалась с домнишоарой Лиззи Хинтц, учительницей немецкого языка. Мы примем меры… Крутые меры…

Дана стояла молча, опустив голову, спокойно и невозмутимо, почти не слушая. Чтобы занять руки, девушка развинчивала и свинчивала самописку. Грудь ее слегка подрагивала под черным сатиновым фартуком, и это заметил немецкий офицер. Откинувшись на спинку кресла, Клаузинг с чопорностью, призванной внушать почтение и даже трепет, тщательно протирал носовым платком стекла очков, а глазами, блекло-голубыми, почти бесцветными, близоруко обшаривал девушку, восхищенно осматривал ее о головы до ног.

— Извините, пожалуйста, господин офицер! — заискивающе блеяла заместительница директора, раболепно склоняясь перед немцем, как перед лицом весьма высокопоставленным. — Примите во внимание, поймите, происшествие невозможно было предвидеть…

— О, ничего страшного, фрау директор, ничего страшного! — успокаивал ее Ганс Клаузинг. Сверхэлегантным жестом он насадил на нос очки, не сводя глаз с Даны. — Такая красивая фрейлейн может делать ошибки, мы сердиться нет. Пофторим лекция другой раз… Как зовут тебя?

Дана не ответила. Даже головы не подняла. Она крутила в руках колпачок самописки, всем своим видом бросая вызов тем, кто ее допрашивал.

— Скажи господину офицеру, как тебя зовут! — резким тоном приказала заместительница директора, вскочила, обогнула стол, за которым сидела, схватила девушку за плечо и встряхнула так, что Дана чуть не упала.

— Скажите сами, если считаете нужным, — флегматично ответила Дана. — До свидания! — И она стремительно вышла из комнаты, хлопнув дверью.

— Нахалка! — крикнула ей вслед заместительница директора.

На следующее утро Дану снова вызвали в канцелярию. В кресле, где накануне сидел немецкий офицер, расположился мужчина лет сорока пяти, коренастый, рыжий, всклокоченный, с сильно помятым лицом, словно только что со сна. Он был в коричневом костюме, довольно невзрачном, потертом и засаленном, в поношенных, заляпанных грязью сандалиях.

— Ты — ученица гимназии Дана Георгиу? — спросил он, глядя на нее в упор блестящими, как стекляшки, глазами.

— Да.

— Я хочу задать тебе кое-какие вопросы по поводу вчерашнего происшествия. Можно?

— А что такое вчера случилось? — притворилась удивленной Дана.

— Ты разбила апозитивы или что-то вроде этого… имущество комендатуры.

— Диапозитивы, — поправила его Дана, иронически улыбаясь.

— Пусть так… я сказал, что-то вроде этого… неважно…

— Да, и что? — спросила Дана.

— Я хочу уяснить проблему. Почему это произошло, как…

— А я хочу знать, кто вы такой?

— Кто я? — поднял брови рыжий, и его лицо, словно в пятнах ржавчины, стало еще более ржавым. — Во всяком случае, домнишоара, — сказал он подчеркнуто жестко и стукнул пресс-папье по столу, — ты должна знать, что я представитель власти…

— Из полиции, если не ошибаюсь…

— Правильно. Рад, что ты разбираешься в этом вопросе…

— Да кто же вас не знает?

— Конечно, конечно, — согласился рыжий. — Стало быть, ты мне ответишь на кое-какие вопросы, да?

— Отвечу…

— Так… Скажи мне, домнишоара Георгиу, правда ли, что в начале второго семестра ты сказала учительнице немецкого языка, домнишоаре Хинтц, будто нынешняя немецкая культура ничто по сравнению с культурой времен этого… как его… ну этого… как же, черт побери, его зовут… господина… Гете?

— Гёте! — поправила его Дана.

— Хорошо, согласен, Гёте. Так ты говорила?

— Я не сказала «ничто», я сказала, что эта культура — более низкая…

— А зачем ты это сказала?

— Потому что это правда… Гёте, Шиллер, Бетховен, вы что-нибудь о них слышали?

— Нет, не слыхал, но, может, этих людей знает господин комиссар полиции, он знает всех.

— Может быть. Так вот, эти и другие люди высокой культуры создали в свое время бессмертные произведения. А сегодня, при третьем рейхе, какими произведениями может гордиться немецкий народ? Вы знаете хоть одно?

— Мне это знать неоткуда, я работаю в полиции, и у нас там совсем другие занятия, — отпарировал рыжий, — Может, наш господин комиссар в курсе, я уже говорил… Или домнишоара учительница…

— И она не знает, — ответила Дана.

— Ну хорошо, а как же ты все-таки разбила вчера эти… пластинки?

— Довольно просто: я налетела на свою коллегу, упала и разбила. Вот и все.

— Как зовут твою коллегу?

— Михаила Лилиана.

— Садись на этот стул, — любезно пригласил полицейский, — бери лист бумаги, ручку и опиши все, что произошло: спор с учительницей немецкого про Гёте, как ты вчера сама напросилась принести пластинки из канцелярии и как потом их разбила, словом, напиши все, что знаешь. А когда кончишь, пришли сюда твою коллегу Михаилу Лилиану…

Дана написала объяснение, и с тех пор никто ее больше ни о чем не спрашивал. На первой же конспиративной встрече она информировала Валериу о случившемся, и он посоветовал ей временно отойти от активной политической работы и ждать дальнейших указаний, так как был почти уверен, что она попала под подозрение. Но вынужденная бездеятельность тянулась вот уже две недели, а связной, который должен был отвести ее к Валериу, не появился и сегодня, и это очень тревожило Дану. «Так ли я держалась в этой истории? — ломала она голову, чертя носком сандалеты по песку. — Я совершила какую-то ошибку и потеряла доверие организации? Но ведь я делала все, как советовал Валериу…»

Неожиданно она услышала сзади тяжелые шаги. Кто-то шел пр гравию аллеи. Она вздрогнула и замерла в напряженном ожидании. «Не полиция ли? — подумала она. — Схватили связного, он не выдержал, и они узнали, что я жду его сегодня на бульваре…» Ей хотелось оглянуться, посмотреть, кто идет, но она подавила это желание и не шевельнулась. Только взглянула краем глаза на книжку в голубой обертке, которая лежала рядом. Между ее страницами ничего компрометирующего не было. За это можно было не волноваться.

Шаги слышались все ближе, ближе, и наконец человек остановился. Он обошел ее сзади, сел рядом и некоторое время не двигался. Потом Дана услышала, как он принялся энергично обшаривать свои карманы. Вскоре сосед достал коробок спичек, встряхнул его, чтобы убедиться, есть ли там хоть одна спичка, открыл, чиркнул и закурил. Дану окутало облако едкого дыма, она чуть не задохнулась, но продолжала неподвижно сидеть, низко склонив голову, пряча лицо в ладони, казалось, в глубокой задумчивости. Прошло несколько мучительных минут. Тот, кто сел рядом, молча курил, иногда тихонько покашливал, а Дана не осмеливалась посмотреть на него, ожидая, что будет дальше. Наконец довольно долгое время спустя она украдкой взглянула на него и, оживленно встрепенувшись, сразу повернулась к соседу всем телом. «Связной!» — воскликнула она про себя, и ее залила горячая волна счастья, ярко вспыхнули щеки. Юноша, лет шестнадцати, худой и высокий, белобрысый, конопатый, в рубашке и серых парусиновых штанах, сидел, откинувшись на спинку скамейки, с безразличным видом держа на коленях книгу, обернутую в голубую бумагу. Дана положила на колени свою и, улыбаясь, посмотрела ему в глаза. Он улыбнулся ей и спросил:

— Простите, домнишоара, у вас часы показывают точное время?

— Точное, — поспешно ответила Дана, опустила глаза и еще больше покраснела.

— Это марка «Теллюс»?

— Нет, настоящий «Анкер».

— На пятнадцати рубинах?

— На шестнадцати.

— Ну, хорошо, что я с тобой встретился, — сказал довольный юноша и жадно затянулся. — Я опоздал на две минуты, но, как только вошел в парк, сразу заметил тебя.

— Ты опоздал не на две минуты! — запротестовала Дана, слегка раздосадованная. — Почти на двадцать минут…

— Да? Возможно…

— Ты должен был прийти вчера. Почему тебя не было?

— Я, во всяком случае, тут не виноват, — шепотом ответил он. — Ты ведь знаешь инструкцию. Не встретил связного сегодня, приходи завтра…

— Знаю, знаю, не надо…

— Значит, порядок, — заключил веснушчатый парень тихим, охрипшим от курения голосом. — Слушай внимательно. Слушаешь?

— Да.

— Будешь следовать за мной на расстоянии метров пятидесяти… Нам нужна улица Адриана, по ту сторону водонапорной башни. Зеленые ворота, деревянные, прогнившие, на них белая дощечка, желтыми буквами написано: «Осторожно, злая собака». Чтобы ты не пропустила дом, я остановлюсь возле него на минутку, вроде бы завязать шнурки на ботинках, а потом пойду дальше. Внимательно посмотри на дощечку: белая, буквы желтые. Если она висит косо, на одном гвоздике, не останавливайся, не разглядывай дом, иди дальше. Значит, что-то неладно. Если же прямо и все четыре гвоздика на место, дойди до угла, вернись назад и войди в ворота. Тебя встретит девушка с тарелкой винограда в руках. Договорились?

— Договорились.

— Тогда порядок. Я пошел.

Он щелчком отбросил окурок, который отлетел далеко и упал в аллее, встал, сорвал обертку с книги, смял ее и кинул в воронку от бомбы, потом двинулся вверх по аллее в сторону бульвара. Дана подождала, пока он отойдет на приличное расстояние, поднялась со скамьи и медленно пошла за ним следом. Она испытывала чувство облегчения. «Значит, ничего серьезного не произошло. И не стоило переживать, — думала она, идя вверх по аллее с книгой под мышкой. — Мое вынужденное безделье кончилось. Я очень рада… Мне, наверное, дадут новое задание…» Но по мере того как она шла все дальше и дальше по аллее вслед за юношей, который двигался не спеша, иногда притопывая, словно танцуя, в ней поднималось другое, более глубокое и упорное чувство, беспокойство, оно ознобом прошло по телу. «Сумеют ли эти ребята обеспечить безопасность дома, где мы соберемся? — спросила она себя, ускоряя шаг, чтобы не потерять из виду веснушчатого парня. — Надо быть начеку. Надо… В последнее время полицейские распоясались. И даже днем…»