У ворот Северина

38

Под вечер следующего дня румынский патруль остановил при въезде в город, у моста через реку Тополницу, головную часть немецкой колонны: пятьдесят шесть офицеров, двести восемьдесят унтер-офицеров, примерно тысяча двести солдат. В колонне были и женщины, человек сто сорок из нестроевых служб. Колонна двигалась на автомашинах — восьмидесяти грузовиках — и имела при себе десять зенитных орудий.

— Was ist?[30] — Насквозь пропыленный немецкий офицер вылез из машины и подошел к румынскому сержанту, старшему по званию в патруле. — Нельзя?

— Нельзя! — отрубил сержант, низенький плотный паренек, и строго поглядел на немца.

— Почему нельзя? — недоуменно поднял белесые брови немец. — Немецкая армия, мы… было… союзник… друг…

— Было… союзник… — передразнил его сержант. — Все, конец! Было да сплыло, понял? — Он покрепче сжал в руке автомат и пошире расставил ноги. — Приказ у меня, ясно? Никого в город не пропускать.

Немец озабоченно пожевал губами. Взглянул на часы и медленно побрел назад к колонне.

Подойдя к машине, где сидели старшие офицеры, он вытянулся по стойке «смирно» и доложил обстановку. Офицеры посовещались, и один из них, грузный, с красным апоплексическим затылком и моноклем в глазу, вылез из машины, потянулся, разминая затекшие от долгого сидения ноги, отряхнул перчаткой пыль с груди и рукавов и в сопровождении первого немца зашагал к голове колонны.

— Наш командир, — как можно более отчетливо выговаривая каждое слово, обратился к румынскому сержанту первый немец, — хочет пойдем к фаш командир…

Сержант внимательно выслушал офицера, но ничего не ответил. Должно быть, просто не знал, как поступить.

— Машины стоять на месте, — коверкая язык, продолжал первый немец. — Мы идем фаша комендатура.

— Ну ладно, — решился наконец сержант и, повернувшись в сторону зарослей у дороги, крикнул: — Эй, ребята, ко мне!

Двое вооруженных солдат выскочили из кустов и, подбежав к сержанту, вытянулись в ожидании приказаний.

— Отведете их в казарму к господину полковнику. Только не спускайте с них глаз!

Через полчаса немцы уже были в кабинете полковника Предойю. Несмотря на вежливые и настойчивые предложения полковника, сесть отказались и остались стоять с насупленными, высокомерными лицами, величественные и неподвижные, как изваяния. Всем своим видом они выражали брезгливое недоумение. Подумать только! Презренные румынские вояки не пускают их в город! Их, воинов непобедимого рейха!

— Вы говорите по-румынски, господа? — осведомился Предойю.

— Немного, — ледяным тоном ответил самый важный из немцев, и лицо его приобрело прямо-таки кирпичный оттенок. — Я есть подполковник Обст, — подчеркнуто небрежно кивнул он. — Мы хотим иметь… как это… проход. Да, да, проход…

— Пропуск, — усмехнулся Предойю.

— Ja, ja… пропуск, ходить на Тимишоара.

Кое-как немец объяснил, что они получили приказ из центральной военной комендатуры, то есть из Бухареста, двигаться на запад. Они знают, что отношения между двумя странами изменились, и искренне сожалеют об этом. Они заверяют, что будут вести себя как друзья и не дадут повода ни к каким инцидентам. И еще: в городе, как известно, находится подполковник Клаузинг, они желают вступить с ним в личный контакт.

— Подполковника нет в городе, — спокойно уточнил Предойю.

— А где он? — удивился Обст.

— Отбыл сегодня в Тимишоару, — дипломатично ответил Предойю. — Вместе со всем своим подразделением.

— Ja, ja, Тимишоара, — закивал головой Обст. — Ошень карашо, уехаль, ошень карашо… мы тоже ехать ф Тимишоара…

Предойю объяснил, что в связи с изменившимися отношениями обе страны находятся теперь в состоянии войны, поэтому верховным командованием румынской армии приказано останавливать, разоружать и интернировать проходящие немецкие части.

— Как это… интернирофать? — Глаза Обста сверкнули. — Интернирофать немецкий зольдат?! Плен?!

— Почему вы так удивляетесь, господин подполковник? Разве для вас плен такая уж новость? Разве вы не попадали в плен на других фронтах, и даже к нам в 1917 году, во время первой мировой войны? Думаю, вы согласитесь с тем, что мы относились к немецким военнопленным вполне корректно, не так ли? От имени своего командования я предлагаю вам добровольно сложить оружие и сдаться в плен… Да, в плен. Если же вы этого не сделаете, — Предойю широко развел руками, — пеняйте на себя. Гарнизону не останется ничего другого, как принудить вас сдаться в плен…

— Ein Moment! — спохватился вдруг немец и знаками объяснил, что хочет поговорить со своим коллегой.

В комнате стоял полумрак. За окнами густой синевой стремительно опускался августовский вечер. Вошедший на цыпочках солдат зажег керосиновую лампу на столе у полковника, поправил фитиль, пододвинул ее, чтобы лучше освещала весь кабинет, и так же на цыпочках вышел. Немцы, уединившись у окна, о чем-то спорили шепотом. Оба ожесточенно жестикулировали, видно, никак не могли договориться.

Предойю воспользовался паузой в переговорах и позвонил полковнику Жирэску.

— А, это ты, Предойю! Здравствуй, дружище. Ну как дела? Что новою? — Жирэску был в отличном расположении духа.

Стараясь, чтобы его не услышали немцы, Предойю объяснил по-французски, что произошло, и попросил совета. В конце концов Жирэску — опытный офицер. Как быть, ведь у немцев и люди, и немалая огневая мощь. Справимся ли? Хватит ли у гарнизона сил? Может, привлечь еще батальоны новобранцев? Приказ-то ведь надо выполнять.

— Какой приказ, Предойю? Когда ты его получил?

— Сегодня утром. Шифровка из корпуса за номером 41619. Они, вероятно, уже знали о движении колонны… Полку предписывается задержать, разоружить и интернировать любую группу немецких военнослужащих, которая появится в районе города.

— И что же, ты собираешься слепо его выполнять? — ехидно поинтересовался Жирэску. — А если, к примеру, у ворот города появится немецкая дивизия, тогда как? Тоже будешь ее брать в плен? Да у тебя людей — кот наплакал…

— Не совсем так, господин полковник, есть еще два батальона молодых.

— Это несерьезно, голубчик, они же еще не обучены, твои новобранцы. Да и на стариков из нашего гарнизона надежда невелика… Тут может спасти только дипломатия.

— Не понимаю…

— Надо встретиться лично. Сейчас я к тебе приеду.

Через четверть часа полковник Димитрие Жирэску уже входил в кабинет Предойю. Свежевыбритый, с моноклем в глазу, звеня шпорами и гордо неся напомаженную голову, он приветствовал немецких офицеров легким кивком. Немцы встретили его настороженным молчанием. Но Предойю объяснил, кто перед ними, и они, несколько оттаяв, тоже кивком ответили на приветствие. Кто знает, может быть, с этим будет легче договориться? Они подошли к столу. Жирэску, как до него Предойю, предложил немцам сесть, но они и на этот раз отказались.

— Я вас слушаю, господа! — Жирэску величественно поправил свой монокль.

— Мы идти ф Тимишоара… — начал Обст, задрав подбородок и свысока глядя на Жирэску. — Мы не может сдавать оружие, не может. У нас такой приказ нет. — С трудом подыскивая румынские слова, он изложил следующий план: сейчас они вернутся назад, туда, где стоит их колонна, он, подполковник Обст, свяжется по радио со своим командованием, а завтра утром, получив ответ, они снова придут сюда вдвоем и сообщат свое решение. Сложат ли они оружие, сдадутся ли в плен — все станет известно только завтра. Возможно, они сдадут оружие и будут продолжать свой путь уже не как воинская часть, а просто как группа гражданских лиц…

— М-да… — неопределенно протянул Жирэску. Он замолчал и, заложив руки за спину, некоторое время легонько покачивался с каблука на носок. — Ну что ж, может быть, это и есть решение проблемы… Разумеется, временное. Будем надеяться, что все кончится к общему благополучию…

Немцы в сопровождении того же конвоя ушли.

— Такт, прежде всего такт, мой друг. Вот что важно! Теперь у тебя достаточно времени, чтобы принять меры предосторожности. Стяни свои силы в город. А вообще, все будет хорошо, вот увидишь. На рассвете они сложат оружие, и мы избегнем кровопролития…

— Но нам все равно предстоит брать их в плен. Приказ на этот счет совершенно недвусмыслен.

— Опять ты торопишься! — Жирэску отеческим жестом положил руку ему на плечо. — Честное слово, торопишься. Зачем нам эти военнопленные? Сажать их некуда, кормить нечем… И потом… это было бы недостойно нашей воинской чести. Взять противника в плен без единого выстрела? И кого? Наших вчерашних союзников… Что от нас требуется? Чуточку терпения. Капельку снисходительности… Какого черта ты уперся? Я ведь тебя знаю как человека разумного, серьезного!

— При чем тут снисходительность?! У меня приказ, и я его выполню. Мы — военные! Таков закон воинской жизни.

— Но ведь не было приказа об аресте Клаузинга! Почему же ты это допустил?

— Это было в духе основного приказа, в котором такие детали просто не предусматривались.

— А сверхнормальный расход боеприпасов при осаде немецкой комендатуры?

— И это соответствовало духу приказа.

— Если ты ни в чем со мной не согласен, если слушаешь одного Ганю, этого бунтаря, про которого известно, что он снюхался с коммунистами, если он для тебя главный авторитет, спрашивается, зачем же ты обращаешься за советом ко мне?

— Я обязан информировать вас о происходящем. И я уважаю ваш богатый военный опыт.

— Не худо бы тебе уважать и мое мнение.

— Я его уважаю, когда оно не идет вразрез с приказом.

— Ну, поступай как знаешь. Тебя не переубедить, ты упрям как осел! Извини, что я так говорю, но это сущая правда! — И Жирэску вышел, сильно хлопнув дверью.

Когда чуть позже в кабинет вошел младший лейтенант Ганя, полковник уже разговаривал по телефону с командирами батальонов, укомплектованных новобранцами.

— Привести батальоны в состояние боевой готовности! Уточнить все необходимые детали! Но только без лишней нервозности!.. — кричал он в трубку. — Не паникуйте, понятно? Мы просто принимаем меры предосторожности… Повторяю: предос-то-рож-но-сти! Об исполнении доложите. — Он положил трубку, повернулся к младшему лейтенанту: — Поздравляю, ты у нас герой дня! — и протянул ему руку. — Молодец, благодаря тебе удалось отвести от города большую угрозу!

— Вы имеете в виду немецкие мины, которые мы обезвредили?

— Да, именно это.

— Надеюсь, мы обнаружили все, не дай бог, хоть одну пропустили!!. Правда, мы нашли в кабинете Вильке план… Вроде бы все соответствует. Но соблюдали ли они его точно?

— Кстати, о плане… Необходимо срочно составить опись документов, оружия, мебели — всего, что осталось в немецкой комендатуре. Ты слышал новости?

— Про немецкую колонну у ворот города? Слышал, господин полковник. Не успели одних скрутить, а другие уж тут как тут…

— Ко мне приходил начальник колонны, подполковник, и с ним капитан. Просили разрешения пропустить их через город, они вооружены, в колонне есть и боевая техника…

— И что вы им ответили?

— Разумеется, отказал. Но тут подъехал полковник Жирэску и дал им маленькую отсрочку. Решили подождать до утра. А они за это время обещали связаться со своим командованием.

— Зачем?

— А как же? Чтобы сложить оружие и сдаться добровольно в плен, им необходим приказ.

— У нас есть свой приказ. Что бы им ни сказало их начальство, мы обязаны их разоружить и взять в плен. И делать это надо было сразу. Подполковника с капитаном тоже надо было арестовать, а не отпускать на все четыре стороны. Зачем вы с ними миндальничаете? Ваши вчерашние союзники собирались взорвать важнейшие объекты города, а говорили о лояльности и корректности…

— Что поделаешь, дорогой Ганя, — удрученно покачал головой полковник. — А я-то вчера старался, боялся обидеть этого мерзавца Клаузинга!.. Позволил начальнику городской управы выпустить его через черный ход… Но теперь, можешь быть уверен, я не подведу. Если немцы не сдадутся, мы применим самые крутые меры. Подготовь свою роту!

— Понял, господин полковник!

— Как ведут себя пленные?

— Спокойно, господин полковник. Едой их на сегодня обеспечили. Сидят под усиленной охраной в помещении склада военной хлебопекарни.

— Сколько человек в охране?

— Шесть солдат и четыре бойца из рабочего отряда.

— Зачем ты впутываешь в эти дела гражданских?

— Что же в этом плохого, господин полковник?

— Охрана пленных — задача военных, а не гражданских лиц.

— Но ведь они же участвовали вечером 23 августа вместе с нами в осаде комендатуры? Там ведь был настоящий бой!.. В условиях войны, господин полковник, мы начинаем писать новую историю Румынии. Без них победа невозможна!

— Это все громкие слова, Ганя.

— Res, non verba[31], господин полковник. Вот посмотрите, время подтвердит мою правоту.

Предойю промолчал. Он сел за письменный стол, оперся головой на руки и легонько потер виски. Он страшно устал. Кроме ситуации с немецкой колонной его еще очень удручал разговор с Жирэску.

На улице сгустилась тьма. Огонек в керосиновой лампе на письменном столе трепетал и метался, заставляя тени причудливо плясать на стене. С улицы не доносилось ни звука, и в комнате слышалось лишь потрескивание фитиля да нескончаемая песня сверчка.

— Ну что же, пусть дежурят, — нехотя согласился полковник. — В конце концов солдат не хватает, а эти гражданские проявили вчера настоящую воинскую доблесть. На этот раз пусть все останется как есть.

— Разрешите идти? — спросил Ганя.

— Иди, — ответил Предойю.

Ганя повернулся и носом к носу столкнулся с входившим в кабинет старшим сержантом Гэлушкэ, как всегда выбритым, выутюженным, начищенным.

— Где ты был, Гэлушкэ? Я не видел тебя со вчерашнего обеда!

— Вчера сидел до позднего вечера с отчетностью, сегодня утром ездил в Крайову, отвозил срочные бумаги. Главное — рапорт господина полковника о вчерашней перестрелке.

— Ты все время находишь себе какие-то странные занятия! В штурме комендатуры не участвовал. Городские объекты разминировать — опять тебя доискаться не могли.

— Но, господин младший лейтенант, я просто выполняю приказы своих командиров… — Гэлушкэ прикинулся обиженным. — Все время дела: то одно, то другое. Господин полковник потребовал отчетность о состоянии противогазов, а Грэдинару не было. Кому выполнять?! А сегодня утром…

— Как ты посмел не явиться, когда я вызвал на штурм казармы орудия?! Ты же артиллерист! Вместо тебя пришлось идти больному человеку… Тэнэсикэ только что из госпиталя! Ты просто прячешься от пуль, Гэлушкэ! Как последний трус!

— Все люди прячутся от пуль, господин младший лейтенант. Но не все они трусы…

— Когда решается судьба родины, честные люди так не рассуждают.

— Защита родины, господин младший лейтенант, дорого мне обошлась. — И Гэлушкэ показал на свою висевшую плетью руку.

— Ты не родину защищал, а интересы Антонеску и фашистского рейха! Нынешнее правительство страны ставит перед нами другие цели.

— Да, знаю, господин младший лейтенант. Демократия… и все такое… Я уже понял, как разворачиваются события. Вчера как раз мы говорили об этом за рюмочкой с господином Грэдинару. И про демократию говорили. Он считает…

— Хватит. Меня не интересует, что он считает. Меня интересует, как ты выполняешь свой воинский долг.

— Разумеется, господин младший лейтенант. Но…

— Никаких «но»! Сейчас же пойдешь в роту и обеспечишь людей боеприпасами. Каждому по два комплекта. Ясно? Солдаты пусть отдыхают… В двадцать один ноль-ноль — отбой. В двадцать три часа проверишь пост у выезда из города на Шимиан.

— Слушаюсь, господин младший лейтенант!

— Ты знаешь, что там стоит немецкая колонна?

— Знаю, господин младший лейтенант.

— Проинструктируй часовых, чтобы были начеку. Заметят какое-нибудь движение, сразу же пусть бьют тревогу!

— Понял, господин младший лейтенант.

— Кто там сейчас в карауле? Был, кажется, капрал Трандафир. Ты его сменил?

— Сменил, господин младший лейтенант, еще в пять часов дня. Там теперь сержант Комэнич.

— Ну давай действуй! И учти, если будешь сачковать, отдам под трибунал за дезертирство!

Старший сержант козырнул и пулей вылетел в коридор.

— Я тебе жирок-то порастрясу, черт толстозадый! — проворчал Ганя, но Гэлушкэ уже и след простыл.