У ворот Северина

12

Динку минут пять ждал в небольшой, скромно обставленной комнате, с любопытством осматривал ее. Простая строгая обстановка. Было видно, что здесь жили люди, которым все это доставалось нелегким трудом. Старомодный шифоньер с зеркалом, двуспальная кровать под дешевеньким покрывалом, окрашенная в коричневый цвет, посреди комнаты — стол и четыре стула. У окна, выходящего во внутренний двор, старая швейная машинка «Зингер», на ней гипсовые статуэтки. Возле двери, в углу, голландская печь с облупившейся местами побелкой.

Открыла дверь и провела Динку в эту комнату женщина средних лет, с продолговатым лицом и серыми глазами, одетая в поношенный халат, явно широкий для ее хрупкой фигуры. Она не проронила ни слова, не взглянула на него, только кивком пригласила следовать за собой. Капрал молча повиновался. Приведя его сюда, женщина поспешно удалилась. Он сел на стул и стал ждать человека, с которым у него была назначена встреча. Нестерпимая духота, казалось, висела под низким потолком. От одежды капрала исходил тяжелый запах нафталина, смешанный с потом. Но окна нельзя было открывать. Они были наглухо занавешены синими пледами, прибитыми к рамам гвоздиками.

Коротая время, Динку осматривал комнату и на одной стене заметил фотографию в рамке из коры дерева. Где он видел ее? Динку встал, подошел поближе и стал с любопытством разглядывать. Действительно, точно такая же висела в комнатушке его родителей. На снимке, словно окаменев, сидели пятеро мужчин с серьезными лицами, в праздничной одежде, с непокрытыми головами, а около мужчин примостились трое подростков. Все торжественно и неподвижно смотрели в объектив аппарата. Наверху мелким наклонным почерком было написано: «Рабочие и ученики типографии. 1 мая 1937 года». Среди них был его отец — наборщик Штефан Динку, он погиб четыре года назад в железнодорожной катастрофе.

Рассматривая фотографию, капрал подумал, что жилец этого дома, один из этих четырех мужчин, знал отца, работал вместе с ним. Но кто именно? Подпольная работа приводила Динку на многие явочные квартиры, но нигде он не испытал такого волнения, как здесь, обнаружив связь жильца с отцом; вероятно, этот человек — сочувствующий или даже член коммунистической партии. Сам собой напрашивался вывод, что и его отец не был чужд целей и идеалов коммунистов и, возможно, состоял в подпольной организации. Пока отец был жив, Тудор ничего об этом не знал. Отец был суровым молчальником, будто обиженным на кого-то и недовольным жизнью, которая представлялась ему сплошным мучением. Он редко баловал жену и ребенка ласковым словом. Случалось, глаза его светились, и тогда он говорил, что пройдет немного времени и «взойдет солнце». Но они с мамой не понимали, про какое солнце толковал отец.

Мать недолго прожила после его смерти. Год спустя прачка гостиницы «Траян» Екатерина Динку скончалась от туберкулеза. Проводив ее в последний скорбный путь, Тудор поступил учеником в железнодорожные мастерские. Ни родственников, ни близких у него не было. Жалованье он получал нищенское. Перебиваясь с хлеба на воду, полуголодный, плохо одетый Тудор Динку быстро примкнул к тем, кто боролся за тот день, когда «взойдет солнце» (теперь он понял наконец слова отца), вступил в Союз коммунистической молодежи.

Дверь отворилась. Капрал вздрогнул, устыдившись, что его застали за разглядыванием чужой фотографии.

— А, это вы, товарищ Хараламб! — сказал он, обернувшись, и улыбнулся, узнав человека, через которого поддерживал связь с местной партийной организацией. — Я тут увидел фотографию…

Хараламб — была конспиративная кличка, а капрала знали в подполье только под именем Валериу. Хараламб был пятидесятилетним высоким худощавым мужчиной, с густыми пушистыми бровями и черными, живыми и проницательными глазами. Коротко подстриженные, с сединой, волосы придавали ему строгий, даже чуть надменный вид. Он был в льняной белой рубахе с отложным воротником и суконном зеленоватом, под цвет брюк, жилете.

Динку продолжал стоять. А Хараламб повернулся к двери и запер ее на два поворота ключа, проверил, плотно ли прилегают пледы к окнам, и только после этого пригласил капрала сесть. Сел и сам.

— Почему вы пришли в военной форме? — спросил он, доставая сигарету из нагрудного кармана рубахи. Постучал ею о крышку стола и продолжал: — Это весьма неосмотрительно.

— Не было времени заскочить домой, — честно признался капрал. — Хорошо, что я вообще вырвался из казармы. Мне повезло, плутоньер велел отнести пакет ему домой, а то бы…

— Ладно, но в дальнейшем постарайтесь приходить только в гражданской одежде, — посоветовал ему Хараламб, спокойно закуривая. — Так будет безопаснее. Военной формой вы можете привлечь внимание, навести на след. А ваш провал был бы для нас большим ударом. Я говорю не только о том, что нарушатся связи. Вам понятно?

— Да, конечно, — заверил его Динку, и щеки его жарко запылали. Он избегал взгляда собеседника, пристыженно вертя глиняное расписное блюдце, стоящее на столе.

Как он не подумал об этом! Такое с ним случилось впервые. Обычно он забегал домой, быстро переодевался в гражданское и только потом отправлялся на заседания организации или на встречи со связным. А сегодня…

— Вы живете в общежитии?

— Раньше жил. Весной, после призыва в армию, я снова перебрался в комнатушку родителей. До общежития далеко, да и переодеваться так, чтобы никто не заметил, сложно. Вот я и рассудил, что дома проще и надежней…

Хараламб спокойно курил, изредка стряхивал пепел в глиняное блюдце. Духота в комнате стала невыносимой, как бывает перед грозой. Где-то вдали послышались раскаты грома.

— Адела, гроза начинается! Перестань играть и запри цыпляток! — послышался голос женщины во дворе. — Ты что, оглохла, кому я говорю? Беги закрой курятник!

Хараламб пристально посмотрел на дверь, на зашторенные окна и только потом наклонился и вынул из-за отворота брюк маленький листок бумаги.

— Адела! — снова крикнула женщина. — Накинь что-нибудь, дождь пошел. Скорей! Ну что ты возишься?

Капрал мотнул головой в сторону двора и спросил:

— Женщина, которая впустила меня, — хозяйка квартиры?

— Наверное, — задумчиво ответил Хараламб.

— Ее муж — типографский рабочий?

— Не знаю. Это конспиративная квартира партии, мы мало знаем о ее хозяевах. Надеюсь, ты понимаешь почему…

Динку кивнул и замолчал. Ливень шумно захлестал по веткам деревьев. Коротко и часто забарабанили по оконным стеклам дождевые капли. Лампочка под потолком мигала, и, когда гром гремел сильнее, сотрясая землю, казалось, она вот-вот погаснет.

— Товарищ Валериу, — заговорил полушепотом Хараламб, бережно разглаживая на столе крохотный клочок бумаги, — скажите, пожалуйста, все ли поручения выполнили члены вашей организации?

— Почти все.

— Но вы не забрали листовки… — В голосе Хараламба прозвучало недовольство. — Это ваше задание, друзья. В чем дело?

— Верно, мне не удалось организовать… — извиняющимся тоном ответил капрал. — Мне показалось, за нами следят. Собрание пришлось прервать. Потом началась бомбежка. Но я обязательно организую…

— Действовать надо как можно скорее и осторожнее, — строго заметил Хараламб, загасив окурок в глиняном блюдечке. — Там четыре пачки самолетиков.

— А не пять?

— Четыре. Наш товарищ поменял место их хранения и ждет. Но мы не можем так долго обременять его…

— Понял…

— Вызовите через связного двух-трех ребят, не всех сразу, по одному, и приступайте к делу.

Хараламб умолк, пытаясь прочесть то, что было написано на бумажке. Поднес ее ближе к лампе. Но ничего не получалось. Тогда он вынул из кармана жилета очки в металлической оправе и водрузил их на нос.

— Зрение ослабло, — сказал он как бы извиняясь. — Вечером я не различаю буквы даже в газете, а уж эти линии и черточки… Лупа нужна, чтобы их разобрать… Ну вот, товарищ Молния ждет сведений о личном составе гарнизона. Вам удалось что-нибудь узнать?

— Конечно, — уверенно ответил капрал, — Данные у меня, как говорится, самые свежие…

— Вы все записали?

— Нет, запомнил наизусть.

— Молодец! Слушаю!

— Дело обстоит так, — начал Динку вполголоса, — в полку у нас одна строевая рота, одна комендантская. В деревнях Эргевица и Пороиница и в лагере, в Балотском лесу, в нескольких километрах от города, в общей сложности два батальона новобранцев, не прошедших полного курса военной подготовки, артбатарея, зенитный взвод под командой плутоньера. Это что касается 95-го пехотного полка.

— А остальные части?

— Сейчас, — откликнулся капрал, глядя куда-то в угол комнаты, словно там были записаны нужные данные. — Так… полк, артиллерийский, его казармы на холме за железнодорожными мастерскими, рядом с гражданским аэродромом, в полку две артбатареи и два кавалерийских эскадрона. Артиллеристы и кавалеристы находятся в лагере под Падиной, в шестидесяти километрах от города.

— Вы ничего не сказали о командном составе пехотного полка, — напомнил Хараламб, делавший пометки на обороте маленького клочка бумаги, который он вынул из-за отворота брюк.

— Батальоны, расположенные в лесу, полностью укомплектованы офицерами и унтер-офицерами, — ответил капрал. — Но я не все фамилии знаю. В тыловых же службах…

— Так… — Хараламб продолжал что-то писать на лежащем перед ним клочке бумаги. — А как у нас с оружием?

— Я достал еще десять гранат и две винтовки.

— Вы их спрятали в старом месте?

— Да, в заброшенном холодильнике, про который знает товарищ Молния. Там они в полной безопасности.

— Оружие, обмундирование — все должно быть под вашим неусыпным контролем. Недалек день, когда они нам понадобятся. Я уже информировал вас об указаниях Центра относительно подготовки боевых отрядов. Близится час сведения счетов с Антонеску и с немцами. И большую роль в этом будете играть, конечно, вы, члены Союза коммунистической молодежи.

Раздался оглушительный удар грома. Хараламб замолчал и посмотрел на облупившийся потолок. На дворе хлестал проливной дождь, струи яростно били в окна.

— Горе тому, у кого в такую погоду нет крыши над головой, — тихо проговорил Хараламб. — Из-за американских бомбардировок в городе много разрушений…

— И этот дом долго не простоит. Вон сколько трещин на потолке…

— Жилище бедняков, что поделаешь. Оно непрочно… — Хараламб поправил очки, посмотрел на клочок бумаги перед собой и продолжал: — Товарищ Валериу, активнее действуйте, призывайте людей немедленно бросать работу и прятаться в бомбоубежище. На судоверфи, в железнодорожных мастерских — повсюду любыми средствами как можно чаще останавливайте производство, тормозите ремонт оружия, в последнее время сюда привозят пушки…

— Товарищ Хараламб, — прервал его капрал, — у нас было несколько удачных операций. Вы, наверное, знаете, одна ученица разбила диапозитивы и сорвала доклад немецкого коменданта. Ребята из железнодорожных мастерских испортили электрогенераторную установку и нарушили работу ночной смены. На судоверфи наши товарищи смазали маслом приводные ремни машин, они скользили, передача буксовала. Повредили несколько моторов… Я вас уже информировал об этом. И еще… Немецкое судно «Кеплер» уже на верфи, его должны переоборудовать в военный корабль…

— Удалось повредить орудия, как на том судне, ну как, черт побери, оно называется?

— На «Дюрере»?

— Да, да, на «Дюрере».

— Нет, орудия не смогли повредить, они еще не были установлены, но сделали другое. Кстати сказать, хладнокровно и храбро действовали двое ребят. Знаете, что они придумали? Один отвлек немецкого часового, сказав, что возле корабля крутится какой-то подозрительный тип, другой в это время проник в машинное отделение и повредил силовую установку. Отплытие корабля было задержано на пять дней.

— Отлично! А кто из ребят выполнял это задание?

— Пиус и Габриэль. Габриэль уехал в Констанцу, на судоверфь, с группой рабочих, у которых здесь не было работы, мастерские и стапель сильно пострадали при бомбежках…

— Да, да, это хорошо, — одобрил Хараламб. — Продолжайте в том же духе, но не забывайте про осторожность.

— Ясно.

— Не пренебрегайте работой среди молодежи вашего возраста, привлекайте парней и девушек, недовольных жизнью при диктатуре Антонеску, — продолжал Хараламб. — Вы лично усильте работу в полку, вместе со своими людьми вербуйте патриотов, увеличивайте число групп из антифашистов. Есть у вас на примете такие солдаты? Сколько их?

— Четверо, помимо тех, кого вы знаете.

— Прекрасно. Поскольку мы заговорили об обстановке в полку, как у нас обстоят дела с офицерами и унтер-офицерами? Есть ли хоть один надежный человек, патриот, с прогрессивными антифашистскими взглядами, на которого мы могли бы положиться в нужный момент? А может быть, и несколько человек… Вы целый день проводите среди них, беседуете, словом, знаете людей лучше меня…

Капрал задумчиво разгладил ладонью скатерть и ответил:

— Товарищ Хараламб, в этом отношении мне нечем особенно похвастаться, но один верный человек есть. Я склонил его на нашу сторону…

— Офицер?

— Да, офицер. Командир моей роты, младший лейтенант запаса Виктор Ганя. Я упоминал о нем, когда говорил о личном составе, на гражданке он был учителем латинского языка в маленьком трансильванском городке. Ему нелегко далось высшее образование. Он из деревни, батрачил вместе с отцом у помещика. Понимаете? Жили бедно…

— Почему вы обратили на него внимание?

— Видите ли, я долго к нему присматривался и понял, что он не похож на других. Добрый, отзывчивый, не унижает солдат, не издевается над ними, понимает солдатские нужды, не зазнается. Я не раз про себя удивлялся: надо же, и среди офицеров есть люди с добрым сердцем! Знаете, что он сказал однажды в разговоре с командирами взводов? Они стояли под окном канцелярии, поэтому я отчетливо слышал голоса. Так вот, он сказал: «Господа, вы понимаете, что война, которую мы ведем, — авантюра. Одни, как это ни печально, на ней наживаются, другие за нее расплачиваются. Ценою жизни…» Это его слова. Сейчас он уехал в командировку в Бухарест. Должен скоро вернуться. Плутоньер Грэдинару, «отец роты», как он любит себя называть, замещает его. Не скупится на окрики да и кулаками поработать не прочь, чтобы держать людей в повиновении.

— Хорошо, товарищ Валериу, — сказал Хараламб, — постарайтесь сблизиться с младшим лейтенантом Ганей. Я правильно запомнил его фамилию?

— Да, правильно.

— Но будьте предельно осторожны. Центр дал задание — как можно больше офицеров вовлечь в наши ряды. У вас на примете Виктор Ганя. Хорошо. Как только он вернется из командировки, займитесь им вплотную, Понаблюдайте, пообщайтесь с ним. Однако еще раз повторяю: будьте бдительны. Мы ждем вашей дальнейшей информации. Будем докладывать товарищу Молнии.

— Я убежден на девяносто процентов, что ему близки наши взгляды, товарищ Хараламб, — сказал Динку твердо. — Почему я так думаю? Раза четыре под разными предлогами я был у него дома. Мы, естественно, говорили о войне, которая принесла нам одни беды, о нищете народа, о несправедливости… К немалому удивлению, он беседовал со мной довольно откровенно. Ясно выразил свою позицию: он всегда ненавидел богачей, война нужна только дельцам, спекулянтам и капиталистам, он отрицательно относится к нынешнему режиму, и очень досадно, говорил он, что никак не поднимется новая сила, которая бы покончила с этим катастрофическим положением. Он знает про операции партизан в долине Праховы. Читал даже листовку нашей партии, по его словам, она попала к нему случайно…

— Очень интересно…

— И еще… — продолжал капрал. — Он пишет письма и открытки за неграмотных солдат и не только не боится передавать их жалобы на нищету и войну, но и усиливает их, точно подбирая слова, чтобы у тех, кто читает, не было неясностей…

— Да что вы говорите?!

— Да, именно так. Две недели назад, — рассказывал капрал все более взволнованно, — произошла одна история. В казарму доставили под конвоем четырех дезертиров, они бежали с поезда, который шел на фронт. Допрашивали в комендатуре, полку, и солдаты открыто заявили, что не хотят воевать — не хотят, и все тут, пускай, мол, за них теперь повоюют другие, а то много развелось незаменимых, которые освобождены от воинской повинности под предлогом того, что заняты необходимым делом — выращивают табак, фасоль, сою и все такое прочее… Конечно, их препроводили в тюрьму. Дело приказано передать в трибунал. Так вот, Виктор Ганя до сих пор не оформил документы и распорядился выдавать дезертирам полный дневной рацион из общего котла, а не такой, какой получают арестанты в тюрьме. Иногда он позволяет им работать во дворе казармы без часового.

— И это ему сходит с рук?

— Да, — твердо ответил Динку. — Он умный человек, умеет говорить и с полковником, и с командирами подразделений. Он умеет отстаивать свою точку зрения, рассматривать проблему со всех сторон, и с ним соглашаются, а если нет, то и обвинить его никто ни в чем не может. Товарищ Хараламб, не знаю почему, но у меня такое впечатление, что он знает подпольную работу, осведомлен о борьбе партии. Честное слово, я начинаю в это верить. Мне кажется, он имеет отношение к партии.

— На чем основывается ваша уверенность?

— Он сам дал мне это понять…

— Хорошо, товарищ Валериу, — сказал одобрительно Хараламб, — действуйте! Найдите повод и проведите с ним беседу. Но очень, очень осторожно. И если будете уверены в нем, дайте мне знать. Я сообщу товарищу Молнии. Займитесь и четырьмя солдатами, которые отказались ехать на фронт. Поинтересуйтесь, какие у них взгляды. Вот и все, что я хотел вам сказать. Желаю успеха. Я доложу обо всем, что сделали вы — наша молодежь.

Хараламб встал из-за стола и крепко пожал руку Динку.

— Прежде чем выйти из дома, внимательно оглядитесь, — посоветовал он. Затем Хараламб отодвинул край пледа, убедился, что во дворе никого нет, и только тогда отомкнул дверь. — Темно, сильный дождь, вам это на руку. Когда сверкнет молния, прижмитесь к стене, не двигайтесь, чтобы вас не увидели. Ждите связного. На следующую встречу ни в коем случае не приходите в военной форме.

— Понял. Всего вам доброго! — ответил капрал.

Дождь лил как из ведра. Из водосточных труб била фонтаном вода, намывая грязь на тротуары. При вспышках молнии лужи сверкали; словно зеркало, а потом мгла становилась как бы еще гуще и будто уплотнялась, так что уже в двух шагах ничего не было видно. Динку поглубже натянул пилотку, поднял воротник, тенью проскользнул по двору, постоял у ворот затаив дыхание. Вокруг никого не было. Он вышел на улицу и исчез во тьме.

Дождь хлестал по лицу. Одежда мгновенно промокла, отяжелела. Он бежал, держась поближе к домам. Спотыкался о водосточные трубы и бежал дальше — спешил поскорее добраться до казармы. И думал о том, что партия живет и борется. Он никого не знал в местной партийной организации, кроме Хараламба, которому было поручено работать с молодежью. Но именно через него, через Старика, как про себя он называл Хараламба, капрал Динку чувствовал свое единство с партией.