У ворот Северина

14

Михай жил дома уже почти две недели, за это время он внешне сильно изменился. Теперь он ходил чисто одетым, выбритым, в отутюженном костюме и начищенных ботинках, одним словом, выглядел культурным, интеллигентным человеком. Волосы же оставались нестрижеными, длинными и лохматыми, потому что он не мог сходить в город к парикмахеру. Пробовал подровнять их ножницами, но стало только хуже, и он отказался от этой затеи. Михай немного поправился, лицо округлилось, но все равно он оставался очень худым. Делать ему было нечего, и он проводил время за чтением газет, книг, помогал матери по хозяйству, слушал радио. Чаще всего он сидел в комнате, которая выходила на улицу, и следил за тем, чтобы ни один человек незаметно не вошел во двор. Им мог оказаться сыщик из полиции или военный из городской комендатуры. Он решил в случае необходимости спрятаться в глубокой траншее, вырытой в огороде, на соседнем дворе. Михай вышел бы тогда через заднюю дверь на кухне, прячась за деревьями, пролез бы в дырку, которую приметил в заборе, и через две-три минуты был бы в безопасности. Но прошло много дней, и, судя по всему, никто не интересовался его судьбой. Кроме вызова отца в полицию, не случилось ничего, что могло бы его встревожить.

«Вероятно, — думал Михай, — кто-то все-таки караулит меня ночью или днем на нашей улице. Не настолько же они наивны, чтобы пренебречь такой простой возможностью… А может, они думают, что я не вернулся домой? Допустим и такой вариант… Они считают, что я достаточно осторожен, чтобы не явиться к родителям…»

Правда, у Михая была одна зацепка… Однажды ночью, когда вместе с поляком, бежавшим, как и он, из лагеря, они пробирались мимо небольшой станции, поблизости случилась железнодорожная катастрофа. Столкнулись два поезда, товарный и пассажирский. Было много человеческих жертв — десятки, если не сотни мертвых; некоторые до того изуродованы, что их невозможно было опознать. Пользуясь ночной темнотой и паникой, которая охватила всех, кто был на станции, Михай смешался с толпой и, сделав вид, что помогает переносить раненых, вынул из кармана мертвого немца документы, положил вместо них свой военный билет, письма и фотографии. С тех пор он путешествовал под именем Отто Малера, поставщика фабрики сафьяновых изделий в Берлине… «Быть может, немецкие власти, найдя мои документы в кармане мертвеца, решили, что я погиб, и отказались от розысков, — говорил он себе. — Сразу после побега они разослали, конечно, соответствующие бумаги, чтобы меня искали повсюду, но потом, найдя на месте катастрофы мои документы, они, возможно, перестали искать меня».

Михай поделился своими предположениями с отцом, но учитель был непреклонен. Сын должен обязательно покинуть дом, иначе в любую минуту на семью может обрушиться страшное несчастье. Два дня назад, вечером, они горячо поспорили, каждый остался при своем мнении, и, вместо того чтобы утихнуть, конфликт между ними разгорелся с новой силой.

— Итак, мальчик, — заключил Влад Георгиу, — прошу, найди себе убежище, которое бы тебя устроило и где бы ты был в безопасности. Я твой отец, и мне тяжело просить тебя уйти из дому, но подумай о семье. Надежда, что твои документы были найдены в кармане погибшего при катастрофе, иллюзорна, она лишена всяких оснований. Ищейки из гестапо или из нашей полиции не такие дураки, чтобы дать сбить себя со следа столь примитивным способом. Их молчание и то, что столько времени они ничего не предпринимают, не предвещает ничего хорошего, и я очень беспокоюсь… Кто знает, что они затевают…

— Ничего они не затевают, — попытался успокоить его Михай. — Я уверен, они пришли именно к такому выводу…

— К такому, не к такому, но я прошу тебя покинуть этот дом! — категорически потребовал отец. — Ради бога, Михай, пойми наконец, что мои нервы больше не выдерживают!.. Я чувствую, что схожу с ума. Мне мерещатся всякие кошмары. Днем и ночью я вздрагиваю от любого шороха на улице. Чего ты хочешь? Чтобы я попал в сумасшедший дом?

— Хорошо, отец, — согласился Михай слабым, слегка дрожащим голосом. — Через два-три дня или даже завтра, если я смогу с помощью Даны найти себе убежище, я, конечно, уйду, лишь бы ты был спокоен. Ваши нервы вам дороже, чем моя жизнь…

— Свою жизнь ты сам поставил на карту, — резко возразил отец. — Так что теперь не остается ничего другого, как пожинать плоды…

Михай поговорил с Даной, и она обещала узнать, где бы он мог укрыться, обещала связаться с надежными людьми и все уладить. Взявшись помочь брату, она решила прежде всего обратиться к Валериу. Он был человек опытный, хорошо знал законы конспирации, был в курсе того, что случилось с Михаем. «Да и Михай для него теперь не аполитичный подросток, — размышляла Дана, — а человек, который много пережил и смертельно ненавидит фашистов. Это дает мне основание надеяться, что Валериу обязательно займется его делами».

Дана шла по бульвару Кароля на встречу со связным, который должен был сопроводить ее к месту, где было назначено собрание организации.

Было жарко. Солнце жгло в этот полуденный час так сильно, что плавился асфальт, на серо-черной смолистой массе отпечатывались следы каблуков, подковок, гвоздей. Раскаленный воздух был пропитан дымом и запахом горелого дерева. Запах этот держался вот уже несколько месяцев, и жители города и не надеялись избавиться от него в скором будущем. В этом пекле Дана искала тень, переходя от одного каштана к другому, обмахивалась иллюстрированным журналом, как веером, чтобы хоть немного охладиться. На ней было белое платье с красным кожаным поясом, на ногах неизменные сандалеты, тоже красные. Напротив гимназии «Траян» она встретила старого седовласого продавца браги в надвинутой на лоб засаленной феске; в руке он держал бочонок, схваченный латунными обручами. Дана остановилась и попросила у него стакан холодной воды.

— Нет вода, мадемуазель, — с сожалением пожал плечами турок. — Есть один брага. Хороший брага для красивый девушка!

— Ну, брага так брага…

Она с удовольствием выпила стакан густой сладковатой жидкости, заплатила и двинулась по бульвару дальше, спеша на встречу со связным. Турок же несколько раз провел монетой по серой бороде, механически повторяя: «Аллах послал мне почин, воздадим хвалу аллаху».

Напротив театра два здания рухнули при последней бомбежке. Остались две стены с закопченной штукатуркой, два печных фундамента, а в глубине двора — гараж со сдвинутой набок крышей. Среди груды щебня там и сям валялись обломки мебели, куски ковров, лоскуты горелых занавесок, сломанные двери, осколки оконных стекол, словом, все, что было искорежено, изуродовано и разбито во время взрыва и пожара. Щебень засыпал улицу почти до середины, так что невозможно было проехать. Дана увидела в просторном дворе сгоревших домов ребят из гимназии «Траян», которые очень старательно, но бестолково таскали на носилках кирпичи и ссыпали их на две подводы, стоявшие в тени тутового дерева. С ними было и несколько учителей, которые распоряжались и наблюдали за работой, стоя посреди двора, под палящими лучами солнца.

Дана ускорила шаг, надеясь проскочить незаметно, но не убереглась от взглядов мальчиков старших классов. Взобравшись на кучу щебня, один из них первым сообщил:

— Ребята, смотрите, дочь учителя истории!

Все, как по команде, бросили работу и уставились на девушку, которая с грацией балерины, ступая легко, как сказочная фея, пробиралась под сенью каштанов. Десятки лопат, кирок, заступов полетели под откос, десятки рук были козырьком приставлены к глазам, десятки голосов зашептали: «Хороша, братцы!», «Гляньте, как идет, что твоя лебедь!», «И правда, будто плывет!», «Фигурка-то, фигурка!.. Тонкая да гибкая, ах ты, мать честная!».

— Афродита, рожденная из пены! — заорал вдруг высокий худой детина из восьмого класса с взъерошенными волосами. И, засунув два пальца в рот, свистнул так, что эхо прокатилось по соседнему парку.

— Скажи лучше, Персефона, дочь Зевса…

— Да уж лучше прямо — дочка Влада Цепеша!..

— Вот поставит вам ее папочка кол в первые же дни учебы, вы его обычай знаете… То-то повеселитесь, то-то попляшете!..

Дана знала суровость своего отца, знала, что его называют Владом Цепешем, поэтому, услышав за своей спиной выкрики мальчишек и шутки в свой адрес, сделала вид, что не замечает их. Она шла быстрым, легким шагом, не поворачивая головы, подчеркнуто невозмутимо.

— Ты куда бежишь раненько в красноперых башмачках? — продекламировал ей вслед худой детина.

— Оставь ты ее в покое, может, она спешит на свидание…

— Удирает от трудовой повинности… Удостоверение-то все равно получит. При таком отце да не получить!..

Последние слова Дана уже не слышала; она обошла высокое здание театра, спустилась к широкому шоссе, туда, где оно поворачивало в сторону городской бани, вошла в парк Роз, где все заглушили сорняки и редко-редко мелькал в густых зарослях гордый цветок, и по прямой аллее направилась к памятнику Героям.

Щеки ее раскраснелись и стали пунцовыми, она чувствовала, как они горят, а сердце громко стучало, готовое, казалось, выпрыгнуть из груди. Нетрудно понять, что она пришла в такое возбуждение из-за громких выкриков ребят, которые, вероятно, испытали на себе строгую требовательность ее отца. «Бездельники, оболтусы, грубияны! — в сердцах подумала она и быстро оглянулась, чтобы убедиться, что никто за ней не увязался. — Жалко, я никого из них не знаю, а то Михай им задал бы… Хотя теперь…» Потом она сказала себе, что не стоит обращать внимания на это происшествие, его нужно выбросить из головы. Сделав еще несколько шагов, она вздрогнула: со скамьи поднялся связной. Это был тот же связной, что и в прошлый раз, парень лет шестнадцати, высокий, худой, с обсыпанным веснушками лицом и улыбчивыми глазами.

— В одиннадцать в городском саду, наверху, у Северинской башни, — прошептал он и прошел мимо, будто они не были знакомы.

Дана несколько раз повторила про себя место и время собрания, а когда повернула голову, конопатого паренька уже и след простыл. Как сквозь землю провалился. Она взглянула на ручные часики. Было половина одиннадцатого. У нее еще оставалось полчаса, так что она, сделав несколько шагов, остановилась, постояла, любуясь сверкающим на солнце Дунаем, и медленно, не торопясь пошла мимо памятника Героям по направлению к месту встречи.

В городском саду, с прекрасными каштанами, липами и высокими соснами, с широкими аллеями, обсаженными яблонями и украшенными цветочными клумбами, возвышалась Северинская башня; она стояла на берегу Дуная, скрытая от глаз густой зеленью. Примерно в двенадцатом веке здесь находилась Северинская крепость, от которой сегодня сохранились только остатки церкви, следы жилищ, принадлежавших тогдашнему правителю Северина и его войску, и каменная башня десятиметровой высоты. Забравшись на башню, можно было охватить взглядом чуть ли не всю долину Дуная.

Жители Северина настолько привыкли к археологическим раскопкам в своем городе, что не придавали значения реликвиям прошлого и ходили их смотреть только в исключительных случаях — сопровождая школьников во время экскурсии по родному краю или прогуливаясь с приезжими родственниками или знакомыми, которые страстно желали увидеть исторические памятники, имеющие, бесспорно, мировое значение. Обычно же они просто любовались окрестностями, гуляя в воскресенье по красивому городскому парку, поднимаясь по крутой тропинке к старой Северинской башне; на закате оттуда такой прекрасный вид на Дунай, где множество пароходов и барж, стоящих на якоре в порту, а вечером на темном просторе вод так романтично качаются десятки бакенов, подмигивая нежными зелеными огоньками, похожими на светлячки; горожанам нравилось смотреть на утопающий в зелени маленький остров Шимиан или на быки римского моста на югославском берегу, там, где когда-то был римский военный лагерь…

«Вот почему, — думала Дана, идя в указанном направлении, — Валериу выбрал это место для встречи, оно такое закрытое, никто туда не ходит, тем более сейчас, во время войны; боясь бомбежек, жители города выехали в соседние села».

Войдя в старый парк, она стала медленно прогуливаться по аллеям под прекрасными деревьями, простершими тяжелые тенистые ветви над цветочными клумбами. Глядя со стороны, можно было подумать, что девушка просто любуется окрестностями.

Между деревьями показалось внушительное здание гостиницы для туристов, белое, светлое, недавно выстроенное и превращенное в военный госпиталь. Вокруг него стояли несколько машин «скорой помощи», возвышались горы железных кроватей, матрасов; в благодатной прохладе парка прогуливались раненые, с трудом волоча свои костыли.

Напротив разрушенного павильона, в котором когда-то, по воскресеньям, оркестр пехотного полка играл модные вальсы и танго, Дана остановилась и внимательно посмотрела назад. Кроме раненых, не было видно никого во всем парке и на широком бульваре, который граничил с парком и тянулся к вокзалу. Убедившись, что за ней не следят, она спустилась по лестнице с железными перилами, дошла до тенистой поляны, где в прежние годы проходила церемония вручения общегородских премий, потом стала подниматься по другой лестнице, вырубленной в песчанике, которая вела к Северинской башне. Вокруг была прохладная тишина. С каждой ступенькой волнение девушки росло, как всегда накануне встречи.

Наконец она добралась до площадки, где одиноко высилась башня, сильно поврежденная, из грубого камня, поросшего зеленым мхом, заброшенная среди непроходимых зарослей кустарника. Железная ржавая ограда с погнутыми кольцами была настолько низкой, что ее трудно было заметить в буйном бурьяне. Дана сделала еще несколько шагов по скалистому выступу, потом остановилась на минуту, чтобы отдышаться. Далеко внизу сверкали воды Дуная и виднелась пустынная портовая набережная. На якоре у понтонной пристани стояла одна-единственная баржа, и на ее палубе женщина развешивала белье — веревка была протянута между рулевой кабиной и невысокой мачтой.

— Что ты тут делаешь? Любуешься видом Дуная?

Дана вздрогнула и повернула голову. Перед ней стоял Санду. Он был в белой чистой рубахе, безукоризненно причесан на косой пробор, на лице его сияла улыбка.

— Ты… здесь? — прошептала Дана еле слышно, и ей показалось, что сердце перестало биться. А потом кровь прилила к голове, щеки вспыхнули, в ушах зашумело… Нет, нет, не может быть! Что это? Ее разыгрывают? Или…

— Тебе нехорошо? Почему ты молчишь? — взял он ее за руку и попытался заглянуть в глаза. — Это от неожиданности? Да что с тобой такое?

— Не знаю… не знаю, как и сказать. Это невероятно. У меня не укладывается в голове… Ты мне поверь…

Голос у нее сел, стал совсем тихим и словно поднимался из глубины, слегка дрожа, — так была она потрясена.

— Что у тебя не укладывается в голове? — удивился Санду.

— Все не укладывается… Почему ты здесь?..

— Сказать по правде, и я не ожидал встретить тебя здесь! — признался он и увидел, как живо сверкнули ее густо-синие глаза, как бы изнутри освещенные солнцем. — Я пришел раньше назначенного срока, и Валериу — ты ведь знаешь, кто это, — все это время говорил мне о Лиле. Я никак не мог догадаться, кто она, ведь я столько времени отсутствовал. Но я его внимательно слушал, потому что он рассказывал необыкновенные вещи. И тут появилась ты. Когда ты поднималась наверх, то на минуту остановилась и залюбовалась пейзажем. В этот момент он показал мне тебя и сказал: «Это — Лила». Я вздрогнул, как будто меня ударило током. Честное слово!

— Ты рад, Санду?

— Очень рад, Дана, — признался он, не выпуская ее руки из своей. — Я думаю, это самая прекрасная встреча в нашей жизни! — Минуту он молчал, глядя на нее с любовью. Ему не верилось, что все это правда, а не плод воспаленного мечтой воображения.

— Надо же, и я нащупывала почву, нельзя ли тебя привлечь в наши ряды! — засмеялась Дана. — Чего только в жизни не бывает!.. Помнишь? Тогда, вечером, под вишней, когда ты вернулся из Констанцы… А оказывается, ты уже состоял в нашей организации.

— Если уж быть до конца откровенным, то и я собирался тебя привлечь, — сказал Санду. — И знаешь когда? Ты меня опередила всего на несколько минут! — Он засмеялся: — Пойдем, нас, наверное, ждут…

Они пошли медленно рядом, держась за руки, обогнули железную ограду вокруг Северинской башни и вышли на поляну. В тени развесистого клена Тудор Динку, в уже знакомой нам военной рубашке, с непокрытой головой и в синих парусиновых брюках, разговаривал с Максимом и Ромикэ-боксером. Услышав шаги, он повернул голову.

— Разве вы знакомы? — удивился он и, встав, протянул Дане руку.

— Мы ведь соседи, — сказал Санду и постелил на камень газету, чтобы Дана села.

Максим, в рваной рубашке и солдатских брюках, был сегодня особенно оживлен. При появлении Даны взгляд у него посветлел, он наклонил голову в знак приветствия и даже лукаво ей подмигнул как старой знакомой. Потом, не усидев на месте, оторвался от Ромикэ и, подойдя к ней, радостно шепнул:

— Принцесса, я сегодня получу важное задание! Зря ты на меня смотришь с недоверием, так мне сказал сам товарищ Валер. Ей-богу, не вру… Вон в том свертке он принес мне пару брюк, тоже военные… Только совсем новые, как из магазина…

«Разве Валериу военный? — в очередной раз спросила себя Дана, как спрашивала всегда, когда с ним встречалась. — Рубашка военного образца… Коротко остриженные волосы… солдатские башмаки… Вот принес Максиму брюки, тоже военные. Очень возможно…»

— Товарищи, подойдите поближе, — сказал Динку и сделал знак Максиму, чтобы он сел где-нибудь и успокоился. — Времени мало, собрание будет кратким. Я собирался познакомить Лилу и Габриэля, думая, что они не знают друг друга, но теперь вижу, что все обстоит намного лучше, чем я предполагал. Они знают друг друга, но не встречались последнее время, потому что так сложились обстоятельства: Габриэль на время уезжал из города… А сейчас перейдем к повестке дня, — продолжал он тихим голосом. — Речь идет вот о чем… Вы меня слышите?

— Да…

— Если нет, то подойдите поближе, — попросил он.

— Слышим, слышим, продолжай! — ответил Ромикэ.

— Партия готовит крупные акции, — продолжал Тудор. — Мы, молодежь, должны способствовать их осуществлению. Для начала нам предстоит распространить четыре пачки листовок, отпечатанных на бумаге маленького формата, сложенных в виде самолетиков. Это задание выполнят Лила со Штефаном. Лила, — обратился он к Дане, — ты возьмешь листовки по адресу, который тебе укажет связной в четверг, в девять часов вечера. Ты, Штефан, займешься распространением этого материала, будешь приклеивать самолетики на водосточных трубах, домах, окнах, заборах — везде, где можно, на видном месте, Лила будет тебя страховать… Ну, договорились?

— Да, товарищ Валер! — сказал Максим, который был счастлив безмерно; его горячие глаза вспыхнули как угольки. Он распрямил плечи и многозначительно толкнул локтем в бок Ромикэ-боксера. Это можно было понять так: «Видишь, парень, что мне поручают? Не говори больше про меня ничего обидного… что я, мол, отсталый или еще что-нибудь в том лее духе…»

— У вас, Габриэль и Пиус, задание более ответственное, — продолжал капрал, обращаясь к Санду и Ромикэ. — Мы получили информацию Центра, что максимум через десять дней через Турну-Северин пройдет состав из семидесяти платформ, будут перебрасывать танки и немецкие машины на фронт под Яссы. Состав прибывает из Венгрии, охрана — немцы. Вы понимаете, что он должен остаться между Шимианом и Балотой…

— Как это остаться? — наивно спросил Максим, удивленно обводя взглядом присутствующих. — Он должен взлететь на воздух, товарищ Валер, как тот, помните?.. Иначе…

— Ну хорошо, пусть будет так, как ты говоришь, пусть он взлетит на воздух! — согласился капрал, и в его глазах промелькнуло восхищение этим пацаном, так горячо относящимся к делу. — Слышите, товарищи, что говорит Штефан: пусть взлетит на воздух. Поэтому операция должна быть тщательно подготовлена…

— Разумеется, — согласился Ромикэ, затягиваясь папироской. — А взрывчатка?

— Обсудим и это. Когда я сказал, что операцию нужно подготовить, я подумал, что вы должны заранее изучить все возможности, чтобы план полностью удался, естественно, в условиях максимальной безопасности. Для этого необходимо с завтрашнего дня выехать в район, изучить местность, приготовить план операции и представить его мне. Что касается взрывчатки, то об этом позабочусь я. Договорились?

— Когда представить план? — спросил Санду.

— В течение трех дней.

— Ясно!

— Это все, — шепотом заключил капрал. — Я вызвал на совещание только тех, у кого срочное задание. Очень прошу: осторожнее! Конспирация должна быть для нас железным законом…

— Не волнуйтесь, товарищ Валер, знаем мы, как себя вести, — заверил его Максим и рваным рукавом рубашки вытер нос.

— На этом мы заканчиваем, товарищи, — сказал Тудор Динку, поднимаясь с камня, на котором сидел.

— Прошу расходиться с интервалом в пять минут. Лила, ты пойдешь первая…

— Нет, я хочу с тобой поговорить…

— Хорошо, тогда ты, Штефан, давай спускайся.

— Есть, спускаться, товарищ Валер, — вскочил Максим и поспешно сунул под мышку пакет с новыми брюками. — Лечу как ветер…

— И смотри позаботься о самолетиках…

— Я их заставлю лететь, товарищ Валер! Они нам принесут хлеб и розы, про которые говорил тот ученый… Макс… До свидания и будьте здоровы! Спасибо за брюки!

Говоря это, Максим, в надутой от ветра рубахе и слишком широких для него солдатских брюках, полетел как вихрь по тропинке вниз и тут же скрылся из глаз, утонув в зарослях кустарника и высоком бурьяне. За ним последовали Санду и Ромикэ.

— Ну так что же ты хочешь сказать? — спросил капрал, повернувшись к Дане.

Она вздохнула, глубоко втянув в легкие воздух, посмотрела Динку прямо в глаза и ответила:

— Это касается моего брата Михая…

— Он дома?

— Да, он вернулся. Как раз в тот день, когда у нас сорвалось собрание.

— Кто-нибудь об этом знает?

— Нет, — сказала Дана, — никто, и ничего плохого пока не случилось. Только вот отец…

— Что с ним?

— Он не хочет больше прятать Михая у нас. Боится, Требует, чтобы он ушел как можно скорее. Но куда ему идти, бедняге?.. Где прятаться? Он прошел через такие испытания, чудом остался жив, а теперь… Знаешь, ведь он близок нам, разделяет наши взгляды, и мы могли бы попозже даже привлечь его в свои ряды…

— Несомненно! — согласился капрал. Он задумчиво смотрел вниз, на Дунай, а сам в это время размышлял, как найти выход из этого довольно сложного положения.

— Я решилась просить твоей помощи, — продолжала Дана. — Кто же еще может мне помочь?

— Хорошо сделала, — согласился капрал. — Парня надо спасать… Что-нибудь придумаем… Не может быть, чтобы я не нашел выхода, — добавил он убежденно. — Полиция им еще не интересовалась?

— Вызывали отца, ему пришлось подписать заявление, в котором он подтвердил то, что говорил и раньше: сына он не видал целый год. А так больше ничего не было…

— Хорошо, Лила, — сказал капрал и ласково взял девушку за руку. — Через связного ты получишь инструкцию, самое большее через три дня, куда должен явиться Михай. Только прошу тебя, не говори брату, что мы знакомы. Ты понимаешь, это опасно. Скажешь, его приютит двоюродный брат одной твоей знакомой. Ты меня не видела и не знаешь. Договорились?

— Договорились, благодарю тебя от всего сердца! — взволнованно ответила Дана. — Я была уверена, что ты найдешь выход из положения…

— Подожди, ведь я его еще не нашел, — улыбнулся капрал. — Поблагодаришь, когда Михай будет в безопасности.

— Хорошо…

— А сейчас беги домой. Смотри, чтобы не было «хвоста».

Они пожали друг другу руки, и Дана стала спускаться по той же тропинке, по которой поднималась десять минут назад. Капрал долго смотрел ей вслед, пока она не исчезла среди деревьев, потом и сам пустился в путь.

Дойдя до городской управы, Дана неожиданно встретилась лицом к лицу с учительницей немецкого языка Лиззи Хинтц. Это была высокая блондинка, тощая как палка, с продолговатым веснушчатым лицом, с зеленовато-голубыми глазами — их холодный, ледяной взгляд постоянно выражал высокомерие и презрение. Тонкие, плотно сжатые губы она никогда не красила, и это усугубляло впечатление, которое она производила: человека жесткого, неприветливого. В то утро на ней была оранжевая блузка из голландского полотна, глухо застегнутая на металлические пуговки, и длинная белая юбка, слишком плотно обтягивающая узкие бедра, костлявые, как у скелета. На ногах, как обычно, высокие, похожие на ортопедические туфли на пробковой подошве, изготовленные-из заменителя змеиной кожи. Под мышкой она с трудом удерживала стопку тетрадей, завернутых в синюю бумагу и перевязанных крест-накрест белой ленточкой.

Увидев ее, Дана наклонила голову в знак приветствия и хотела пройти мимо, но учительница, сверля ее суровым взглядом, сделала знак подойти.

— Где это вы были? — вопросила она, сузив ледяные глаза будто бы для того, чтобы лучше разглядеть ученицу.

— Гуляла, мадемуазель. По бульвару до конца и обратно…

— Вы разве освобождены от трудовой повинности?

— Нет, не освобождена. Вчера я целый день таскала кирпичи у нас в гимназии…

— А сегодня?..

— Сегодня… я там не была…

— Почему?

— Отпросилась у отца, — солгала Дана. — С утра мне надо было кое-что сделать дома, по хозяйству. А когда я закончила, было уже поздно…

— Нехорошо, что отец снисходительно относится к такому вашему поведению! — резко и безапелляционно заявила Лиззи Хинтц. — И вы знаете, и он знает, ведь он учитель, что осенью тот, кто не отработал положенное количество часов военно-трудовой повинности, не будет допускаться к занятиям. Немецкие и румынские войска прилагают нечеловеческие усилия, чтобы защитить цивилизацию от большевистского варварства, а вы не можете сделать над собой небольшое усилие, чтобы внести свой маленький вклад в победу.

Дане хотелось возразить, сказать, что немецкие войска не защищают, а разрушают Цивилизацию, что гитлеровцы — главные виновники страданий человечества: не начни они войну, не было бы столько человеческих жертв и разрушений… В конечном счете не было бы нужды и в этой ее «работе на войну» (какое странное выражение они придумали!). Но она понимала, что не время полемизировать с дочерью часовщика. Все знали, она проводит много времени в обществе фашистского офицера.

— Завтра вы должны обязательно участвовать в работе на войну! — заключила учительница все тем же категоричным тоном. — Вы сейчас домой?

— Да, мадемуазель…

— Отнесите эти тетради ко мне на квартиру. Знаете, где я живу?

— Да, да, на улице Траяна… на Главной, как ее все называют…

— Правильно. В мастерскую моего отца при магазине «У золотых часов». Отцу передайте, что я запоздаю немного к обеду, мне надо зайти в немецкую комендатуру…

— Я поняла, мадемуазель…

Дана взяла тетради под мышку — письменные работы отстающих по немецкому языку, попрощалась и под испытующим взглядом мадемуазель Хинтц поспешно удалилась.

— И завтра не забудьте явиться на работу! — крикнула Хинтц Дане вслед.

Девушка сделала вид, что не услышала, и ускорила шаг. Нервы были взвинчены. Как оказалась на ее пути эта ужасная женщина, которую ненавидели за надменность все ученицы? И — верх нахальства! — поручила отнести к себе домой тетради, будто Дана ее служанка.

Она прошла мимо бакалейного магазина. Там стояла громадная очередь — по карточкам выдавали подсолнечное масло, четверть литра на человека. В очереди она заметила Лилиану, в белом платье с голубыми пуговками, с продуктовой сумкой. Дана помахала ей рукой, Лилиана ответила, и Дана пошла дальше.