У ворот Северина

33

Той же ночью Клаузинг созвал совещание офицеров и унтер-офицеров комендатуры. На совещании были капитан Отто Вильке, маленький человечек с лицом мертвеца, его заместитель, два младших офицера и пятнадцать унтер-офицеров, в том числе переводчик Вебер. Собрались в небольшой комнате, скупо освещенной стоявшими на камине двумя керосиновыми лампами.

— Господа, — заговорил Клаузинг, — я думаю, вы уже осведомлены о том, что верное фюреру правительство Антонеску пало и Румыния расторгла союз с Германией. — Голос его звучал глухо и дрожал от нервного напряжения. — Но мы не должны терять присутствия духа, господа. Мы получили приказ покинуть город не как побежденные, а как победители. — Это была явная ложь, потому что вообще никаких приказов не было. — Сейчас я сообщу вам план действий, пусть каждый осмыслит свою задачу и приготовится к ее выполнению.

План сводился к минированию основных городских объектов: железнодорожных мастерских, почтамта, судоверфи, больницы, театра, городской управы, водонапорной башни, электростанции, вокзала и железнодорожных путей. Минирование должны будут осуществить патрули немецкой комендатуры, которые под предлогом ремонта нарушенной связи установят мины с часовым механизмом. Действовать нужно хладнокровно и оперативно.

— Сейчас, — посмотрел он на свои ручные часы, — двадцать три часа пятьдесят минут. Вы свободны, господа. Об исполнении приказа доложить мне завтра в восемь ноль-ноль. Капитан Вильке отвечает за подготовку и выполнение второй части плана — эвакуацию комендатуры.

Закончив совещание, Клаузинг отправился домой. Подполковник был доволен. Он действовал четко и оперативно, и будущее сейчас не рисовалось ему таким безнадежно мрачным. Устал он, правда, чертовски, но возбуждение еще не улеглось, и, велев принести бутылку коньяку, он прошел на веранду, сел в плетеное кресло и просидел в одиночестве до утра.

Всю ночь Санду Райку дежурил на телеграфе, а утром, придя домой, стал поспешно готовить корм для уток. Он очень устал, но ему надо было успеть до работы накормить птиц. Стоя на крыльце в майке и парусиновых штанах, он крошил в деревянной миске листья лебеды. Было еще очень рано, солнце только взошло, но день обещал быть жарким.

С улицы доносился голос разносчицы молока, лаяли разбуженные собаки. Через забор было видно, как по двору одиноко бродит Эмилия. Окна в доме учителя были закрыты, все еще, видно, спали или, может, ушли на рассвете в город. Далеко в порту гудел какой-то пароход, словно звал капитана отправиться в дальнее плавание.

Утки сгрудились у ног Санду и отчаянно крякали от нетерпения. Самая смелая принялась клевать его сандалию, дергать за ремешок. Он слегка стукнул ее деревянной ручкой ножа, она отскочила, но потом снова принялась за свое.

— Не галдите, кумушки, готово вам угощение! — Санду вспомнил, как ласково, бывало, разговаривала с ними его мать.

В эту минуту послышался стук калитки. Санду обернулся.

— Отец! — Миска полетела в одну сторону, нож в другую. — Ты вернулся! — Он кинулся навстречу отцу. — Где ты был? Ты вернулся совсем?

Ион Райку изменился мало. Осунулся, оброс щетиной да поседел, вот, пожалуй, и все. Черные как угли глаза по-прежнему светились живо и ласково.

— А как ты? — Райку обнял сына за плечи и повел к дому. — Здоров? Все в порядке?

— Все хорошо. О себе лучше расскажи. Я знаю, ты бежал из тюрьмы, а потом что было? Наверное, есть хочешь? Давай я что-нибудь приготовлю. Знаешь, я наловчился готовить…

— Есть не буду. Спешу я, Санду. Дела в городе…

— На судоверфи?

— Да. И в железнодорожные мастерские нужно еще успеть. Ищем помещение для нашей организации. Да и с товарищами повидаться надо. Кое-кого я, правда, уже видел этой ночью, они патрулировали в городе.

— Это ты руководишь боевыми отрядами?

— Не я, а партия.

— Как я тобой горжусь! Все время о тебе думал, только помочь ничем не мог. Я же не знал, где ты.

— Теперь все позади… Дома порядок? — спросил Райку, поднимаясь по ступенькам.

— Все как было. Вот только стена, что выходит на улицу, треснула при бомбежке. И несколько черепиц слетело. Как дождь, в комнатах течет. Я корыто на чердаке поставил. Собирался побелить стены, валик у приятеля достал, но тут меня в Констанцу отправили… Недели три как вернулся.

Райку прошелся по дому, внимательно ко всему приглядываясь, словно был здесь впервые. Две скромные, бедно обставленные комнатки: железные кровати под домоткаными покрывалами, стол, потускневшее зеркало на стене, деревянный умывальник с жестяным тазом, старомодный потрескавшийся платяной шкаф, полка с книгами, обернутыми в газету, на буфете салфетка. Ее вышивала покойная жена, дожидаясь долгими зимними вечерами, когда он вернется с работы домой. У Райку было такое чувство, будто он отсутствовал не три месяца, а годы. Столько событий произошло за это время! В памяти стерлось представление о том, как выглядели эти комнаты прежде, и теперь он испытывал радость узнавания. Но радость эта померкла, стоило ему вспомнить ту, что делила с ним в этом доме счастье и горе. Она никогда уже больше сюда не вернется, значит, не утихнет в его душе боль утраты. Он ощутил это особенно остро здесь, где все напоминало о жене, глядевшей с фотографии на стене… Нет, он не смеет, он не позволит себе предаваться печали. И Райку поспешно спросил:

— Что нового на судоверфи?

— А что там может быть нового? Все как было. Разве что люди стали другими. Так ведь это естественно, правда? Сегодня ночью раздавали листовки с воззванием партии. Все тебя ждут не дождутся.

— Я тоже с нетерпением жду встречи, — сказал Райку.

— Говорят, ты секретарь городской партийной организации. Это правда?

Вопрос сына застал Райку врасплох.

— Кто это тебе сказал?

— Рабочие.

— Ну, раз рабочие говорят, значит, правда. — Райку улыбнулся, и глаза его лукаво заблестели.

— Знаешь, нам в ячейке говорили: товарищ Молния сообщает, товарищ Молния интересуется, товарищ Молния поручил…

— Ты вступил в комсомол? Когда?

— Прошлой зимой.

— Подумать только, а я и не знал!.. Хотя секретарь и своих коммунистов-то не всех знает, а уж про комсомольцев и говорить нечего. Что поделаешь, законы конспирации!.. Рад, очень рад за тебя, мой мальчик! Почему же ты мне раньше не сказал?

— Ты же сам говоришь, законы конспирации… — Санду широко улыбнулся. — Уже два задания выполнил, очень ответственных, — не удержался он, чтобы не похвастаться. — Аварию на немецком судне подстроили, пустили под откос гитлеровский эшелон в районе Балотской горы. Мы были тогда вдвоем с товарищем… Слыхал об этом?

— А как же! Это твоя подпольная кличка Пиус?

— Нет, моя подпольная кличка Габриэль. А Пиус тоже один из наших, мы с ним эшелон и взрывали. Вообще-то его зовут Ромикэ, он у нас на верфи работает, увлекается боксом, ты с ним, наверное, еще встретишься.

— Молодец, Санду! — Райку с гордостью похлопал сына по плечу. — Молодец, не подвел отца!

— Д еще я состою в боевом отряде, мне даже винтовку сегодня ночью дали и трехцветную повязку.

— Будь осторожен, зря не рискуй. Никакой самодеятельности, понял? У тебя кто командир-то?

— Дядюшка Томицэ Грозя, маляр…

— Знаю такого. Хороший человек…

У дома остановилась пролетка. На козлах сидел смуглый молодой солдат.

— Из пехотного полка! — выглянув в окно, сказал Санду.

— Похоже. Ты оставайся здесь, я сам разберусь.

Из пролетки выскочил младший лейтенант Ганя — на боку пистолет, в руке фуражка. Казалось, он чем-то сильно раздосадован. Райку протянул ему руку и отвел в тенек — солнце уже сильно припекало.

— Ума не приложу, что с ним делать! — кипятился Ганя. — Представляешь, он даже слышать не хочет о том, чтобы разоружать немцев! Уперся, как пень, и все тут! Нет, говорит, у меня такого приказа!

— Приказа нет? Он что же, радио не слушает? Не знает, что немцы учинили в Бухаресте? Он что, не знает, что мы теперь с немцами в состоянии войны?

— Да знает он все это, не хуже нас с тобой знает! Только почему-то пляшет под дудку проклятого Жирэску, чуть что — бежит к нему!.. Сам ничего не решает. А инициативы боится как огня. Сегодня утром я уже было совсем его уговорил разоружать их. Так нет, опять проклятый Жирэску мне все карты спутал!

— И что же собирается делать твой полковник?

— По-моему, думает предложить Клаузингу сдаться добровольно. Вместе со всей комендатурой. Без кровопролития. Будем, говорит, держать здание комендатуры под контролем, а в случае необходимости начнем действовать…

— И когда же она наступит, эта необходимость? Как он считает?

— Молчит, — пожал плечами Ганя.

— Ну ладно, черт с ним! Вы-то сами что предлагаете?

— Подождать до завтра, посмотреть, как развернутся события, и выступать своими силами. Моя рота вполне надежна. Полковник, правда, может вызвать новобранцев из Эргевицы. За этих поручиться нельзя. Могут произойти стычки… В общем, подождем до завтра.

— Ты что? Ждать никак нельзя! Поговорите еще раз с полковником. Если опять ничего не выйдет, действуй через его голову, и сегодня же. Арестуй Клаузинга, займи его комендатуру, разоружи гарнизон. Подготовь людей, предупреди Флорю. Учти, настоящее его имя Глигор. Пожалуй, я сам с ним поговорю. Сегодня же днем.

— А где, по-вашему, лучше арестовать Клаузинга?

— Во всяком случае, не в здании комендатуры. Брать его надо в городе. И вынудить издать приказ по гарнизону, чтобы немецкие военнослужащие сложили оружие. В противном случае — занять комендатуру силой.

— Так и сделаем.

— Все ясно?

— Все.

— Желаю удачи! В добрый час!

Ганя направился к своей пролетке.

— Держи меня в курсе! — крикнул ему вслед Райку. — Я буду на верфи, потом в железнодорожных мастерских и в штабе боевых отрядов. Меня разыскать легко…