У ворот Северина

37

Лучи заходящего солнца блеснули в единственном оставшемся целым окне комендатуры и погасли. Сумерки быстро сгущались. Ганя опасался, что осажденные под покровом ночи попытаются прорвать кольцо окружения, боеприпасов у них, вероятно, достаточно. В бинокль ему было хорошо видно размещение немецких огневых точек: на втором этаже два или три станковых пулемета вели непрерывную стрельбу сквозь наспех пробитые в стене бойницы. Темноту то и дело вспарывали пулеметные очереди, не умолкая свистели пули.

— Кто-нибудь знает внутреннюю планировку дома? — спросил Ганя. Люди, стоявшие рядом, только плечами пожали, никто из них там не бывал. — Я думаю, надо идти на приступ, — обратился он к Иону Райку. — Правда, опыта у меня в таких делах никакого, на фронте я не был. А в училище нам говорили, что бой в помещении — дело трудное, нужна сноровка, и немалая. Так что жертвы неизбежны. Но иного выхода я не вижу.

Подошел Михай Георгиу. Он слышал только последние слова Виктора.

— Господин младший лейтенант, — сказал он, — разрешите обратиться? Я думаю, надо атаковать их с тыла. Держать дом под шквальным огнем с фасада и отвлекать внимание немцев. А основные наши силы пусть подойдут к ним сзади. И тогда…

Согнувшись, подбежал взмокший солдат и, задыхаясь, доложил:

— Господин младший лейтенант, орудия прибыли. Меня послал плутоньер Тэнэсикэ, просил узнать, что с ними делать дальше.

— Разве Тэнэсикэ вышел из госпиталя? Он же совсем больной!.. А где старший сержант Гэлушкэ?

— Я его не видел, господин младший лейтенант. Которые с орудиями пришли, говорят, он в казарме остался, что-то там с противогазами… И еще говорят, Тэнэсикэ сам напросился. Больше некому было идти…

— Передай ему, я сам сейчас приду. Ох и жулик этот Гэлушкэ! Дождется он у меня… Динку, я пойду укажу им цели — бить будем прямой наводкой. И к Глигору заодно загляну, в группы рабочих. Потом вернусь сюда. Ты понаблюдай пока, как ведется стрельба.

Гулко бухнула пушка, и старое здание содрогнулось. На втором этаже между окнами треснул простенок. Следующий выстрел заставил замолчать пулемет. Еще один — и рухнула часть стены, засыпав мостовую щебнем и кирпичом, обломками оконных рам. Через обнажившийся пролом были видны остатки разбитой печки, разодранные в клочья портьеры, сломанный письменный стол, опрокинутые стулья. Четвертый выстрел — и новая брешь в стене. Взрывом выбросило на улицу пулемет, а вместе с ним и пулеметчика. Немец дернулся несколько раз и затих, вытянувшись на груде щебня. И вот прокатилось дружное «ура»: румынские солдаты поднялись в атаку. Двигаясь перебежками вдоль стен, окружая здание сзади, с боков, они подходили все ближе и ближе. С берега Дуная наступали рабочие во главе с Глигором.

— За мной, вперед! — крикнул Глигор, и голоса рабочих слились с голосами солдат в едином грозном «ура»; лавина стремительно покатилась к осажденному дому.

— По окнам стреляйте, ребята, по окнам! — кричал Михай Георгиу. С ручным пулеметом в руках он в два прыжка пересек улицу и прижался к железной ограде здания городского суда.

Огонь усилился, пули жужжали в воздухе, точно рой растревоженных пчел. Но что это?

— Господин младший лейтенант! Глядите, они выкинули белые флаги!..

Ганя поднес бинокль к глазам. Действительно, из нескольких окон свисали белые тряпки. Он с широкой улыбкой повернулся к Райку.

В ту же секунду над его ухом просвистела пуля и угодила в застекленную веранду дома, возле которого они стояли. Посыпались стекла, кто-то вскрикнул.

— Они продолжают стрелять! Как же так? — Райку оттащил Ганю за угол дома.

— Видно, не все согласны сложить оружие, — предположил Ганя.

Все замерли в ожидании. Выстрелов, однако, больше не было. Несколько офицеров и унтер-офицеров нетвердой походкой вышли из центрального подъезда здания и остановились с поднятыми руками, в страхе оглядываясь по сторонам, без фуражек, в расстегнутых мундирах, иные просто в рубашках с закатанными рукавами. Никакого оружия при них не было.

Ганя и Райку двинулись им навстречу, за ними Михай, Динку и кое-кто из солдат. Но не успели они сделать и десяти шагов, как раздалась пулеметная очередь. Прав был Ганя, видно, не все немцы собирались сдаваться. Двое румынских солдат упали, сраженные наповал. Пулемет, установленный у крайнего верхнего окна, строчил без перерыва, не давая поднять голову или отползти. Наконец, воспользовавшись короткой паузой, Ганя послал капрала к артиллеристам, пусть ударят по окну прямой наводкой.

Тэнэсикэ дал команду, прогремел залп из двух орудий, и оставшаяся часть стены второго этажа рухнула. Пулемет смолк. Румыны поднялись с земли и двинулись к дому, но тут же опять залегли: пулемет заговорил снова. И только третий орудийный залп заставил его навсегда замолчать. Балконная дверь приоткрылась, и чья-то рука просунула в щель самодельный белый флаг — палку, к которой было привязано полотенце.

Бой закончился, все до единого немцы сдались. С поднятыми руками, бросив оружие, они выходили по одному из разбитого здания комендатуры, беспрекословно подчиняясь солдату Ницэ Догару, которому поручили сопровождать пленных.

Тем временем румынские солдаты и бойцы рабочих отрядов с опаской вошли в дом. Двери сорваны с петель, столы и стулья перевернуты… Остро пахло порохом, табаком и потом.

По засыпанной толстым слоем битого стекла и штукатурки лестнице бойцы поднялись на второй этаж. Ганя шел впереди — с пистолетом в одной руке и электрическим фонариком в другой. Здесь была та же картина: выломанные двери, пробитые потолки, всюду густой слой осыпавшейся штукатурки. На вешалках — прорезиненные темно-серые плащи, портупеи, фуражки, пилотки. В одной из комнат на столе стояли кофейные чашки, термос с отвинченной крышкой, полные окурков пепельницы, валялись пачки сигарет. На ручке окна — зеркало в никелированной оправе, а рядом на подоконнике — мыло, кисточка для бритья, распечатанная пачка лезвий…

И в каждой комнате — трупы. На линолеуме коридора, на коврах кабинетов… Некоторые еще сжимают в мертвой руке дымящийся пистолет, возможно, это самоубийцы.

Тяжелая дубовая дверь. Узкий луч фонарика выхватил из темноты табличку с золотыми буквами на черном стекле — кабинет начальника комендатуры… На полу труп женщины: Лиззи Хинтц! Пальцы сжимают ручку желтого кожаного чемоданчика. В глазах застыл предсмертный ужас, рот искривлен в судорожной гримасе, на белой шелковой блузе — пятно крови. У стены — два больших, плотно набитых чемодана, поодаль, у стола, валяются разбитые очки в золотой оправе.

— Драпать собиралась, сука! — Райку пнул ногой один из чемоданов. Он развязал ремни, открыл крышку и удивленно воскликнул: — Золото!.. Браслеты, кольца, золотые коронки!.. Это же надо, столько награбить!..

На пустом столе коменданта белел листок бумаги. Динку повертел его в руках. Письмо? Ганя посветил фонариком, и Михай прочел:

— «Дорогой Ганс! Ничего не знаю о твоей судьбе. Не хочу верить слухам и буду ждать… Хотя, скорее всего, жить мне осталось недолго…»

— Не теряйте времени! — Райку скомкал письмо и швырнул на пол. — Нас ждут дела поважнее!

Сдавленный крик послышался из соседней комнаты. Все бросились туда. Остановившись на пороге, капрал Динку поднял дуло пистолета. Подоспевший Ганя направил в темноту луч своего фонарика.

Прижимаясь к стене всем телом в отчаянной попытке слиться с ней, стоял человек. Руки его были подняты, но не с мольбой о пощаде, а так, будто он из последних сил судорожно сжатыми пальцами уцепился за невидимый крюк. Лицо его перекосила дикая гримаса, рот был разинут, на крахмальную рубашку текла слюна, глаза обезумели от ужаса…

— Часовщик Хинтц! Ну, с этим все ясно — спятил, нервы не выдержали! — Ганя махнул рукой. — Пошли, здесь нам делать нечего.

Комнату за комнатой они обошли все здание. Одни трупы, в живых никого.

— Капрал Динку! Возьмите нескольких солдат и соберите все, что здесь осталось: оружие, папки с документами, карты… Составьте опись и сдайте в полк как трофеи, ясно?

— Слушаюсь! Начинать прямо сейчас? — Динку устало вытер рукой запыленное, черное от сажи, осунувшееся лицо, застегнул ворот и одернул китель.

— Можно завтра, с утра. Сейчас поздно. Выставьте посты и возвращайтесь в казарму.

Ганя и Райку вышли на улицу. Надо торопиться, еще столько дел: распорядиться насчет раненых, отправить пленных под конвоем в полк… Во мраке перекликались солдаты, таская ящики с боеприпасами, пулеметные ленты. Кое-где украдкой курили, пряча сигарету в рукав или полусжатый кулак. Раненых — все трое новобранцы, совсем еще мальчишки — отправили в госпиталь. Пленных построили в колонну. Немцы подавленно молчали, с опаской подглядывая на румынских солдат. Кто-то из пленных попытался заговорить с соседом.

— Отставить! — рявкнул Ницэ Догару. — Ишь разговорились! Еще одно слово — и посажу на штык, как на вертел, ясно? — Он выразительно погрозил пленным винтовкой. — У, немчура проклятая! Забыли, как на фронте нас материли? Одну матерщину и выучили…

Колонна тронулась. По обеим сторонам шли румынские солдаты: винтовки наперевес, палец на спусковом крючке.

А основная часть роты построилась и зашагала в казарму.

— Шире шаг, ребята! — торопил капрал Динку. Он понимал: усталые, взвинченные боем люди уснут нескоро, а ночь коротка, надо успеть отдохнуть, кто знает, что ждет их завтра?

Из-за угла на велосипеде показался плутоньер Грэдинару. Увидел строй, резко затормозил и соскочил на землю.

— Младший лейтенант где? — крикнул он.

— Только что ушел. По этой улице, вместе с отрядом рабочих.

— Ладно, попробую догнать. Но если не сумею, передай, пусть срочно идет в казарму. Господин полковник велел. Динку! Дин-ку-у! Ты где?

— Здесь, господин плутоньер! — вынырнул из темноты капрал.

— Позаботься, парень, чтоб не осталось ни одной стреляной гильзы. Все собрать, до единой! Знаю я это мужичье, им бы только баклуши бить!

— Но, господин плутоньер, — попытался возразить Динку, — мы же не на стрельбище! Это там одним глазом на цель, другим — на гильзу. А здесь счет не на гильзы — на людей! Война…

— Разговорчики! — оборвал его Грэдинару. — Тоже еще адвокат нашелся! Чтоб были мне все гильзы до последней, понял? Я из своего кармана за них платить не намерен.

— Да кто с вас спросит, господин плутоньер! — не сдавался Динку. — Одно дело на полигоне, другое тут… Война есть война!

— Да что ты заладил: «Война, война!» — Грэдинару, приподняв велосипед, со злостью ударил о землю колесом. — Какая такая война? Это там, на фронте, вам, дуракам, дозволено палить без разбору, как на свадьбе, а тут у меня каждая гильза на учете… Это же надо, десять ящиков патронов за один вечер разбазарили!

Он с трудом взгромоздился на велосипед, нажал на педали и через мгновение скрылся в темноте.