Белое Пламя

Глава 1 (Дэйн)

Проснувшись, Дэйн отвернулся и укрылся одеялом, спасаясь от пронзающего света из окна. Лишнего он уже поспал, нужно было торопиться, пока солнце ещё только приподнималось. Больно много людей ждало его.

Катарина — его двоюродная сестрёнка — приготовила скромный стол и, пока он не оставил её на долгое время, начала задавать вопросы.

— А в письме ещё что-нибудь было?

— Нет. Лишь к Лирам надо прибыть.

— А где оно? Думаю, прочитать смогу. — Катя улыбнулась и дотронулась до его руки. — Ты хорошо учил меня.

— Уже сжег. Такое оставлять опасно, особенно мне.

— Я и не знала, что племянница короля пропала… До Мереле, видимо, весть не доходила.

— Молчат, — сказал он, отрезая кусок мясного пирога. — Боятся расплаты, если новость окажется клеветой.

— А если она окажется таковой? — Взволнованно Катарина поглядела на него.

— Это мне предстоит выяснить.

— Буду скучать…

Она боялась потерять Дэйна, ведь он помогал ей, невзирая на тяготы и неудачи, не обращая внимания на её недостатки, он позволял Катарине жить у себя дома. Заботился и никогда не повышал на неё голос.

— Я тоже. Ну, мне пора.

— Ты с ней попрощался?

— Нет, — бросил он после паузы и вскоре отправился на второй этаж. Он не любил говорить о жене.

Мария сидела в кресле, и взгляд её был направлен к открытому окну. Могло показаться, что она наслаждается прикосновением ветра, разглядывает синеву, считает облака, ожидает дождя или мечтает о грозах, но карие глаза её уже какой год были пустыми.

Исхудавшая, бледная она напоминала скульптуру.

Слова эти он готовил давно, лишь выбирал время, когда они смогут прозвучать так, чтобы она, наконец, услышала. И тем не менее не был уверен, что произнесёт их.

— У меня сон был не так давно. Ночь была в Мереле, и кроме нас никого не было рядом; город пустовал. Шёл домой и видел, как в нашей спальне горел свет. Счастливая ты встретила меня. Радовалась, что беременна, что я радужно принял событие. И ты разговаривала. Как раньше. Тот миг был замечательным.

На белое платье спадали темные, как смоль, волосы. Их недавно вымыли и подстригли.

— Я тут подумал… У нас мог бы быть ребёнок. Я смогу обойти запрет, орден не посмеет мне что-либо сделать. — Он надеялся, что последние слова заставят её заговорить, внесут жизнь в хрупкое, тлеющее тело. Вернут прежнюю жену.

Лишь холодное молчание ветром потрепало его волосы.

Опустив голову, Дэйн вышел прочь из комнаты, пожалев, что начал разговор.

Он не рассказал ей, что было дальше в том сне. Какое было продолжение. Как счастливая картина оказалась в итоге ужасом. Ему часто снятся кошмары, но не такие, от которых просыпаешься посреди ночи и пытаешься изо всех сил не уснуть, лишь бы не возвращаться.

Спустившись и пройдя в прихожую, он приблизился к крупному зеркалу, висевшему рядом с дверью.

— И как?

— Также. А ты ожидала чуда?

— Ты редко покидаешь дом, вот, и подумала…

— Не будем о ней говорить. Хотя бы сейчас.

В отражении на него смотрели уставшие глаза, не имевшие цвета. Но Дэйн помнил их ещё зеленоватыми.

— Они успокаивают тебя?

— А?

— Зеркала. Их так много в доме.

Сестра приблизилась к нему и тоже поглядела в отражение.

— Может быть.

— Многие боятся суеверий.

— Сами себе усложняют жизнь.

Обняв Катарину и попрощавшись, он отправился в путь.

Погода была тёплой, и приветливый ветер заботливо дул в спину, мягко развевая волосы; он как бы нашёптывал, что сегодняшний день не стоило окунать во мрак, но Дэйн решил начать путь с нерадостного — навестить могилу недавно почившего знакомого. Хорошего товарища, с которым он через многое прошёл.

Он слышал, что Дориан последние месяцы был немощен, не мог говорить и практически не ел. Сильный муж в расцвете сил, всю жизнь работавший руками, за короткое время уподобился старцу. Так говорила его вдова, которую Дэйн неудачно пытался тогда утешить. Она злилась на него, презирала и плевалась; за то, что он не приехал, когда Дориан звал его, когда ему нужна была помощь давнего приятеля по ордену. Быть может, что-нибудь изменилось бы, будь Дэйн рядом?

Десять лет отдал ордену Белого Пламени, и не кровью врагов прокладывал будущее организации, а строительством. Знал своё дело, любил, на рожон не лез. Дэйн уважал его и тем не менее не приехал.

Не приехал, когда тот звал.

Но зато сейчас он разглядывает небольшую насыпь, уже поросшую ростками магнолии. И шаткий заборчик из веток берёзы, обвязанный верёвкой, что пропиталась слезами вдовы, рухнет при сильном порыве. Она строила его в одиночестве.

Может быть, и не стоило так начинать путешествие. Многие бы не стали, все боялись суеверий, а время непростое. То, что Дэйн хотел оставить на могиле сперва, он всё же оставил дома у умершего — потому что украдут. Вот здесь уже суеверия не действуют. Его жене это бы тоже пригодилось в трудный день, как и та сумма, которую Дэйн также оставил в мешочке.

Он ещё какое-то время постоял и затем отправился дальше.

Ночи, спокойные и теплые, одаривали безобидными сновидениями, в которых порой хотелось задержаться. Давно Дэйн не зажигал костры под взором появляющихся звезд. «Надеюсь, это ненадолго, Катя. Скоро вернусь», — сказал он в сумерках, и его лошадь, привязанная к склонившейся ели, ответила ему фырканьем. Прошло всего три дня, а Дэйн уже заскучал по сестре. Ее бодрость и жизнерадостность всегда успокаивали его.

Встречавшиеся Дэйну добросовестные путники советовали ему идти только по просёлочным дорожкам, ни в коем случае не сокращая себе путь через леса и прилегающие к ним поля из-за злобных призраков, желающих напакостить живым. Он послушался их доброго совета, но не из-за боязни каких-то небылиц, а из-за непроходимой болотистой местности, перед которой любая нечистая сила покажется не такой уж и угрозой. Но даже ей было далеко до той невзгоды, что на крыльях спускается с пришествием тепла. Жужжание возрастало, и Дэйн выругался. Сильно ударил по щеке, раздавив очередного комара. Больно много их стало. Поселок уже скоро, но Дэйн не собирался терпеть надоедливых спутников.

Он слез с лошади, и, когда прошел дальше в лес, в глаза ему бросились красные ростки гвоздики, верхушки которых Дэйн принялся отрывать. Он услышал смех.

Голоса грубые, недружелюбные, доносились со стороны просёлочной дороги. Они увидели кобылицу, кто бы это ни был, их внимание привлекла она. Дэйн сейчас испытывал чувство, сродное появляющемуся ощущению перед неминуемой дракой. Он взялся за рукоятку меча и поднялся на ноги. Выйдя на дорогу, Дэйн заставил группу людей резко остановиться, посеяв среди них волнение, но ненадолго.

— Чьих будешь, богатый? — задал вопрос самый молодой из четверки, выражение лица которого содержало в себе столько наглости, что Дэйну захотелось видеть его лежачим на земле. Оборванцы, местные деревенские, любящие пограбить; все грязные, и ещё воняло от них гнилью. Даже комары куда-то пропали. Почти все в руках держали дубинки.

— Не твоё дело, — отрезал Дэйн, не сводя с него взгляда. Вверх дерзости было со стороны крестьянина так заговорить с духовным лицом ордена.

Селянин опешил от такого ответа и многозначительно открыл рот, но ничего не успел произнести, потому что его товарищ вовремя сообразил и вмешался, так как был чуточку умнее своих собратьев.

— Оставим его, — волнительным шепотом произнес тот, что был постарше и постарался оттащить приятелей.

Но его друзьям не нужны советы, им нужны вещи, что были у Дэйна, которые они пожирали голодным взглядом. Знатный путешественник и без охраны — такой редкостью грех не воспользоваться. Тем не менее неловкая, зловещая пауза охватила их всех: селяне привыкли грабить беженцев или бедных торговцев, у которых нет денег на охрану. У Дэйна в ножнах красовался меч, на нём кольчуга, и сам держался уверенно: он их потреплет, если будет бой.

— Ты, это, чего такой грубый, а? — спросил третий, вытаскивая нож.

— Пусть идёт, Талале…

— Заткнись, — сказал селянин, с ножом который, а затем обратился к Дэйну: — Отдай нам свою лошадь. И… — Его глаза посмотрели на медленно вынимающийся клинок — … и сможешь шагать дальше.

— Вы знаете, что вам за это будет? — Ухватив рукоятку обеими руками, Дэйн сделал несколько шагов вперед, чтобы лошадь оказалась позади. — Вы знаете, кто я? Что я?!

Талале внимательно разглядел чёрную накидку, посреди которой был вышит белый огонь.

— Ты ж не здешний, а?.. Что это за пламя на груди?

— Оно пожрёт вас, если не уйдёте, — проговорил Дэйн.

— Мелкий, встань позади него, — начал приказывать Талале, — Квинт, Гордий — по бокам. Уделаем ушлепка…

Деревенщина еще не успел произнести последнее слово, когда Дэйн бросился на самого молодого, уже шагающего по дуге, не дав ему осуществить задуманный маневр.

Лезвие дотронулось до плоти, и кровь хлынула под ноги, запачкав зеленую траву; тело юноши упало, а руки его продолжали судорожно дергаться.

— Нет… Он… он убил его… — прошептал надломленным голосом Квинт, не веря в произошедшее, не до конца ещё осознавая, что в мгновение узрел предсмертный лик друга. Страх заставил его бежать. Гордий присоединился к нему, бросив дубинку.

Талале стоял неподвижно, ноги его оцепенели, а взгляд был прикован к мертвому телу. Пытаясь остановить рвоту, он прислонил к губам тыльную сторону ладони, все пальцы которой были отрублены.

— Хорошая у тебя была мать, а родила таких ублюдков, — проговорил Дэйн, будто бы взглянув в прошлое Талале.

— Что… что? — неразборчиво переспросил селянин, метая потерянный взгляд то к Дэйну, то к мертвому брату.

«Теперь до самой ночи будут видения, — подумал Дэйн и выругался. — Только покинул дом… Первый день и уже изгажен. Замечательно! Не хочу видеть его прошлое!» — Это ты убил его! — неожиданно перешёл на крик Дэйн. — Ты, а не я! Убил родную кровь! Что? Что ты будешь делать теперь?!

Ничего он уже не будет делать, только смиренно проводит взглядом Дэйна. «Мужики из деревни попытаются отомстить… И у меня нет охраны. Можно, конечно, попробовать запугать. Нет, не задерживайся. Иди».

Позже Дэйну стало не хорошо из-за переполнявших его эмоций. Все-таки не часто ему приходилось пользоваться мечом, так как деятельность капеллана ордена предусматривала в первую очередь работу слова, которое должно было помогать возгораться пламени, одаривающей тело и разум надеждой, когда-то позабытой во тьме порока. В последний раз жизнь он отнимал давно, на войне. Дэйн очень не любил вспоминать те времена, благо прошедшие года помогали забывать.

Сняв перчатки, он поглядел на дрожащие руки, бледность которых прослеживалась всё отчетливее. Теперь Дэйна мучили разговоры чужих людей, невесть откуда появившиеся. Если не уделять им внимания, они сами пройдут и никогда больше не вернутся, нужно только пережить. Ему совсем не хотелось вглядываться в короткую, никчёмную жизнь убитого селянина, но образы и молниеносные видения все ещё сопровождали его. Дэйн гнал их ругательствами, так же как и размазанный по его лицу и шее сок из лепестков гвоздики прогонял надоедливых комаров.

К вечеру он узнал у путников, что ближайшая церквушка Отца-Создателя расположена в десяти верстах от него и не совпадает с маршрутом, но также ему сказали, что недалеко от дороги, ведущей в город, есть небольшой храм, посвящённый Мученице, и он намного ближе. Дэйн не мог терять время, больно много людей его ждало, тех, что возлагали на него большие надежды. Нужно было торопиться, а потому, в церквушке Создателя ему не суждено побывать.

Съехал Дэйн с тракта на неторную тропу; кобыла резво перепрыгнула через недавно повалившуюся липу. Осины с бирюзовыми листьями устилали холмистую землю, и когда он проходил через их рощу, то чувствовал себя оберегаемым. Светолюбивый ракитник с жёлтыми цветочками рос прямо вдоль тропинки, укрывая собой маленькие, заросшие тростником, водомоины от взора путников.

— Но-но! Будет тебе водица, негодница, — обратился он к лошади, — не так быстро.

Прогнав надоедливую муху, резво поскакал в сторону видневшегося здания в предвкушении отдыха и горячей еды.

Храм, окруженный неровной местностью, представлял собой довольно-таки причудливое сооружение, редко встречающееся в этих местах. Наружная часть здания, состоящая из белых известняковых блоков, образующих квадрат, а внутри уже была традиционная деревянная церквушка вместе с двумя флигелями, окруженная огородом с беседкой.

Дэйн слез с лошади и, взяв её за поводья, подошел к воротам, осмотрелся, вытер сапоги, постучался.

— Кто там? — раздался пожилой голос.

— Путник. Ночлега ищет.

Голос за воротами некоторое время не давал о себе знать.

— Переночевать, стало быть, хочешь, неместный. Откуда ты?

— Держу путь из Мереле; я капеллан ордена Белого Пламени, — вымолвил Дэйн, ленивым взглядом заметив, что его пытаются разглядеть через щель в двери.

— Что?! — человек, стоявший по другую сторону, оживился. — Капеллан?.. Так, знатный малый, однако!

— Ну?

— Поведай-ка мне, батенька, а на кой мне тебя пущать?

Дэйн вздохнул и промолчал.

— Живее, хлопчик, отвечай!

— Если я скажу: «пожалуйста?»

Ворота тут же отворились, показав мужчину в возрасте — настоятеля храма Мученицы близ деревни Илза. Его худое тело носило на себе вретище, окутанное широким кушаком. Чёрные волосы с заметной проседью были ухожены и зачёсаны назад; глаза светлые и ясные, пронзающие, как у ястреба, пытались выискать что-то в путнике, возможно, они искали подвох. Из-за беседки неуверенно, опасаясь Дэйна, выглядывал, приоткрыв рот, ещё один обитатель храма, уже молодой.

— Да-а, — протянул он слово, — вижу. Пламя у моего порога, так не золотое, а белое. Я уж перейду на «вы», ежели изволите; этикет никто не отменял. Я — приор Эрол, а как мне вас величать?

— Дэйн.

— Хм, кратко, ёмко и сильно. Редкое имя, знаете ли! Вы случаем не в Прадене выросли?

— Там, — ответил Дэйн, с удивлением заметив проницательность приора. — Вы же не по имени…

— Нет, что вы, мил человек, ваш еле заметный праденский акцент, заключающийся в опускании пары согласных, и мой котофей заметит. Вам лишь ночлег нужен? Просто, смотря на вас, мне кажется, что вас что-то гложет. Быть может, вам нужна иная помощь?

— Вы отпускаете грехи?

— Желающие утешения и спасения всегда приходили к Мученице, и она отвечала им взаимностью, заставляя познать новую жизнь, о которой они боялись думать, от которой открещивались.

— Я, так понимаю, да?

— Вестимо, сударь, проходите внутрь. Малькольм, — обратился приор к послушнику, — подай сена и воды скакуну нашего гостя и закрой ворота. — Дэйн, простите за грубоватое замечание, но от вас цветами разит.

В церквушке было еще светло. На тумбе лежал потёртый требник с вложенным засохшим кусочком чертополоха посередине. Две плетушки с опятами и дубовиками заняли угол. Ещё в помещении стоял странноватый запах, будто бы недавно что-то жгли. То была фиолетовая люцерна, цветок, часто использующийся в обрядах последователей Аделаиды. Её же деревянная статуя в человеческий рост стояла в конце комнаты. Голова статуи была слегка наклонена, а руки прижимались к груди — так Мученицу чаще всего и представляли в изваяниях. Обычно её статуэтки ставили таким образом, чтобы лицо девушки было повернуто на восток, тем самым заставляя встречать восход. Образ девушки использовался врагами государства ради очернения политики королевской семьи. Её миролюбивые идеи противопоставлялись агрессивному нраву Лиров. Да, три десятка лет назад слова Аделаиды, возможно, были интересны и новы, но сейчас их позабыли.

Приор Эрол с важным видом ещё раз оглядел гостя, — как бы удостоверяясь, что перед ним не какой-то проходимец. Он предложил Дэйну сесть за стол, а сам начал готовить еду.

Статуя смотрела на него; он смотрел на неё. Это бы ещё долго могло продолжаться в ожидании трапезы, если бы внимание Дэйна не обратил на себя крупный кот, который нежно тёрся о его голени. Мордочка широкая; взор важный — точно барин; глазища жёлтые и большие, томно глядящие на весь окружающий мир; шерсть густая и рыжеватая, словно вымазанная мёдом. Кот жалостливо мяукнул и удалился к приору, начав жадно разглядывать то, что тот готовил, — глядишь, вот-вот и прыгнет!

— Дам тебе еды, угомонись, Компот! — сказал приор, отмахнувшись от котофея, а затем промолвил Дэйну: — Вы уж извините моё недоверие: народ-то совсем с ума посходил. Ограбить настоятеля храма нынче — дело-то не грешное, по его разумению; а уж если верование малоизвестно, то тогда сей акт считается ажно почётным! — Эрол начал наливать горячую похлёбку. — Точно говорю, сударь, вот, клянусь, мил человек, народец-то постепенно сходит с ума, деградирует! Печально это всё, вестимо.

— Вас грабили?

— Бывало. Такова их благодарность Мученице. Кстати, вы о ней что-нибудь слышали?

— Приходилось, но где миф, а где реальность, — вот, насущный вопрос.

— То-то, сударь, правильно мыслите! Мы живём во власти лжи, купаемся в ней, словно это ручей, пьем и наслаждаемся, будто бы испиваем ключевую воду. И как бы это грустно не звучало — конфликт был исчерпан ещё на заре! Ложь ликует и смеётся над юродивыми, кои будут не замечать её тень, заменившую родненькую!

Дэйн с интересом глядел на приора, а Компот тем временем снова начал тереться тельцем о его ноги.

— Но вам повезло: за свою довольно-таки продолжительную жизнь я многое повидал, мои слова даже под гнётом неизбежного старческого маразма не соврут. Вас, наверное, ещё не было на свете, когда Мученица доживала свои последние дни… В общем, будет мне, что рассказать вам сегодня. Ну, теперь время еды! Малькольм! — позвал он послушника, возившегося на улице. — Поди сюда, молодец. Пища не будет тебя долго ждать!

Конечно, Дэйн слышал о девушке. Многие о ней слышали. Шлюха гэльланов, что своими антивоенными настроениями к коренным народам Арлена подрывала власть ещё юного Алиона Лира. Предводительница группы, что пыталась донести до всех какие-то несуразные идеи. Слышал он, как провела она последние годы в темнице, как её ладони прибили к столбу. Так и оставили её умирать в столице на потеху зевакам.

Но Дэйну всё это было неважно: пускай хоть чудовищем представала бы она. Желал лишь он, чтоб какой-нибудь священник «очистил» его, и не имеет значения, кем приор вдохновляется.

Эрол положил на стол три миски, наполненные ячменной похлёбкой; ткань была развернута, и на ней лежали ломтики хлеба; рядом были, выращенные в огороде: лук, морковь, свёкла. Малькольм сел к ним за стол.

— Стало быть, в Лирвалл путь держите?

— Угу, — буркнул Дэйн, жуя хлеб и пробуя похлебку.

— Будьте осторожны там, мил человек. Вы же слышали о пропаже дочки его светлости? Крестьяне говорят, что в город и не попасть, и не поторговать. Появилось много стражников и их произвола. А ещё… — И тут приор сделал паузу. Только сейчас, вблизи обратил внимание на глаза гостя, которые, как показалось Дэйну, посеяли сомнение, неясное смятение в сердце приора. Они были бледные, больные, радужки бесцветные, когда-то имевшие окрас. Дэйн на них насмотрелся в отражении. — Так вы тот, о ком столько говорили? — изумлённо спросил Эрол. — «Чудо Амальских Чертогов?» Вы прыгнули в Белый Огонь и выжили?.. Прошли Белое Омовение?!

«Да-да, я… Как ты догадался?» — хотел съязвить Дэйн, но не стал.

Дэйн скорчил кислую мину и отвёл взгляд к окошку.

Сержанты просто так не становятся видными духовными деятелями ордена, только великие поступки способны поднимать их над другими, и Белое Омовение — одно из таких. За Дэйном скрывались тайны, огромные и порой неприступные для разума; для последователя когда-то жившей девушки они явно не предназначались. Доводилось людям слышать страшные вещи о прошедшем очищение в Чертогах Амало, поговаривали, он уже не человек, так как в его жилах течёт инородное нечто, а глаза пропитаны отголосками прошлых веков.

— Ясновидец, — гордо произнёс приор, — кой будет помогать искать пропавшее дитя. Не думал, что когда-нибудь повстречаю такого гостя.

— Этакий вы знающий.

— Но ваш поступок ведь был огромным риском! Огонь убивал всех, кто старался слиться с ним! Зачем вы прыгнули в него?

— Давайте сменим тему.

Сверчки уже начали трещать вечернюю серенаду, хорошо пристроившись на колосящейся траве. Плавный шелест деревьев успокаивал, а виновник-ветер захаживал в церквушку, сквозя лёгкими порывами от окна до двери, заставляя отплясывать зеленоватые занавески позади статуи.

— Часто ли к вам приходят для отпущения грехов? — спросил Дэйн, тем самым намекнув на своё второе желание.

— Не часто, — ответил приор, сделав грустное лицо. — Что же вас гложет?

— Сегодня я убил человека.

Малькольм выронил ложку в миску, и чуть было не поперхнулся. Эрол продолжал глядеть на гостя, не сводя глаз. И затем сказал прямо:

— Убийство — страшный грех. Почему вы его убили?

На меня напала группа людей — молодое отродье, что привыкло грабить путников. Я защищался. Они убежали, когда я сразил одного.

Приор немного помолчал и сказал:

— Ежели так, то, наверное, Мученица простит вас. Вы защищали свою жизнь, и иного исхода было бы трудно достичь.

— А почему «наверное?»

— Потому что для убийцы нет, и никогда не было спасения, — сказал Эрол, скорей всего повторив когда-то услышанные её слова. — Стало быть, хотите отпустить сей грех. Что ж, хорошо. Но это может затянуться.

— В каком плане?

— Зависит от того, есть ли у вас дети. Они у вас есть?

Дэйн слегка помедлил.

— Нет. Духовным лицам ордена запрещено иметь детей.

— Тогда обряд будет быстрым.

— А если бы были? Какая разница?

— Тогда отпущение греха за несколько часов не произойдет, ибо вы породили жизнь на этот свет, а, значит, несёте ещё большую ответственность за свои поступки. Совершая грех, вы накладываете его отпечаток и на плечи своих детей, которые, допустим, ни в чём неповинны, но они всё равно будут испытывать на себе прегрешения родителя. Самое лучшее в таких случаях — совместное покаяние и родителя и детей одновременно, но такое не всегда возможно.

— То есть, мне нужно будет каяться?

— Ну, как бы, да. Отпущение это подразумевает.

Дэйн выдержал паузу.

— Нет. Я не привык просить прощения. Мне не за что просить.

Приор сощурил глаза, скрестил руки и оценивающе глянул на Дэйна

— Тогда как будем выкручиваться, мил человек?

— Благословением.

— Хорошо. А вообще, Дэйн, я удивлён, что вы обратились ко мне с такой просьбой. — Приор слегка наклонился вперёд. — Белое Пламя не рассердится на вас?

— Не должно.

Они вышли во дворик, где послушник зажёг костёр, а приор расстелил белое полотно на глиняные плитки, принёс табуретку, куда положил бутыль с водой, чашу с люцерной, белый хлеб и козье молоко. Дэйн снял с себя чёрную накидку, затем кольчугу. Оставшись в белой рубахе, опустился на колени и поднял взор на тёмное небо, где дневная синева почти изжила себя, давая свободу звёздным мерцаниям.

Как поведал Эрол, он излагал речи Мученицы, которые сам слышал от неё, будучи юношей.

— Одаривай ближнего любовью и ничего не проси взамен, вместо удара протяни ладонь, гнев смени умиротворением, не угнетай непохожего на тебя. Не следуй за аскезой, отвергай фанатизм.

Подняв бутыль с речной водой, Эрол полил ею свои руки, которые тщательно вымыл и вытер тряпкой. Взял длинные волосы Дэйна и омыл их водой.

— Очисти себя даром жизни и взгляни на мир глазами рождённого.

Приор положил в чашу с люцерной горящий трут и, подождав пока цветы загорятся, начал водить рукой, чтобы дым и запах цветка охватил пространство.

— Да взрастись ты снова, подобно цветку, что был сожжен ради тебя.

Дэйн принял из рук приора хлеб и молоко.

— Вкуси подношения земные и поделитесь ими с ближними. — Когда приор произнёс слова, Дэйн попробовал пищу и передал её Малькольму.

— Мученица протягивает тебе свою длань. Ответь ей взаимностью, и ты познаешь счастье. Прикоснешься ли ты к её руке, чтобы принять благословение? — спросил приор.

— Да.

— Так тому и быть. Вставай. Да станешь ты частью Вечной Души, дитя пламени, — проговорил приор. Дэйн поднялся, вытер лицо; темень одна витала в округе, разгоняемая огнём.

Он почувствовал, как пьянящая лёгкость охватила его; на время он забыл о невзгодах и даже желание сна улетучилось. Люди из ордена, где состоял Дэйн, узнав о том, что их капеллан решил провести нечто подобное, мягко сказать, не поприветствовали бы такое. Но его это не волновало, как уже говорилось, вот, захотелось Дэйну, чтобы кто-то «очистил» его.

— Ты дал ей слово, за которым она когда-нибудь придёт к тебе; когда ты дотронешься до ладони Мученицы — всё завершится. Ты познаешь счастье.

— В самом деле?

— Именно.

Он поглядел на статую Мученицы, усмехнулся.

— Я поверю тебе, приор.

За тёмными холмами, очертаниями напоминавшие морские, бушующие волны, лаяли друг на друга собаки. Молодой вальдшнеп в поисках пищи на своих тонких ножках подбежал близко к церквушке и, поглядев на Дэйна, скрылся. А где-то вдали средь смешанных густых лесов, там, где ещё полноводная река совершает могучий изгиб, птицы пели красивую песню, и ночь не была им помехой. Свежо было сейчас; ветер дул с востока, и Дэйн с приором вдыхали его, смотря на догоравший костёр. Малькольм уже спал.

— …не предполагал я, что буду доживать свои дни без семьи, без детей; и не думал о том, что приючу местного слабоумного паренька, у которого сгорели изба и сарай. Вот так и живём, Дэйн, поглядывая на уходящие годы, словно на мгновение, — завершал рассказ приор, глядя на огонь. Дэйн обратил внимание на окружающую тишину, которая сейчас не казалась ему обыденной.

В каморке уже было положено сено, на которое и лёг Дэйн, укрывшись овечьей шкурой. Он знал, что отнятая им сегодня жизнь не будет давать покоя во сне, хоть и наяву все образы, связанные с убитым, к вечеру уже не появлялись. Сомкнув глаза, он насильно старался мысленно переместиться совсем в другое место к другому времени и людям.

На рассвете, когда Эрол только проснулся, Дэйн, поблагодарив приора денежным пожертвованием, продолжил свой путь в Лирвалл — город, где проживал Вилдэр Лир — брат короля.